Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Русскоязычная фантастика
      Александр Бушков. Баллада о счастливой невесте -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  -
сь все по-христиански обставить надлежит. А дурь Ванькина как пришла, так и пройдет, как барка по Неве. И будет Ванька, как и допрежь, душою честной компании, и будет все, как встарь. Как вон у Трубецкого... РЕТРОСПЕКЦИЯ: МЛАДЫЕ ЗАБАВЫ Разгульное шумство имело сомнительную честь быть в доме кавалергарда князя Трубецкого, чему сам генерал-майор был отнюдь не рад, но не по причине скупости или отвращения к пирушкам. С женой Трубецкого открыто жил князь Иван Долгорукий, фаворит и кавалер, и, оказывая внимание жене, не обделял таковым и мужа - ругал его матерно и отпускал оплеухи при случае и без случая, просто за то, что попадался на лестнице. Сейчас, похоже, снова шло к оплеухам. Застолица была уже в состоянии крайнего изумления - кто-то флотский горланил подхваченную в далеком городе Любеке песенку о монахе, имевшем привычку исповедовать своих духовных дочерей по ночам; кто-то упаковал себя в медвежью шкуру и, взрыкивая, скакал на четвереньках; кто-то громогласно требовал послать за девками. Князь Иван пил мушкатель и прочие вина молча (что было плохим признаком) и время от времени с трезвой злостью стрелял глазами в князь Трубецкого - тот помещался где-то на окраине стола с таким видом, словно и стол, и дом были вовсе не его. - Что-то женушки нашей не видно, князь, - громко заявил наконец Иван, но ответа не дождался и пока примолк. Притихшая было в ожидании потехи застолица вновь зашумела. - Р-рота, слушай! - рявкнул разлегшийся посреди залы "медведь". - Кто мне отгадает, в чем различие меж князь Трубецким и самоедским оленем? Эх вы, темные! Рога у Трубецкого не в пример развесистей и гуще! Хохот всколыхнул пламя свечей. Князь Трубецкой сидел с багровыми пятнами на скулах и зубы сжал так, что становилось страшно - вот-вот хрупнут в порошок... "Медведь" загавкал на него совсем не по-медвежьи и предпринял неудачную попытку выдернуть за ногу из кресла. Весело было несказанно. - Да что ты его за ногу... - почти без запинки выговорил князь Иван и пошел к хозяину, придерживаясь за стол и сметая обшлагами посуду. - Что ты его за ногу, когда я его сейчас за шкирку... Кавалергарда этакого, чтоб ему со своей кобылой амур иметь... Из окна его, аки Гришку Отрепьева... Он цепко ухватил Трубецкого за ворот и действительно целеустремленно поволок к окну. Трубецкой упирался, но не в полную силу, как-то слепо пытался оторвать Ивановы руки - словно в дурном сне, когда и пробуешь отбиваться от схватившего тебя кошмара, да и не получается. Никто не препятствовал - не усмотрели ничего невозможного в том, чтобы генерал-майор кавалергардов вылетел из собственного окна. Князь Трубецкой был на полпути к окну, когда сикурс все же последовал - камер-юнкер Степан Лопухин, родственник Евдокии Лопухиной, а следовательно, и нынешнего императора, вмешался и после перемежавшейся с увещеваниями борьбы вызволил Трубецкого. - В окно генералами швыряться - это уж, Ваня, чересчур, - сказал Лопухин рассудительно. - Пойдем, охолонись. Пусть его, мешает, что ли? Иван стоял посреди залы, как стреноженный конь, и, казалось, прикидывал, кого бы огреть и чем. - Степа, ну не пойму я, - сказал он с пьяным надрывом и где-то проглядывавшим недоумением, - я ж ему в морду плюю что ни день, с бабой его лежу, а он как библейский самарянин. Хоть бы отливался, что ли, не говоря уж утереться. Скучно смотреть на сего мизерабля... Ай... - Он тоскливо махнул рукой и отправился на прежнее место, пнув мимоходом "медведя". - Что с вами ни делай, все станете твердить: "Божья роса"... Надо сказать, что никто в его слова не вдумывался, разве что поручик Щербатов, пришедший последним и менее других хмельной, короткую эту речь запомнил. Застолье продолжалось, веселье шло безостановочно и отлаженно, как часы работы известного мастера Брегета... - ...