заброшенная  гусаром  в  угол  пустая  бутылка.  Зеленели  сочные  лопухи,
поблизости звенели осы.
   - Тс! - урядник поднял ладонь.
   Поручик и сам почувствовал -  что-то  изменилось.  Тишина  с  лопухами,
солнцем и осами стала напряженной, как перед атакой в конном строю. Кто-то
наблюдал за ними из-за пыльных стекол, и отнюдь не  с  добрыми  помыслами.
Слишком часто на них смотрели поверх ствола, чтобы они сейчас ошиблись.
   - Ну, пошли, что ли? - сказал поручик  и  мимоходом  коснулся  рукоятки
револьвера за поясом.
   Платон принялся  спутывать  лошадей,  и  тут  зазвучали  шаги.  Молодой
человек в сером сюртуке вышел на крыльцо, спустился на две ступеньки,  так
что от поручика его отделяли еще четыре, и спросил  довольно  сухо,  будто
они были его назойливыми кредиторами:
   - Чему обязан, господа?
   "Недружелюбен он, - подумал поручик, - а в захолустье всегда, наоборот,
рады  любому  случайному  гостю.   Ну,   мизантроп,   быть   может,   дело
хозяйское..."
   Он поднял было руку к козырьку, но спохватился, что фуражки на нем нет,
и жест получился неуклюжим:
   -  Белавинского  гусарского  полка  поручик  Сабуров.  Старший  урядник
Нежданов сопутствует. С кем имею честь, с хозяином сего имения?
   - Господи, какое там имение... - одними уголками рта усмехнулся молодой
человек. - Вынужден вас разочаровать, если вам необходим  хозяин  -  он  в
от®езде, вы имеете дело с его гостем.
   А ведь он не назвался, подумал  поручик.  Неужели  только  потому,  что
невежлив?
   Они стояли, как истуканы, откровенно разглядывая друг друга, и  наконец
неприветливый гость, обладавший тем не  менее  манерами  хозяина,  нарушил
неловкое и напряженное молчание:
   - Господа, вам не кажется, что вы выглядите несколько странно? Простите
великодушно, если...
   - Ну, что вы, - сказал поручик Сабуров. - Под стать событиям и вид...
   Словно турецкая граната ослепительно лопнула перед его  глазами,  и  он
заговорил громко, не в силах остановиться:
   - Роста высокого,  сухощав,  бледен,  глаза  голубые,  белокур,  бороду
бреет, в движениях быстр, может носить усы на военный манер...
   Полностью отвечавший этому описанию молодой человек в сером оказался  в
самом деле куда как проворен - в его руке тускло блеснул  металл,  но  еще
быстрее мелькнул сверху вниз приклад винтовки "Бердана N_2",  и  револьвер
покатился по ступенькам вниз, где поручик придавил его ногой. Платон насел
на белокурого, сшиб его с ног и с большой сноровкой  стал  вязать  поясом,
приговаривая:
   - Не вертись, ирод, янычар обратывали...
   Поручик  не  встревал,  видя,  что  подмоги  не  требуется.  Он  поднял
револьвер - паршивенький "веблей-патент", - оглядел  и  спрятал  в  карман
брюк. Декорации обозначились:  палило  солнце,  звенели  осы,  на  верхней
ступеньке помещался связанный молодой  человек,  охраняемый  урядником,  а
шестью ступеньками ниже - поручик Сабуров. Картина  была  самая  дурацкая.
Поручик вдруг подумал, что большую часть своей двадцатитрехлетней жизни он
провел среди военных, а людей всех прочих сословий и состояний, вроде  вот
этого бешено зыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления
не имеет, чем они живут,  чего  хотят,  что  любят  и  что  ненавидят.  Он
представился  себе  собакой,  не  умеющей  говорить  ни   по-кошачьи,   ни
по-лошадиному, - а пора-то вдруг настала такая, что все, живущие  в  доме,
должны меж собой договориться...
   - Нехорошо на гостей-то с револьвером. Гость,  он  от  Бога,  -  сказал
Платон связанному. - Нешто мы в Турции? Ваше благородие,  ей-богу,  о  нем
голубые речь и вели. За него вас тогда и приняли,  царство  ему  небесное,
ротмистру, умный был, а дурак...
   - Да я уж сам вижу, - сказал поручик. - А вот что  нам  с  ним  делать,
скажи на милость?
   - А вы еще раздумываете, господа  жандармы?  -  рассмеялся  им  в  лицо
пленник.
   - Что-о? - навис над ним поручик Сабуров. - Военных балканской кампании
принимаете за голубых крыс?
   - Кончайте спектакль, поручик.
