е когтями.
     Шочикетсаль, кипя  ревностью и негодованием, решилась наконец на прямое
об®яснение с Кетсалькоатлем. Она хотела знать, почему тот не берет ее себе в
жены.
     Шочикетсаль застала Кетсалькоатля в зале с коврами  из  птичьих перьев.
Он только что отпустил своих учеников.
     Увидев Мотылька, он улыбнулся, встал со шкуры ягуара и сделал несколько
шагов ей навстречу.
     Сердце замерло  у Мотылька, кровь бросилась  в лицо, голос перехватило,
но она все-таки робко вымолвила:
     - Позволит  ли великий  бог  Кетсалькоатль называть  себя,  как прежде,
Топельцином?
     - Мотыльку? Ну конечно, -  ласково сказал белый  бог  и  протянул к ней
руки, как тогда, в сельве.
     - Разве Топельцин не видит, что счастье вернуло его Мотыльку былой цвет
волос?
     - Топельцин рад, что видит Мотылька прежней.
     - Но почему он сам не прежний?
     - О чем говорит Мотылек?
     - Почему Топельцин  не  показывает  Мотыльку звезд  на небе? Почему  не
прикасается губами к ее коже, чтобы  радость  волной  пробежала по всему  ее
телу?
     - Если бы Топельцин считал себя вправе так поступить! Если бы он мог! -
с горечью воскликнул белый бог.
     - Разве Топельцин, или  бог Кетсалькоатль, не  имеет права на все, чего
только пожелает?
     -  Пусть прекрасная  Мотылек простит гостя неба,  что  он только сейчас
решается рассказать ей все о себе.
     -  Разве  Мотылек  с  вершины пирамиды не возвестила народу  всего, что
можно было сказать о белом боге и его спутниках?
     - Мотылек должна понять, что тот, кого она провозгласила вернувшимся ее
возлюбленным, не может воспользоваться ее ласками, предназначенными другому,
давно погибшему юноше.
     Мотылек содрогнулась.
     -  Богиня  Эра,  подарившая  Мотыльку  былой  цвет  волос, -  продолжал
Кетсалькоатль, - давно настаивала, чтобы гость с неба рассказал Мотыльку всю
правду, ибо она женщина  и  своей заботой о  жизни  может  помочь и людям, и
гостям неба.
     Бешенство овладело  Мотыльком.  Она плохо понимала Кетсалькоатля. До ее
сознания дошло лишь то, что он говорит по велению  богини Эры и отказывается
от любви Мотылька.
     А Кетсалькоатль закончил:
     - Гость с неба хорошо понимает Мотылька и ее жажду любви, потому что он
и сам познал горе неразделенной любви.
     Девушка уничтожающим взглядом смерила бога Кетсалькоатля:
     - Бог Кетсалькоатль не может так говорить! Какой же он тогда бог!
     - Сын Солнца вовсе не бог, -  мягко сказал Кетсалькоатль, -  и вовсе не
твой  когда-то  погибший возлюбленный  Топельцин. Сын  Солнца лишь  случайно
похож  на  него  чертами лица.  Это нелегко об®яснить  Мотыльку. Она  должна
понять,  что у людей Толлы и у тех, кто живет на далекой звезде Мар,  откуда
прилетели гости неба, одни и те  же предки, происходящие с еще более далекой
звезды, которая погибла в яркой  вспышке. Остались только ее сыны, гостившие
на Земле и  Маре. И люди, и мариане  (гости с  неба),  и фаэты  (так звались
обитатели  погибшей Фаэны)  -  все  они  сыны Солнца. Людям Земли  предстоят
тяжкие испытания.  Их  братья по Солнцу,  зная  об этом, прилетели со звезды
Мар,  чтобы  разделить  с людьми их  тяготы  и научить тому,  что достигнуто
разумом другими сынами Солнца.
     Мотылек  не   могла  понять   всего  сказанного.  Она  была   женщиной,
отвергнутой женщиной. И только это она поняла. Не веря себе, она произнесла:
     - Значит, Кетсалькоатль вовсе не Топельцин?
     -  Увы,  нет. Потому  гость  неба и  не может подарить Мотыльку радость
любви, - грустно сказал Кетсалькоатль.
     - Это  неправда! -  вскричала Шочикетсаль, гневно  сверкнув глазами.  -
Просто жалкий Кетсалькоатль слепо выполняет волю белой  богини, отрекаясь не
только от былой любви, но даже и от собственного имени Топельцина!
     Белый  бог  растерянно  стоял посреди зала,  с  удивлением рассматривая
разгневанную  девушку  Земли.  Неужели  он  ошибся,  рассчитывая  найти   ее
поддержку ценой всей правды, пусть горькой для нее, но истинной?
     Мотыльку  вовсе не  нужна  была такая  истина!  Слова  белого бога лишь
подсказали  ей  план мести. Если  ее отвергли, то  виновники,  богиня Эра  и
неверный Топельцин, горько поплатятся!..
     Взбешенная  Шочикетсаль  выбежала  из  дворца  и  кинулась  к  ступеням
пирамиды  бога Ночи, чтобы найти там  отца. Она была его тайной дочерью, ибо
Великий Жрец, служа богам,  в своей святости не мог иметь ни жены, ни детей.
Конечно, все  знали, что Шочикетсаль его дочь, но, чтобы сохранить видимость
священной  чистоты  Великого  Жреца, ее  назвали тайной дочерью.  Этим  было
сказано  все,  приличия  соблюдены,  и  положение  девушки обретало  высоту,
достойную ее тайного (хотя для всех к явного) отца.
     ... Змея Людей с плохо  скрываемой  радостью  выслушал дочь, поведавшую
ему о неслыханном  оскорблении, нанесенном ей,  женщине  высшего положения в
Толле. Ею  пренебрег тот, кому  она готова  была отдать  сердце  не только в
переносном, но  и в  прямом смысле, когда рвалась на пирамиду, чтобы  лечь с
ним рядом на жертвенный камень.
     У Великого  Жреца  зрел план. Шочикетсаль  готова  об®явить  с  вершины
пирамиды, что  так называемый Кетсалькоатль  вовсе  не  бог  и  уж  никак не
Топельцин, а всего  лишь ловкий обманщик. Он должен  быть лишен  власти, его
безрассудные указы отменены,  и в  честь  возвращения к  истинным  богам  на
жертвенных камнях будут  вырваны сердца  у  всех белых  бродяг, явившихся из
сельвы, а также у всех их сообщников, призвавших их власть.
     Взывая к  истинным богам (в которых он  не верил), Змея Людей  приказал
дочери во всем повиноваться  ему и  в нужный миг сказать с вершины  пирамиды
всю правду о ЛжеТопельцине.
     Шочикетсаль  с  поникшей  головой  слушала  хриплый  голос  жреца.  Тот
заметил, как передернулись у нее плечи.
     Он замолчал и задумался.
     Так ли просто  получится то, что предложила  ему  дочь? Она женщина, ей
важно лишь скорее разоблачить обманщика, оскорбившего ее чувства. У Великого
Жреца цели должны быть более возвышенными  и далекими, а пути их  достижения
самыми надежными.
     Пока Змея Людей размышлял, его тайная дочь не могла найти себе места.
     -  Пусть Великий  Жрец  прикажет жрецам протрубить в морские  раковины,
пусть созовут они к подножию холма народ, - требовала она.