Как у Трубецкого, - сказал поручик Голенищев. - Все как встарь. - Не думаю я что-то, - сказал поручик Щербатов. Просто ему казалось, что чем больше чего-то яркого, красивого и устойчивого будет наблюдаться в окружающей жизни, тем удачливей и лучше станет она, жизнь наша, на шарообразной земле, в том числе и для него лично. Чужое счастье заставляло верить и в не такое уж далекое свое, подстерегающее, быть может, уже при завтрашнем рассвете. - Чем день всякий провождать? - упрямо повторил он, глядя на ленивое кружение мельничьих крыл. - Надоел ты мне, мил друг Степушка, - сказал Голенищев. - Не хочу я с тобой спорить. Давай лучше об заклад биться на Ваньку? - Давай, - сказал Щербатов. - Десять золотых - пойдет? - Пойдет. Бьюсь об заклад, что и Ваньке Натали надоест вскорости, да и Ванька Натали осточертеет. И пойдет все как встарь, с наличием сторонних аматеров у Натали и метресок у Ваньки. Бабы - они таковы, - веско заверил Голенищев и поутишил голос, оглянувшись на всякий случай в сырую ночь. - Ежели покойная императрица с Вилимишкой Монсом имела долгий амур. Бамбардиру - Бамбардиру, Степушка! - верность не хранили, а уж Ваньке... - Он рассмеялся. - А забавно получается, Степа, - Петр Алексеич некогда имел симпатию с Анной Монс, а его супруга впоследствии - с Вилимом, оной Анны родственником. Кувдштюки судьба выкидывает, право. Эх, промотаю я твои золотые с Амалией... То, что судьба подкинет третий вариант разрешения их спора, они не могли и предполагать. Как и все остальные, впрочем. Наташа, покинув возок, поднималась на крыльцо шереметевского дома. НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА ШЕРЕМЕТЕВА Ей исполнилось шестнадцать. Она была дочерью генерал-фельдмаршала Бориса Шереметева, верного и умного птенца гнезда Петрова, военного и дипломата, что ходил в Азовский и Прутский походы, дрался под Нарвой и под Полтавой, бивал шведов у Эрестфера и Гумельсгофа, брал на шпагу Нотебург и Дерпт, был родней Романовым по общим предкам времен Дмитрия Донского и за немалые заслуги перед Российской державою пожалован Петром первым в России графским титулом. И умер, когда дочери не было и шести, будучи шестидесяти семи лет от роду. Отца она помнила плохо и по причине малолетства, и оттого, что в Петровы времена птенцы его гнезда месяц проводили дома, а десять находились вдали от оного по военным и иным государственным надобностям. Воспоминания были зыбки и неразличимы, как лики икон древнего письма: упадет солнечный луч - высветит смутную тень, погас - и снова ничего... Ей исполнилось шестнадцать - то самое второе поколение, в глаза не видевшее бород и охабней, зато узнававшее сразу, что их непременная обязанность - учиться на европейский манер. Только Европа Европой, а мамок и нянек, происходивших из крепостного сословия, не извели и бурные, будоражные петровские времена. И слава богу, сдается. Няньки-мамки остались те же, в том же русском платье и с русской памятью, идущей даже не от Владимира Крестителя - от Кия, антов и будин... да откуда нам знать точно, из какой глуби веков? Мы без запинки перечислим греческих богов, главных и средненьких, а свои корни, свою глубину сплошь и рядом не знаем трудами иных деятелей, тщившихся отобрать у нас нашу память... Мать любила Наташу "пребезмерно", и хотя сама была не искушена в книжной премудрости, понимала, что без нее ныне нельзя. С учителями обстояло не так уж блестяще, но Шереметевы могли себе позволить самое лучшее. И Наташа его имела. Учителя наставляли грамоте, иностранным языкам и прочему необходимому. Она знала, что Земля круглая, как ядро (хотя трудно в это верилось), что между Старым и Новым