ное отношение к себе и  своему сану отражалось  даже в одежде. По
словам  современника,  "...иной  такой  пресвитер  возложит   на  ся  одежду
златотканую, а на  ногах  лапти во  всякой грязи обваленные, а кафтан нижний
весь  гнусен".  Еще  в  XVII в.  жаловались на  "безместных попов",  кучками
сидевших у  московских Спасских  ворот и на  Варварке: "...безчинства  чинят
всякие, меж себя бранятся и укоризны  чинят скаредные и смехотворные, а иные
меж себя играют  и на кулачки  бьются". В документах того времени  частенько
попадаются даже дела о священниках,  которых прихожане "били  и увечили", не
пуская в церковь -- конечно, из-за образа жизни "духовных наставников".
     Опять-таки современники с нескрываемой  горечью пишут, что в  монастыри
стали уходить отнюдь  не в  поисках душевного  спасения. Ростовский  епископ
Георгий  Дашков  в письме царю с отчаянием сообщает, что чернецы его епархии
"спились  и заворовались".  Монахи за плату венчали браки  (что  им было  по
церковному  уставу  строжайше  запрещено), давали деньги  в рост. Отмечались
случаи,  когда муж, желая избавиться от  жены,  призывал  в дом  "неведомого
монаха", и тот насильно постригал женщину в инокини.
     Дошло  до того, что в  Москве, в Успенском  соборе, дьяконы из озорства
бросали  воском  в  служащих  молебен  священников.  Митрополит  ростовский,
впоследствии  канонизированный, Димитрий,  с  горечью  писал: "Окаянное наше
время!  И  не  знаю,  кого   прежде  надобно  винить,  сеятелей  или  землю,
священников  или  сердца  человеческие,  или  тех  и  других  вместе?  Иереи
небрегут,  а  люди заблуждаются, иереи  не учат, а люди  невежествуют, иереи
слова Божьего не проповедуют, а люди не слушают  и слушать не хотят. С обеих
сторон худо:  иереи глупы, а люди неразумны... О, окаянные иереи, не радящие
о доме своем!"
     Св.  Димитрий  Ростовский  подробно  об®яснял,  что  но  имел  в  виду,
обрушиваясь на "окаянных иереев": "Что тебя привело в чин священнический, то
ли, дабы спасти  себя и других? Вовсе нет, а чтобы прокормить жену,  детей и
домашних... Ты поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса!"
     Короче   говоря,   "церковное   образование   и    просвещение   народа
остановилось, церковная благотворительность не  существовала,  духовенство в
массе своей не стояло выше паствы, а паства опускалась до глубин невежества,
грубости,   безнравственности,  равнодушия   в   вопросах  веры,  суеверного
отношения  к  ним.  Церковь, как  носительница нравственных  начал  в  жизни
государства,  переставала существовать,  не в состоянии поддерживать  себя и
свое достоинство".
     Причина  лежала  на  поверхности,  ее  видели уже  тогда:  деятельность
Никона, приведшая к расколу, "...из  русского церковного общества петровских
времен   осталось   при   старых   обрядах,   следовательно,   вне   влияния
господствующей церкви, очень  большое  сравнительно  количество людей, и это
были  как  раз  те, которые по складу своего  ума и  натуры  жили деятельной
религиозной жизнью, любили  мыслить и спорить на  религиозные темы, посещали
храмы, знали круг церковного пения и  чтения и твердо держались за церковные
обряды и  обычаи, какими они хранились древнерусской  церковью, не  допуская
самой возможности каких-либо перемен в них... в массе русских людей они были
по-своему передовые  люди, охранители благочестия, жившие  живой религиозной
мыслью. Этим людям нельзя было  приказать с  уверенностью  в их  повиновении
верить так, а  не этак, молиться  вот так,  а не иначе, как  это можно  было
делать  по  отношению  к  безразлично-суеверной массе,  утопавшей  в  полном
невежестве  и  совершенно не  подымавшейся до вопросов личного нравственного
совершенствования во имя религиозных побуждений".
     Увы,   официальная   церковь   как   раз   и   имела   дело   с    этой
"безразлично-суеверной   массой"   (которой,  конечно  же,   гораздо   легче
управлять), а на  старообрядцев, "передовых людей и охранителей благочестия"
при Петре обрушились массовые репрессии, о которых я подробнее расскажу чуть
позже.