   И хоть кол ему на голове теши -  ничего  не  добились.  Пленный  упрямо
считал их переодетыми тружениками  третьего  отделения.  Потерявши  всякое
терпение, матерились и трясли у него перед  носом  своими  бумагами  -  он
ухмылялся и дразнился, попрекая бездарной  игрой.  Рассказывали  все,  как
есть, про разгромленный постоялый двор, жуткий блин со щупальцами, нелепую
и страшную кончину ротмистра  Крестовского  с  нижними  чинами  отдельного
корпуса - как об стенку горох,  разве  вот  в  глазах  что-то  зажигалось.
Тупик. Как в горах - шагали-шагали и уперлись рылом в  отвесные  скалы,  и
вправо не повернуть, и слева не обойти, нужно возвращаться назад, а  время
идет, солнышко к закату клонится...
   - Да в тую самую богородицу! - взревел Платон. - Будь это  басурманский
"язык", он бы у меня давно запел, как кот на крыше, а  так  -  что  с  ним
делать? Хоть ремни ему со спины режь - в нас не поверит!
   Ясно было, что так оно и есть, - не поверит. Нету пополнения,  выходит,
и не будет, игра идет при прежнем раскладе с теми же ставками, где у них -
двойки против козырей... Помирать придется, вот что.
   - Ладно, - сказал поручик, чуя страшную  опустошенность.  -  Развязывай
его, и тронемся. Время уходит. А  еще  образованный.  Что  стал?  Выполняй
приказ!
   Развязали пленника и  в  молчании  взгромоздились  на  коней.  Поручик,
от®ехав, зашвырнул в лопухи "веблей" и не выдержал, крикнул с мальчишеской
обидой:
   - Подберешь потом, вояка! А еще  нигилист,  жандармов  он  гробит!  Тут
такая беда...
   В горле у него булькнуло, он  безнадежно  махнул  рукой  и  подхлестнул
коня. Темно все было впереди, и умирать не  хочется,  и  отступать  нельзя
никак, совесть заест; и он не сразу понял, что это ему кричат:
   - Господа! Ну, будет! Вернитесь!
   Быстрый в движениях нигилист поспешал за  ними,  смущенно  жестикулируя
обеими руками. Они  враз  повернули  коней,  но  постарались  особенно  не
суетиться - чтобы не выглядеть такими уж просителями.
   - Приношу извинения, господа, - говорил быстро человек в сером сюртуке.
- Обстоятельства жизни...  Постоянно  находиться  в  положении  загнанного
зверя...
   - Сам себя, поди, в такое положение  и  загнал,  -  буркнул  Платон.  -
Неволил кто?
   - Неволит Россия, господин казак, - сказал нигилист. - Вернее, Россия -
в  неволе.  Под  игом  увенчанного  императорской  короной  тирана.  Народ
стонет...
   - Это вы бросьте, барин, - хмуро сказал урядник. - Я присягу  принимал.
Император есть божий  помазанник,  потому  и  следует  со  всем  почтением
отзываться...
   - Ну а вы? - нигилист ухватил Сабурова за рукав помятого полотняника. -
Вы же - человек, получивший некоторое образование, пусть и  одностороннее.
Разве вы не  осознаете,  что  Россия  стонет  под  игом  непарламентарного
правления? Все честные люди обязаны...
   Поручик Сабуров уставился в землю, поросшую сочными  лопухами.  У  него
было ощущение, что с ним говорят по-китайски, да еще на философские темы.
   - Вы, конечно, человек ученый, и многим наукам, это видно, - сказал  он
неуклюже. - А вот про вас говорят, простите великодушно,  что  вас  наняли
жиды да полячишки... Нет, я не к тому, что верю, просто - говорят так...
   Нигилист в сером захохотал, запрокидывая голову.  Хороший  был  у  него
смех, звонкий, искренний, и ничуть не верилось, что этот  ладный,  ловкий,
так похожий на Сабурова человек может запродаться внешним  или  внутренним
врагам,  коварно  подрывать  устои   империи   за   паршивые   сребреники.
Продавшиеся, в представлении поручика,  были  скрючившимися  суб®ектами  с
бегающими глазками, крысиными  лицами  и  жадными  пальцами  -  вроде  тех
шпионов с турецкой стороны, которых он в прошлом году приказал повесить  у
дороги и ничуть не маялся по этому поводу  угрызениями  совести.  Нет,  те
были совершенно другими. А  этот,  мелькнуло  в  голове  у  Сабурова,  под
виселицу пойдет, подобно полковнику Пестелю. Что же, выходит, есть ему что
защищать, выходит, не все закончилось на Сенатской?
   - Не надо, - сказал поручик. - Право слово, при других  обстоятельствах
мне крайне любопытно было бы с вами поговорить.  Но  положение  на  театре
военных действий отвлеченных разговоров на посторонние темы  не  терпит...
Кстати, как же вас все-таки по батюшке?
   - Воропаев, Константин Сергеевич, - быстро сказал  нигилист,  и  что-то
навело Сабурова на мысль, что при крещении имя его собеседнику явно давали
другое. Ну, да Бог с ним. Нужно же его как-то именовать.
   - Значит, вы в самом деле Гартмана... того...
   - Подлого сатрапа, который приказал сечь  политических  заключенных,  -
сказал  Воропаев,  вздернув  подбородок.  -  Так  что  можете  отличиться,
представив по начальству. Между прочим, награда положена...
   - Полноте,  сударь,  -  сказал  Сабуров.  -  Мы  с  Платоном  людей  по
начальству не таскаем. Это уж ваше с ними дело, сами и разбирайтесь, пусть
вас тот  ловит,  кому  за  это  деньги  платят...  Наше  дело  -  воевать.
Представляете, что будет, если эта тварь и далее станет шастать по  уезду?
Пока власти раскачаются...
   - Да уж, власти российские...
   - Вот именно, - быстро перебил его поручик, отвлекая  от  излюбленного,
должно  быть,  нигилистами  предмета  беседы.  -  Вы  согласны,   господин
Воропаев, примкнуть к нам в целях истребления данной мерзости?
   Воропаев помолчал. Потом сказал:
   - Собственно, я не вправе располагать собою для посторонних целей...
   - А вы уж как-нибудь расположитесь. Вот вы говорите - народ стонет.  Но
ведь от этого чуда-юда народ так застонет... Ну?
   - Самое смешное, что вы правы, поручик, -  сказал  Воропаев.  -  Вечная
история - твердить о страдающем народе,  но  едва  только  речь  зайдет  о
конкретных поступках, отдельных людях из народа... - Видно  было,  что  он
думал о чем-то своем. - Недавняя дискуссия о методах помощи народу как раз
вскрыла...
   - Вы вот что, барин, - вклинился Платон. - Может, у вас, как у человека
умственного,  есть  соображения,  откуда  на  нас  эта  казнь   египетская
свалилась?
   - Вот именно, свалилась, - сказал Воропаев. - Очень точное определение.
Если желаете, кое-что  покажу.  Вы  позволите,  господин  командир  нашего
летучего отряда, взять ружье?
   - Даже почел бы необходимым, - сказал Сабуров.
   Воропаев взбежал по ступенькам и скрылся в доме.
   - Что он, в самом деле бомбой в подполковника? - шепнул Платон.
   - Весьма похоже.
   - Как бы он в нас из окна не засветил, право слово. Будут одни  потроха
по веткам болтаться...
   - Да ну, что ты.
   - Больно парень характерный, - сказал Платон.  -  Такой  шарахнет.  Ну,
коли сам вслед мириться побежал... Ваше благородие?
   - Ну?
   - Не похож он на купленного. Такой если в драку - то уж за свою правду.
Только неладно что-то получается. С одной стороны - есть за  ним  какая-то
правда, чуется. А с другой - как же насчет поносных слов в адрес священной
особы государя императора?
   - Господи, да не знаю я! - с сердцем сказал Сабуров.
   - Эх ты, Господи Боже - все правду ищут, и у всех она  своя.  Неуж  ее,
одной, так-таки и нету?
   Показался Воропаев с хорошим охотничьим ружьем. Они повернулись было  к
лошадям, но Воропаев сказал:
   - Вот сюда, господа. Нам лесом.
   Они обошли дом,  оскользаясь  на  лопухах,  спустились  по  косогору  и
двинулись лесом без дороги. Сабуров, глядя  в  затылок  впереди  шагавшему
Воропаеву, рассказывал уже в подробностях, как обстояло дело на постоялом,
как сдуру принял страшную смерть ротмистр  Крестовский,  великий  любитель
устава и порядка, с присными.
   -  Коемуждо  воздается  по  заслугам  его,  -   сказал   Воропаев,   не
оборачиваясь.  -  Зверь.  Там  с  ним  не  было   такого   кряжистого,   в
партикулярном?
   - Смирновский?
   - Свели знакомство?
   - Увы, - сказал Сабуров.
   - И он здесь. Значит, обложили. Ну, посмотрим...