Светом лежала некогда потонувшая страна Атлантида, что Александр Македонский едва не завоевал однажды весь мир, но умер (может быть, от непосильности сего предприятия), что Францией некогда правила русская королева, а басурманский Стамбул был прежде христианским Царьградом. Читала разное - и Ливиевы истории, и житие Клеопатры, имевшей смелость убить себя совместно с амантом, дабы не попасть в плен к врагу, "Повесть о храбром мореходе Василии Кориотском" - может быть, первый русский приключенческий роман, - сочинение неизвестного автора об удалом моряке, что был похищен пиратами и претерпел великие невзгоды и долгие скитания, но избежал всех опасностей и добрался все же в родные края к своей любимой. И еще многое. А была еще и нянька Домна, ее покойный глуховатый голос, бесконечные рассказы в долгие вечера - про колдунов, что оборачиваются волками, перекинувшись через пень с воткнутым в него ножом; про огненное царство, Потока-богатыря и царя Трояна; про верную любовь и лютых чудищ; про храбреца, что отрубил руку моровой Язве и умер сам, но Язву от людей прогнал. И многое другое. Печатные строки книг о живших некогда людях, их бедах и удачах переплетались с неизбывной и прочной памятью славян, переплетались, свивались, текли единым ручейком, и все, вместе взятое, учило жить, учило чувствам и силе, верности и упорству. Переменчивость и постоянство, подлость и верность не всосешь с молоком матери, человека всему учат люди, и хвала ему, если он перенял одно хорошее и никогда таковому не изменял. И как жаль, что мы ничего почти не знаем о тех мамках-няньках, игравших, несмотря на веяния времени, не последнюю роль в том, какими росли и какими потом становились наши предки, помним только одну, из Михайловского, а остальные имена утекли, как песок сквозь пальцы... Когда ей сравнялось четырнадцать, умерла мать. Единственной опорой оставался брат, что был годом старше, но опоры, прямо скажем, не получилось, и на два года дочь фельдмаршала становится едва ли не затворницей в родительском доме, желаниям не дается воли, мир существует где-то в отдалении. Через два года молодость все же берет свое, к горю тоже можно, оказывается, притерпеться (одно из первых взрослых наблюдений), и Наталья Шереметева выходит в свет - красавица, умница, одна из богатейших невест империи. Женихи летели, как ночные бабочки на свечу. И непременно опаливали крылья - ни один не задевал душу. А потом появился князь Иван Долгорукий, и все помчалось, как фельд®егерская тройка. Он был словно королевич из сказки, честное слово. Он был первая персона в государстве после императора, сияли высшие кавалерии, казалось, что сказка происходит наяву, и хотя шестнадцать лет - это шестнадцать лет, было же еще что-то, не исчерпывавшееся одним восхищенным любованием сказочным королевичем? Несомненно было, иначе просто не об®яснить последующего... ...Она сбросила шубу на руки старому лакею, помнившему еще Тишайшего, и неслышно шла по темным коридорам, где когда-то со сладким ужасом мечтала в детстве встретить домового, да так и не встретила. Присела в кресло перед застывшим камином, украшенным литыми аллегорическими фигурами из греческой мифологии. Полосы бледного лунного света косо лежали на полу. Было покойно, несказанно хорошо и немножко страшно - жизнь предстояла новая и совершенно уже взрослая. Няньку Домну она угадала по шагам и не обернулась, не пошевелилась. - Пошто без огня? Со времен первого осознания себя была знакома эта милая воркотня. Был ли у няньки Домны возраст? Кажется, нет, и ничуть она не менялась - так казалось Наталье Борисовне Шереметевой с высоты ее немалых шестнадцати лет. Колышущееся пламя пятисвечника дергало за невидимые ниточки ломаные тени, и нянька Домна, как всегда, ворчала на всех и вся: что Новый год они давно уже почему-то отмечают