     В отношении к религии Петр по своему всегдашнему  обыкновению, о чем бы
ни  зашла речь, страдал шизофренической  раздвоенностью теории  и  практики,
слов и дел. На  словах  он  показывал  себя  ревнителем  православия  --  но
преспокойно  принимал  в  Англии  причастие  по англиканскому образцу,  а  в
Германии  перед  памятником  Лютеру произнес  хвалебную речь  в  честь "сего
великого  пастыря".  Когда  случайно   произошло  какое-то  промедление  при
пострижении  в монахини  царицы  Евдокии,  Петр так рассердился на патриарха
Адриана,  что  тот,  всерьез  опасаясь   за  свою   жизнь,  свалил  вину  на
архимандрита  и четырех священников  -- все пятеро были  тут же арестованы и
отправлены  в  страшный  Преображенский  приказ.  Когда во время  стрелецких
казней  патриарх  по  стародавнему  обычаю,  побуждавшего  его  молиться  за
гонимых, возглавил  двинувшийся в Преображенское  крестный ход, Петр орал на
главу православной церкви, как капрал на недотепуновобранца...
     В то  же  время продолжал свои потехи "всепьянейший собор".  Тот самый,
где   были  шутовские   фигуры  "патриархов",   "кардиналов",   "епископов",
"архимандритов",  "попов  и  дьяконов" --  около  200 человек.  "Патриархом"
считался воспитатель Петра, ничтожный пьянчужка Зотов. Доходило до того, что
священников (!) забавы  ради заставляли по всем  правилам венчать  в церквах
шута  с  вдовой  или  карлика  с  карлицей (помнится,  кто-то  негодовал  на
большевиков,  впоследствии венчавших священников с кобылами? Корни  таятся в
петровских  кощунственных  забавах...).  Публичное святотатство,  когда  при
шутовском  "освящении  храма бога Вакха  во дворце Лефорта"  народ  крестили
табачными  трубками,  связанными   в  виде  креста,  ужаснуло  даже  чуждого
православию иностранца, немцалютеранина Иоганна Корба...
     Вот  что  пишет  об  этих  забавах современный богослов протоиерей  Лев
Лебедев: "Это  то  же двойничество.  Петр и его приближенные  -- оборотни; в
обычное время  они те,  кто  они  есть,  в часы  потех  они как  бы надевают
маски... подобные  потехи имеют демоническое  происхождение. Это  подражание
бесам, любящим принимать на себя образы различных людей или животных... люди
очень  точно узнали и почувствовали  ДУХ петровских  нововведений, определив
его как дух АНТИХРИСТОВ" [108].
     Нельзя не упомянуть о весьма примечательных слухах, круживших по Москве
после  смерти  Франца  Лефорта, умиравшего  жутко, не  по-христиански  -- он
бранил и гнал от себя пастора, требовал музыки и вина, под развеселую музыку
и  испустил  последний  вздох...  Говорили,  что  еще   до  смерти  Лефорта,
незадолго,  ночью,  когда Франц  пропадал у очередной  любовницы,  его  жена
услышала  страшный шум  в  спальне.  Вошедшие слуги никого  там  не увидели.
Однако  шум  продолжался,  а "на следующий  день, ко  всеобщему  ужасу,  все
кресла, столы  и скамейки,  находившиеся  в его  спальне, были  опрокинуты и
разбросаны по полу, в продолжение же ночи слышались глубокие вздохи"...  Эти
разговоры прилежно запечатлел тот же Иоганн  Корб. Похоже, за Лефортом ночью
приходили его хозяева... так к то же бесился в ближайшем окружении Петра?
     Для  поднятия  всеобщего  уровня  нравственности  и христианской морали
Петр,  как обычно,  издал  пространный указ.  Всем предписывалось  регулярно
посещать церкви и исповедоваться -- под угрозой крупного штрафа. Практически
одновременно именным указом  было  введено  нечто  невиданное и  неслыханное
прежде на Руси: отныне священнику ПРЕДПИСЫВАЛОСЬ под страхом смертной  казни
немедленно  доносить  по начальству  о  тех, кто на  исповеди  признавался в
злоумышлениях  на   жизнь  государя  и  его  семьи,  прочих  государственных
преступлениях, причастности к бунту... Как  это повлияло на отношение народа
к  духовным пастырям, догадаться легко  -- тем более, что на духовенство тем
же указом  была возложена обязанность совместно со  светской администрацией,
фискалами  и  сыщиками   преследовать  уклонявшихся   от   двойных   податей
раскольников...
     В  1705 г. Петр провел "генеральную чистку" духовенства, взяв в солдаты
и  переведя  в  "податное  сословие"  множество дьячков, монастырских  слуг,
пономарей,  поповичей,  их детей и  родственников.  Запретили  строить новые
церкви  и  монастыри.   Архиереи,  принимая  кафедру,  должны   были  давать
клятвенное  обещание, что "ни сами  не будут, ни другим не  допустят строить
церквей  свыше потребы прихожан" ("потреба", естественно, определялась самим
Петром).  Были установлены  "штаты"  священников и  монастырских служителей,
сверх  которых  строго запрещалось  рукополагать  священников  и  постригать
монахов. Вообще Петр  стремился  превратить монастыри  в  нечто среднее  меж
богадельнями и мастерскими.  В знаменитом  "Духовном регламенте" Петра так и
говорилось:  "Весьма  монахам  праздными быть  да  не допускают  настоятели,
избирая всегда дело некое. А  добро  бы  в  монастырях  завести  художества,
например, дело столярное".  Далее  Петр... запретил монахам держать в кельях
перья и чернила, писать что бы  то  ни  было*.  Отныне выходить  за  пределы
монастыря  монахи  и  монахини  могли  лишь  на  два-три часа, с  письменным
разрешением настоятеля, скрепленным его подписью и печатью...
     * Очень быстро Петр творчески развил эту мысль, распространив ее на все
население.  Появился указ, предписавший  выявлять  и сдавать начальству всех
тех, "кто запершись пишет..." Формулировалось это  так: "о донесении на тех,
кто запершись пишет, кроме учителей церковных, и о наказании  тем, кто знал,
кто запершись пишет, и о том не донесли".
     Блюститель  патриаршего  престола,  митрополит  Стефан   Яворский,  был
отодвинут на задний  план и буквально связан по  рукам и  ногам повседневной
практикой  петровских преобразований. Уже  не  митрополит  решал,  кому быть
архимандритом того или иного монастыря,  а царь  -- а то и приближенные, как
это  было  с  фельдмаршалом Апраксиным  и  боярином  Мусиным-Пушкиным, лично
занимавшимся   назначением  архиерея   в  Холмогоры.   В  ведение  того   же
Мусина-Пушкина отошли патриаршая типография, сочинение,  перевод  и  издание
книг, даже исправления Библии.
     Стефан,  конечно,  пытался  протестовать --  но  с величайшей оглядкой.
Практически после каждого  смелого  поступка вроде проповеди, где клеймились
фискалы,  Стефан  тут  же посылал Петру  смиренное письмо, где просился  "на
покой"  и  подписывался "верный  подданный,  недостойный  богомолец,  раб  у
подножия, смиренный Стефан, пастушок  рязанский".  Петра  такое  "официально
разрешенное  диссидентство" вполне устраивало  --  как двести  с  лишним лет
спустя брежневские идеологи снисходительно разрешали евтушенкам, аксеновым и
прочим Вознесенским изображать "критиков системы" и "инакомыслящих"...
     Не  дело  мирянина  --  судить  отцов  церкви.  Я  и не пытаюсь --  но,
поскольку  все  познается  в  сравнении, стоит  вспомнить  других  иерархов,
которые  и  в  более опасных обстоятельствах, прямо  грозивших  им  смертью,
находили в  себе силы бороться -- когда все, казалось бы,  потеряно  и любые
усилия бесполезны.
     Можно вспомнить о трех священниках -- англичанине, русском и поляке, --
которые впоследствии были причислены к лику святых.
     Архиепископ Кентерберийский Фома Бекет в XII в. открыто выступил против
самодурства  короля  Генриха. И  не  уступал  до тех пор, пока  не был  убит
королевскими рыцарями.
     Патриарх Гермоген  не подписал  грамоту,  в которой московское боярство
об®являло,  что  "отдает себя  на  волю"  польского  короля. Отсутствие  его
подписи по нормам того времени  дало  духовное и правовое  основание русским
городам выступить против интервентов. Ярославцы так и писали жителям Казани:
"Ермоген стал за веру и православие и нам всем  велел до конца стоять. Ежели
бы  он не  сделал сего досточудного  дела  --  погибли  бы  все".  Гермогена
заточили  в Чудов  монастырь и  уморили  голодной смертью,  но он  так и  не
сдался.