   Деревья кончились, и началось болото - огромное, даже на вид  цепкое  и
глубокое. И саженях в трех от краешка сухой твердой земли  из  бурой  жижи
возвышалось нечто странное - будто бы верхняя половина глубоко ушедшего  в
болото громадного шара, и по широкой змеистой трещине видно, что шар  пуст
внутри. Полное сходство с зажигательной бомбой, что была наполнена горючей
смесью, а потом смесь выгорела, разорвав и самое бомбу  -  невиданный  шар
покрыт копотью, окалиной, гарью. Только там, где  края  трещины  вывернуло
наружу, виден его естественный цвет - сизо-стальной, явно металлический.
   Поручик огляделся, ища камень.  Не  усмотрев  такового,  направил  туда
кольт и потянул спуск. Пуля срикошетила с лязгом и звоном, как от броневой
плиты, взбила в болоте фонтанчик жижи.
   - Бомба, право слово, - сказал Платон. - Только это ж какую нужно пушку
- оно сажени две в обхвате... Такой пушки и на свете-то нет...
   - Вот именно, у нас нет, - сказал Воропаев. - А на Луне или  на  Марсе,
вполне вероятно, сыщется.
   - Эт-то как это? - у казака отвалилась челюсть.
   - Вам, господин поручик, не доводилось ли читать роман  француза  Верна
"Из пушки на Луну"?
   - Доводилось, представьте, - сказал Сабуров.  -  Давал  читать  поручик
Кессель. Он из конной артиллерии, так что сие сочинение читал с  интересом
профессиональным. И мне давал. Лихо завернул француз, ничего  не  скажешь.
Однакож это ведь фантазия романиста...
   - Вот и подтвердилась фантазия.
   - Но как же это?
   - Как же это? - повторил за Сабуровым  и  Платон.  -  Ваше  благородие,
неужто можно аж с Луны или другой небесной планеты в нас - бомбою?
   - А вот выходит, что можно, - сказал Сабуров в совершенном расстройстве
чувств. - Как ни крути, получается - можно. Вот она, бомба.
   Бомба действительно вздымалась совсем рядом, и до нее при желании легко
было добросить камнем. Она неопровержимо убеждала. Очень уж  основательная
была вещь. Вряд ли найдется такая пушка на нашей грешной планете...
   - Я не спал ночью, когда она упала, -  сказал  Воропаев.  -  Я,  м-м...
занимался научными опытами. Вспышка, свист, грохот, такой  удар,  что  дом
подпрыгнул. Потом что-то темное вдаль уползло.
   - Мартьян говорил про огненного змея, -  вспомнил  Платон.  -  Вот  он,
змей...
   Все легко складывалось -  огненный  змей,  чудовищных  размеров  бомба,
невиданная тварь, французский роман; все сидело по  мерке,  как  шитый  на
заказ хорошим портным мундир...
   - Я бы этим, на Луне, руки-ноги поотрывал вместе с неудобосказуемым,  -
мрачно заявил Платон, высматривая на  небе  место,  где  могла  находиться
невидимая сейчас Луна. - Это ж как если б я соседу гадюку в горшке во двор
забросил... Суки поднебесные...
   - А если это и есть лунный житель, господа? - звенящим  от  возбуждения
голосом сказал Воропаев. - Наделенный разумом?
   Они ошарашенно помолчали, переваривая эту мысль.
   - Никак невозможно, барин, - сказал Платон. - Что же он тогда,  стерва,
жрет все и всех, что попадется? Турок на что басурман, настолько на нас не
похож, форменный лунный житель, а людей, однако, все ж не жрет...
   - Резонно, - сказал Сабуров. - Лунную мартышку  какую-нибудь  завинтили
внутрь ради научного опыта...
   -  Я  вот  доберусь,  такой  ему  научный  опыт  устрою  -   кишки   по
закоулочкам...
   - Ты доберись сначала, - хмуро сказал Сабуров, и Платон увял.
   Они оглянулись на огромную бомбу, закопченное треснувшее полушарие.
   -  К  ночи  утонет,  -  сказал  Воропаев.  -  Вот,  даже  заметно,  как
погружается. А хляби здесь глубокие. Никак его потом  не  выволочь,  такую
махину...
   - И нечего выволакивать, - махнул рукой Платон.
   - Вот что, господин Воропаев, - осторожно начал Сабуров. Он не привык к
дипломатии, тем более в таком деле, и слова подыскивались с  трудом.  -  Я
вот что... Тварь эту вы видели ночью, мимоглядом,  а  мы  наблюдали  белым
днем в деле. Тут все  не  по-суворовски  -  и  пуля  дура,  и  штык  вовсе
бесполезен. Не даст подойти, сгребет...
   - Что же вы предлагаете?