не по-людски, студеной зимой вместо привычной осени; что и годы считают по-новому, пусть и от рождества Христова, да все равно порушен прадедовский лад; что платья нынешние с их вырезом - все же срамота; что лапушку там, ясное дело, не покормили, а что это за праздник, ежели одни пляски без угощения; что... Одним словом, и соль-то раньше была солонее, и вода не такая мокрая. - Да что же это на тебе лица нет? - усмотрела Домна в зыбком полумраке. - Засылает сватов, - сказала Наташа шепотом, но ей все равно показалось, что эти тихие слова прошумели по всему дому. Бросилась няньке на шею и засмеялась безудержно, пытаясь смехом прогнать последнюю неуверенность и страх. - А я сказала... я сказала... может, и со двора сгоню... Нянька Домна обняла ее и тихо запричитала. Ничего плохого она не ждала, но так уж повелось от седых времен чуров, щуров и пращуров с позабытыми именами, так уж полагалось провожать невесту - с плачем... Сговор Натальи Шереметевой и Ивана Долгорукого отпраздновали чрезвычайно пышно, вследствие чего, в частности, поручики Голенищев и Щербатов едва скрылись от рогаточных сторожей, жаждущих пресечь поручиковы восторженные безобразия. О Наташе наперебой восклицали: "Ах, как она счастлива!" - что истине полностью соответствовало. А через несколько дней по холодному недостроенному городу Санкт-Петербургу лесным пожаром пронеслись тревожные слухи - у императора оспа! И тем, кто вхож во дворец, спать стало некогда. 1730: НАД ПРОПАСТЬЮ Из головинского дворца, где обитал Алексей Григорьевич Долгорукий с семейством, помчались гонцы к родственникам. Родственники с®ехались незамедлительно. Один за другим под®езжали возки, торопливо чавкали по влажному снегу меховые сапоги, и временщик распадающегося времени Алексей Григорьевич встречал слетевшихся лежа в постели, с лицом, которое для вящего душевного спокойствия следовало бы поскорее занавесить черным, как зеркало в доме покойника. Искрились алмазные перстни, блестело золотое шитье, посверкивали кавалерии, и привычная роскошь только усугубляла смертную тоску, напоминая о сложенном из неошкуренных бревен домишке в далеком Березове. Могло кончиться и хуже, совсем уж плохо - колья и каменные столбы убраны с санкт-петербургских улиц не столь уж и давно... Молчание становилось нестерпимым, и кто-то обязан был его прервать. Фельдмаршал Василий Владимирович знал, сколь тягостны перед боем такие вот томительные минуты ожидания, но начал все же не он. - Император не оправится, - сказал Алексей Григорьевич. - Надобно выбрать наследника. - Выборщик... - негромко, но вполне явственно пробормотал фельдмаршал. - Кого? - скорее жалобно, чем любопытно спросил знаменитый дипломат Василий Лукич. - Искать далеко не надобно. Вот она! - Сверкнули алмазные лучики, палец Алексея указывал на потолок, как попы указывают на небо, суля якобы имеющиеся там высшую справедливость и надежду. Над ними в своей комнате захлебывалась злыми рыданиями княжна Екатерина, нареченная невеста императора, уже привыкшая было мысленно именовать себя Екатериной Второй и мечтавшая втихомолку о том сладостном дне, когда сможет открыто ухайдокать в Сибирь брата Ваньку, - отношения меж родственниками в семье Долгоруких, как мы помним, были братскими и нежными... Некоторое время родственники привыкали к услышанному. - Неслыханное дело, - твердо сказал фельдмаршал. - Катьку твою? Да кто захочет ей подданным быть? Не только посторонние, но и наша фамилия не захочет, я первый... - Не говорил бы за всю фамилию, Васенька, - дипломатически равнодушным тоном обронил Василий Лукич. - Изволь. Я первый Катьке подданным быть не захочу. С государем она не венчалась. - Не венчалась, да обручалась, - сказал Алексей, и двое других Григорьевичей согласно закивали. - Венчание - одно, а обручение - иное. - Фельдмаршал с