     Когда к  осени  1655 года  шведы заняли почти всю  Жечь Посполитую (что
впоследствии в  польской  историографии  получило название "потопа") и перед
интервентами-иноверцами   капитулировали   верхушка   дворянства  и   армия,
присягнув шведскому королю, ситуацию переломил скромный  приор  Ясногорского
монастыря  в  Ченстохове  Августин  Кордецкий.   Запершись  в  монастыре   с
горсточкой шляхты  и монахов, он стал сопротивляться.  С чисто военной точки
зрения  это  предприятие  не имело  никакого  значения  --  укрепление  было
небольшое, и под его стенами  стоял отряд всего в пару тысяч  шведов. Однако
духовное  значение  сражения  оказалось   неоценимым.  Ченстохова  --  самая
почитаемая в  Польше обитель, где  находится икона Богоматери, по  преданию,
написанная евангелистом Лукой*. Воззвания, рассылаемые Кордецким, известия о
том,  что монастырь держится, устыдили страну -- и  вспыхнувшая  всенародная
война вымела захватчиков.
     * Как и  предание  о крестившем  Русь  апостоле  Андрее, оно,  в общем,
служит косвенным доказательством того, что гипотеза  группы  Фоменко  верна.
Если к  исчислению "от рождества Христова" и впрямь приписали лишнюю  тысячу
лет,  нет ничего  удивительного в том, что апостол  Андрей  посещал  Русь, а
апостол Лука написал икону в Польше.
     К  сожалению,  в  петровские  времена  не  нашлось  подобного  пастыря,
рискнувшего бы открыто оказать сопротивление...
     Чуть погодя Петр пошел дальше,  ликвидировав всякие надежды духовенства
на избрание нового  патриарха. Сохранились рассказы о том, как Петр в  ответ
на просьбу архиереев дать им  патриарха  швырнул на  стол кортик  и рявкнул:
"Вот вам патриарх!" (Более смягченная  версия  вместо  кортика повествует об
"ударе кулаком по столу". И то, и другое как нельзя более похоже на Петра.)
     В   январе   1721   г.   был   учрежден   святейший   синод  --   чисто
чиновничье-светское,   бюрократическое   учреждение,   управлявшее    отныне
церковными делами. Во главе его встал гражданский чиновник, обер-прокурор --
"око государево", очень скоро превратившийся в полновластного диктатора.
     В Сенате к тамошнему  обер-прокурору  были  приставлены фискалы. Равным
образом   и   к  обер-прокурору  синода  совершенно  официально   приставили
чиновников  со   схожими   функциями,   именовавшихся...   инквизиторами,  с
"прото-инквизитором" во главе.
     Подробно описывать  деятельность этого  учреждения  я не стану -- скажу
лишь,  что и его постигла участь всех  петровских нововведений. "Исправление
зол церковной жизни" обернулось созданием очередной "командной структуры". В
1857 г.  известный  русский писатель  по  церковным вопросам  А.Н.  Муравьев
говорил:  "В  наше время  обер-прокурор святейшего  синода пользуется  столь
неограниченной  властью,  какой не  пользовался ни  один  патриарх:  простой
подписью "читал" и "исполнить" он решает самые важные церковные дела".
     Церковь  превратилась в простое  дополнение  к  бюрократической машине,
этакую шестеренку, катастрофически теряя  авторитет в  народе.  Доходило  до
грустных курьезов: при Александре I, высочайшем покровителе всей и всяческой
мистики,  министр духовных  (!)  дел князь  Голицын  был  членом  близкой  к
"хлыстам"  и скопцам  секты, известной как  "корабль Екатерины Татариновой".
Только  Николай 1  разогнал  всевозможные "корабли",  "кружки",  сектантские
колонии и еретические общества.
     Во  времена Петра  Славяно-греко-латинская  академия из строго учебного
заведения превратилась в штаб духовной цензуры, боровшейся как с проникавшим
из-за  рубежа  "иномыслием",  так  и  со  староверами.   За  академией  было
закреплено  монопольное  право  на   обучение  иностранным  языкам.  Без  ее
разрешения всем, под  страхом  конфискации имущества, запрещалось нанимать и
держать у себя домашних  учителей греческого, латинского и польского языков.
Только  окончившим  академию  разрешалось  держать у  себя  дома  греческие,
латинские и польские книги любого содержания, рассуждать о вере и вступать в
прения на религиозные темы  --  человек,  не закончивший  академии,  не имел
права даже у себя  дома, со  своими домашними, рассуждать  о  вере. Академия
вела   строгое   наблюдение   за   "иностранными  учеными   свободных  (т.е.
гуманитарных -- А.Б.) наук" и выдавала им разрешение на приезд в Россию. Под
надзор  академии  отдавались  все  иноверцы,  принявшие  православие, всякое
"колебание  в   вере"  наказывалось   ссылкой,  а  за  упорство  в  "прежних
верованиях" полагалось  сожжение в деревянном срубе. Кроме того, сожжение на
костре грозило всем, кто держал у себя "чародейные, волшебные, гадательные и
церковью  возбраняемые книги",  на  пиру  или  где  бы то  ни  было  порицал
православную  веру,  переходил   из  православия  в  иную  веру,  критически
отзывался о  мощах,  иконах,  святых. "Страшным  инквизиционным  трибуналом"
назвал это заведение историк Соловьев. Все царствование Петра горели костры,
на которых жгли  раскольников, вольнодумцев, всех нарушивших вышеприведенные
запреты...  Каждый,  кто  уверяет,  будто  в  России инквизиции  никогда  не
существовало, -- либо лукавит, либо не знает истории...
     Старообрядцев  при Петре  преследовали жесточайше. С них, в  частности,
брали  особый  двойной  налог  --  исключительно  в  целях  притеснения.  На
приведенном  рисунке изображена  бляха, свидетельствовавшая, что пошлина  за
право  ношения  бороды  уплачена  (по  ребру  идет  надпись  "Борода  лишняя
тягота").  Эту  бляху  полагалось постоянно носить на груди  -- опять-таки в
издевательских  целях*.  Позже   родилось   еще  одно  нововведение  --  все
старообрядцы должны были отныне носить на спине желтые лоскуты материи (рис.
1.27).
     *   Ежегодный  налог  со  старообрядца,  не  расставшегося  с  бородой,
составлял  450 руб.  в  ценах 1913 г. Любители истории могут сами высчитать,
мала или велика эта сумма.
     (Делайте со мной  что хотите,  но я уверен, что именно у Петра  нацисты
впоследствии заимствовали идею желтых звезд, которые  должны были  носить на
груди  евреи.  Все   совпадает   --  сама  идея,  цвет  материала.  Один  из
гитлеровских идеологов, Розенберг, родился на территории Российской империи,
учился в Прибалтике, неплохо изучил историю царствования Петра...)
     До  сих пор в исторической (сугубо научной и художественной) литературе
описывается, как "фанатичные староверы" занимаются самосожжением. И мало кто
знает,  Что   в  1691  г.   двести  самых  уважаемых  "иноков  и   учителей"
старообрядчества,  собравшись   на   совет,  единогласно  осудили   практику
самосожжения,  и в  самом деле встречавшуюся.  Было  выпущено "отразительное
писание", беспощадно  осуждавшее  проповедников самосожжения,  как одержимых
"неразумным  и  бесовским  наваждением".  А  посему читателю  представляется
самому определить,  к то же в таком случае виноват в многочисленных массовых
сожжениях старообрядцев во времена царствования Петра, кто подносил  огонь к
избам, где были заперты староверы...
     Со  старообрядцами  рука об руку боролись церковные и  светские власти.
Когда  игумен  Питирим и  его подручные  не  добились  ни малейшего успеха в
"обращении"  керженских  старообрядцев,  в  Нижний  Новгород  на  помощь  им
нагрянул  гвардейский капитан Юрий Ижевский,  получивший право своей властью
загонять  староверских  монахов  и  монахинь  в  православные  монастыри,  а
укрывавшихся от  уплаты двойных податей отправлять на каторгу. Пославший его
Петр настоятельно рекомендовал "приискивать"  за  виновными чисто  уголовные
вины. Так и писал бравому капитану: "Буде возможно явную вину сыскать, кроме
раскола, таких  с  наказанием и вырезав ноздри, ссылать  на галеры..." Легко
догадаться, что Ржевский без труда "сыскивал" мнимые преступления...