   - Поскольку господина Гартмана вы, как бы это деликатнее... использовав
бомбу... я и решил, что в эти места вы забрались, быть  может,  изготовить
нечто схожее... И ночью, вы  сами  признались,  не  спали.  Мастерили,  а?
"Научный опыт" мастерили?
   И по глазам  напрягшегося  в  раздумье  Воропаева  Сабуров  обостренным
чутьем ухватил: есть бомба, есть!
   - Я, признаться, не подумал, господин Сабуров... - нигилист  колебался.
- Ведь это вещь, которая некоторым образом принадлежит  не  только  мне...
Вещь, которую я обязался товарищам моим изготовить в расчете на конкретные
и скорые обстоятельства... И против чести нашей организации будет, если...
   - А против совести твоей? - Сабуров  круто  развернулся  к  нему.  -  А
насчет того народа, который эта тварь в клочки порвет,  насчет  него  как?
Россия, народ - не ты рассусоливал? Мы где, в  Сиаме  сейчас?  Не  русский
народ оно в пасть пихает?
   - Господи! - Платон бухнулся на колени  и  отбил  поклон.  -  Барин,  я
георгиевский кавалер, прадеды мои этак не  стаивали,  а  перед  тобой  вот
стою! Ну, дело требует!
   - Встаньте,  что  вы...  -  бормотал  покрасневший  Воропаев,  неуклюже
пытаясь его поднять, но урядник подгибал ноги, не давался:
   - Христом Богом прошу! Турок ты, что ли? Не  дашь  -  свяжу,  весь  дом
перерою, а найду! Сам кину!
   - Вы же не сумеете...
   - Казак все сумеет!
   - Хотите, и я рядом на колени встану? - хмуро  спросил  Сабуров,  видя,
какое внутреннее  борение  происходит  в  этом  человеке,  и  пытаясь  его
усугубить в нужную сторону. - Сроду бы не встал, а сейчас...
   - Господа, господа! - Воропаев покраснел, как маков цвет, на глаза даже
слезы навернулись. - Что же вы на колени, господа,  сие  мерзко  для  души
человеческой... Ну, согласен я! Дам бомбу!
   ...Бомба  имела  вид  шляпной  коробки,  обернутой   холстом   и   туго
перевязанной крест-накрест; черный пороховой шнур торчал сверху.  Воропаев
вез ее, держа перед  собой  на  шее  лошади.  Сабуров  с  Платоном  сперва
сторонились, потом привыкли. Справа было чистое поле, и  слева  -  поля  с
редкими чахлыми деревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке - полоска
леса, и за ним - снова поле, открытое  место,  протяженное,  хоть  задавай
кавалерийские баталии с участием многих эскадронов.  Животы  подводило,  и
все холодело внутри от пронзительной смертной тоски, плохо совмещавшейся с
мирным унылым пейзажем и оттого еще более сосущей.
   - Куда ж оно идет? - тихо спросил Сабуров.
   - На деревню, больше некуда, - сказал Платон.  -  Помните  карту,  ваше
благородие? Такого там натворит... Так что нам, выходит,  либо  пан,  либо
пропал.
   - С коня бросать - ничего не  выйдет,  -  сказал  Воропаев.  -  Понесет
конь...
   - Так встанем в чистом поле, - сказал Сабуров  отчаянно  и  зло.  -  На
пути. Как деды-прадеды стаивали...
   Они в®ехали на взгорок. Там, внизу, этак в  полуверсте,  страшный  блин
скользил по желто-зеленой равнине, удаляясь от них, ничего не зная о  них,
поспешал по невидимой прямой, направляясь прямехонько в невиданную  отсюда
деревню. Чуял ее, что ли?
   - Упредить бы мужиков? - сказал Платон.
   - Ты поскачешь? - зло спросил Сабуров.
   - Да нет.
   - А если прикажу?
   - Тоже нет. Вы уж простите, господин поручик, ну как я  вас  брошу?  Не
по-военному, не по-русски.
   - Тогда помалкивай.  Обойдем  вон  там,  у  берез,  -  поручик  Сабуров
задержался на миг, словно пытаясь в последний раз вобрать все краски,  все
запахи, колера земли и вкус ветра. - Ну, в галоп!  Господин  Воропаев,  на
вас вся надежда, вы уж не подведите!
   Они сделали галопом большой крюк, соскочили на землю, криками и ударами
по крупам прогнали коней. Встали шеренгой, плечом к плечу.
   - Знаете, господа,  что  самое  грустное?  -  весело  крикнул  Сабуров,
испытывая ощущение невыразимой легкости в  мыслях  и  движениях,  ощущение
невесомого предсмертного мига. - Дракон есть, рыцари налицо, а  прекрасной
принцес