военной четкостью гнул свое. - Да если бы и была она супругой императора, то и тогда учинение ее наследницей напрочь сомнительно. Сбоку припека - Катька... - Припека? - рявкнул от окна князь Иван, фаворит, и разразился матерной бранью. - Почему же Алексашке Меншикову вольно было возвести на престол чухонскую коровницу? (Все поневоле опасливо оглянулись в разные стороны.) Не ты ли ей, фельдмаршал, подол лобызал не хуже прочих? А то и не подол? (Фельдмаршал презрительно отплюнулся в сторону мальчишки и промолчал.) Лобызал подол, чего там. Теперь же не о коровнице идет речь - о княжне древнего рода. Не худороднее Романовых, я чаю, да и давно ли Романовы на престоле? И не сын ли все же Бомбардир патриарха Никона? Почему Меншиков мог, я вас спрашиваю? Дерзости больше было? Да уж надо полагать... Хоть и пирожками некогда торговал. Родственники смотрели на него с изумлением - впервые на их памяти этот беспечный юнец кипел настоящей боевой злостью, словно перед лицом опасности в нем забродила-таки кровь всех прежних Долгоруких, немало помахавших мечом за время существования государства. - Дело, - сказал Алексей. - Уговорим графа Головина, фельдмаршала Голицина, а буде заспорят, можно и прибить. Василий Владимирович, ты в Преображенском полку подполковник, а Ваня майор, неужели не сможем кликнуть клич? Поднимала Софья стрельцов, поднимал Петр Алексеевич полки, поднимал Алексашка гвардию. Что же, кровь у нас жиже? - Ребячество, - отмахнулся фельдмаршал. - Как я полку такое об®явлю? Тут не то что изругают, а и убить могут... - Персюков ведь не боялся? - То персюки, - сказал фельдмаршал. - А тут русские солдатушки. По двору разметают... Григорьевичи вертелись вокруг него, как ловчие кобели вокруг медведя, наскакивали, скалились, брызгали слюной, матерно разорялись, снова напоминали, что и Романовы - не Рюриковичи, вспоминали о дерзости Меншикова, Лжедмитрия и Софьи, увещевали, грозили, что решатся сами и как бы тогда не оказаться Василью свет Владимировичу где-нибудь в неуютном месте. И все напрасно - фельдмаршал не затруднялся перебранкой и в конце концов покинул залу вместе с братом Михаилом, за все время так и не обронившим ни словечка. Молчание снова давило в уши. Не так уж далеко отсюда ядреным солдатским сном спали гвардейские казармы, и, если рассудить, не столь уж безнадежной была идея подправить русскую историю при помощи граненых багинетов. Случались примеры в недавнем прошлом. Да и в будущем льдистый отблеск гвардейских штыков будет не единожды ложиться на трон русских самодержцев - штыки возьмут в кольцо Брауншвейгскую фамилию, замаячат поблизости при болезни Елизаветы, поставят точку на судьбе Петра III, мартовской ночью сомкнутся вокруг Михайловского замка, едва не опрокинут напрочь престол в славном и шалом декабре месяце. Но на этот раз штыки останутся там, где им и предписано уставом, - в казармах. Не хватит решимости их посредством переписать историю русской государственности, - видимо, все же ушла водой в песок былая смелость и боевой задор Долгоруких, рука потеряла твердость, заманчивый треск гвардейских барабанов неотвратимо уплывал вдаль, как ни вслушивайся, и вместо эфеса шпаги под руку упрямо подворачивалось очиненное гусиное перо... - Нужно же делать что-то, - сказал Иван Григорьевич, выражая этим и упование на то, что делом займется кто-то другой, не он. - Остерман... - заикнулся Сергей. - Продаст, - сказал Алексей. - Не за рубль, так за два. О гвардии уже больше и не поминали - спасение было в пере. - Император должен оставить духовную, - бесстрастным до бесполости дипломатическим голосом сказал Василий Лукич. - Когда ж он ее напишет? Совсем плох... (Они упрямо делали вид, что не желают понимать, - страшно было идти до конца и называть ве

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору