ясно тебе? Это тебе о чем-нибудь говорит?
   - Но пустить стрелу в Зевсова орла хватило смелости у Геракла, а  не  у
тебя, - сказал  Рино.  -  Так  ты  и  остался  в  тени  Геракла  -  вечный
многообещающий родственник. Правда,  за  тобой  еще  числятся  Прокруст  и
вепрь, но это, будем откровенны, не столь уж великие победы. Когда  Геракл
погиб, ты выдвинулся на одно из первых мест среди героев,  но  опять-таки,
по иронии судьбы, в первую очередь как победитель Минотавра. Ты всю  жизнь
пытался уйти от Лабиринта  и  забыть,  что  он  когда-то  существовал,  но
Лабиринт с тобой. Интересно, с чего ты взял, что победителей не судят?  И,
кстати, не об®яснишь ли, что это там за шум у стен? Сдается  мне,  у  тебя
небольшие недоразумения с подданными?
   Нужно было ответить ему, что-то сказать, но, как и тридцать лет  назад,
не было сил и не находилось слов.
   - Они еще пожалеют, - сказал Тезей.
   - Ах, ну да... Единственное, что тебе, пожалуй, осталось - забиться  на
какой-нибудь уединенный островок и проклинать толпу, отвергшую  героя,  не
оценившую его  великих  замыслов  и  помешавшую  свершениям.  Но  где  эти
замыслы, и что это  были  за  свершения,  непонятый  герой?  Сожрали  тебя
маленькие человечки. Цеплялся когтями и зубами, полз к  вершине  и  думал,
что за ней - новые, еще  более  величественные,  а  перед  тобой  оказался
унылый обрыв... Надоел ты мне, откровенно говоря.
   Он отступил и скрылся во мраке. Оставался  еще  тот,  неразличимый,  но
Тезей просто не представлял себе, с какими словами к нему обратиться, и не
знал, нужны ли эти слова, никого не оправдывающие и ничего не меняющие.
   - Ну что же, прощай, царь, - сказал халдей. -  Нового  не  добавить,  а
сказанного не изменить.
   Следуя за его ладонью, лоскут мрака отделился от стены черного  тумана,
халдей завернулся в него, как в плащ, прощально поднял руку и растаял.  За
воротами нарастал торжествующий рев,  мир  состоял  из  монотонных  ударов
стенобитных машин и  треска  пламени.  Жизнь  утекала,  как  песок  сквозь
пальцы, и, как ни странно, не было обычных в  таких  случаях  мыслей:  что
хорошо бы повернуть время вспять и начать все сначала, по-иному...
   Вбежал придворный с рассеченной щекой, в пластинах его панциря застряли
наконечники стрел с наспех обломанными древками.
   - Все, царь, - сказал он, задыхаясь. - Ворота сейчас рухнут. На коней!
   Тезей смотрел на него и не видел. Все, что могло гореть, отгорело, все,
что могло болеть, отболело, и не оставалось ничего, ради чего следовало бы
жить. Он даже и не уверен был, что жив, - кажется, он погиб  тридцать  лет
назад  в  огромном  и  мрачном  сером  здании,  в  длинных,  как  века,  и
запутанных, как судьбы, коридорах.
   - Иди, - сказал Тезей. - Прощай.
   Придворный понял и не собирался тратить время на уговоры.
   - Я верно служил тебе, но я хочу жить. Прощай.
   Вот и  все,  он  уходит,  поворачиваются  и  спешат  следом  безмолвные
гоплиты, и затихает вдали едва различимый в шуме осады гром  копыт.  Тезей
остался один, совсем один, как тот, в Лабиринте,  тридцать  лет  назад,  в
одно сливаются прошлое и будущее, и настоящее есть следствие  прошлого,  а
прошлое могло быть другим.
   Пылающие ворота рухнули с печальным скрежетом, по ним, обжигая  ноги  и
не замечая этого, пробежали люди, мир был  солнечным  и  шумным,  и  перед
глазами  впервые  за  много  лет  встало  воспоминание  детства  -   шкура
Немейского льва, которой из всех мальчишек, игравших тогда  во  дворе,  не
испугался он один. И тут же растаяло, его спугнул, как птицу, непреклонный
голос:
   - Царь Тезей, народ Афин приговорил тебя к смерти.
   В дверном проеме сверкали мечи и наконечники копий.
   И  Тезей,  царь  Афин,  победитель  Минотавра,  пошел  навстречу  этому
двинувшемуся к нему острому сверканию, пошел быстро, торопливо.

   1978-1984