     Змея с  разверзнутой пастью  на голове жреца качнулась,  хриплый  голое
жреца снизился до шепота:
     -  В Мотыльке  говори" сейчас только ярость женщины, выпустившей  когти
ягуара.  Нельзя  думать,  что  все  обойдется  гладко  и  хорошо,  едва  она
произнесет  свою  свирепую  речь.  Ловкий Кетсалькоатль  освободил множество
рабов,  которые  теперь  заполняют улицы Толлы. Им не  захочется снова стать
рабами. Ремесленники и  художники заняты  на  новых  постройках. Им  выгодно
закончить  начатое,  а не низвергать того,  кто  призвал их  творить. Нечего
говорить о возделывателях злаков. Они  только и думают, что  о новых  полях,
которые  выжигают  для  них  в  сельве. Им тоже  едва  ли  захочется  верить
раз®яренной женщине.
     - Что же  хочет тайный отец  Мотылька? Чтобы  она  простила смертельные
оскорбления,   чтобы  позволила  белому  богу  взять  себе  в  жены  бледную
обманщицу, которую все считают богиней?
     - Пусть не  кипит Мотылек огненной рекой, пусть помнит, что она  тайная
дочь  Великого  Жреца  Змеи  Людей.  Лжебог  Кетсалькоатль,  святотатственно
запретивший древние священные обряды,  должен быть  свергнут и распластан на
жертвенном камне. Боги, желая  наказать кого-либо, лишают  его рассудка. Так
они  поступили и с белыми обманщиками. Потеряв от вкуса власти всякий разум,
они отменили  войны, заставили  отважных заслуженных  воинов  трудиться, как
презренных рабов.  В  этом  и заключена  гибель  лжебогов.  Город Толла стал
беззащитным. Змея Людей никому не доверит того, что сможет сделать только он
сам. По тайным тропкам пройдет он сквозь сельву и найдет кочующих  варваров,
никогда не строящих домов,  а  перевозящих свои жилища с места на место. Для
них набеги на каменные города - дело удали, дома и храмы - презрение, смерть
врагов  -  радость,  гибель  соратников  -  честь.  Змея  Людей  приведет  в
безоружную  Толлу северных дикарей. Пусть они разграбят  город камней, убьют
горожан  и  даже  воинов,  которые  успеют схватиться  за  брошенное оружие.
Неприкосновенными останутся лишь пирамиды храмов, где снова  в усладу  богам
польется  кровь  человеческих  жертв, которая искупит все  несчастья  народа
Толлы.
     Мотылек содрогнулась:
     -  Великий Жрец хочет, чтобы северные варвары  разграбили город,  убили
мужчин, женщин, детей?
     -  Великий  Жрец  договорится с  вождем варваров, чтобы всех пленных из
прежних рабов передали бы жрецам для  принесения их  в  жертву богам.  В  их
числе окажутся и белые бродяги. Тайная дочь Великого Жреца будет отомщена.
     Отец заметил мрачный огонь в глазах Шочикетсаль и нахмурился:
     - Жрецы  станут охранять  тайную дочь  Змеи Людей.  Белым  бродягам  из
дворца владыки, где они почивают на  коврах из птичьих перьев, не дотянуться
сюда. Когда падет город Толла и запылают дома горожан, жрецы звуками морских
раковин  созовут  на  площадь и варваров-победителей,  и  побежденных  людей
Толлы. Вот  тогда Шочикетсаль скажет всю правду  о Кетсалькоатле. Все статуи
его  будут  разбиты, имя его будет стерто со  всех памятников,  которые ныне
спешат ему соорудить.
     - Кровь, - сказала Мотылек.
     - Кровь  солена  на  вкус и горяча, когда стекает с сердца. Она пьянит,
как пульке, и она искупает все. Этими вот руками Великий Жрец за свою долгую
жизнь служения богам вырвал из  груди жертв и бросил на золотое блюдо больше
сердец, чем бьется сейчас у всех жителей города Толлы.
     Мотылек слушала с поникшей головой.
     - Змея Людей  уйдет под покровом ночи, -  сказал ее отец. - Жрецы будут
охранять его  дочь,  и горе ей, если она не дождется отца. Ее  сердце  ляжет
первым на тоскующее по крови нетускнеющее блюдо.
     Краска залила смуглое лицо Мотылька.
     - Шочикетсаль  сама просила в свое  время  сделать это! -  с  вызовом и
презрением бросила она.
     - Богам  угодна  даже поздняя жертва,  - с загадочным  ехидством сказал
Змея Людей и скрылся в тайниках храма.
     Подземный ход должен был вывести его прямо в сельву. Перед путешествием
ему пришлось впервые за  много  лет отмочить свои спекшиеся волосы. Это было
трудно,  потому  что  кровь,  смешанная с  соком аки,  предохранявшим  ее от
разложения, стала каменной. Но все же в конце концов искусно сделанная  змея
исчезла с его головы. Никто не должен был узнать жреца.
     Мотылек вымеряла шагами площадку для наблюдения звезд.
     Перед  нею расстилался город  Толла. Прямые,  как  лучи солнца,  улицы.
Великолепные  ступенчатые  пирамиды   в  центре   зеленых   прямоугольников.
Роскошные  каменные  дворцы  внизу.  Извилистая  синяя  змея  реки,   словно
улегшейся меж строений города. А вдали зеленый простор непроходимой сельвы.
     Может быть, по ней уже  крадется одному ему известными  тропами Великий
Жрец,  чтобы  оружием  варваров  вернуть силу  поверженным  богам  и  помочь
оскорбленной  женщине  жестоко  отомстить белому  бородатому пришельцу и его
бледной подруге, не сводящей с него влюбленных глаз.
     При одной мысли  об  этом Шочикетсаль содрогнулась.  Сейчас  она готова
была в самых  страстных и  гневных словах  разоблачить ЛжеТопельцина, отдать
его на растерзание толпе, бросить на жертвенный камень...
     Но сможет ли она это сделать, когда внизу,  среди дымящихся развалин, в
дикой оргии будут неистовствовать дикари?


        ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОГОНЬ НЕБЕСНОЙ ЧАШИ

     Исступленное улюлюканье,  вопли боли и  ужаса,  стоны  умирающих, топот
сотен ног, стук оружия,  визг женщин, плач детей - все это смешалось в дикую
какофонию.
     Трупы убитых и тела раненых завалили улицы. Размалеванные краской воины
перебирались через эти жуткие препятствия, пиная ногами мертвых, приканчивая
копьями еще живых.
     Они  врывались  в  дома,  громя все  внутри, поджигая  мебель и дорогие
циновки, разбивая бесценные статуи.  Горожан, пытавшихся  спастись в дальних
комнатах, запирали там, а в окна забрасывали горящие факелы.
     Никто  в Толле не оказал  северным  кочевникам сопротивления. Город был
захвачен врасплох, разграблен, подожжен.
     Дым пожарищ стелился  у подножия пирамид. А сверху, из портиков  храма,
бесстрастно взирали жрецы. Их пышные головные уборы сверкали на солнце.
     Наконец с высокой пирамиды главного храма пронзительно заревели морские
раковины.
     Подвывая   и  приплясывая,  победители  стали  остриями  копий  сгонять
окровавленных мужчин и рыдающих полураздетых женщин на площадь.
     Бывшие рабы и их недавние господа, избитые и жалкие, все с веревками на
шеях, задыхаясь от дыма, смотрели вверх.
     По замыслу  Великого Жреца,  сейчас  перед ними  должна была  в  сиянии
солнца  предстать  Шочикетсаль  назвав  истинного  виновника  всех несчастий
Толлы. Змея Людей еще до ухода к варварам подготовил ей речь.
     Змея Людей приказал жрецам привести Мотылька.
     Испуганные  жрецы пали ниц. Его дочь исчезла в  разгар набега варваров.
Может  быть, она рискнула спуститься  по крутому откосу  пирамиды. Возможно,
она разбилась или дикари приняли ее за обычную горожанку, что еще хуже.
     Змея  Людей  в бешенстве  приказал  распластать на камне  двух  жрецов,
охранявших Мотылька, и сам после долгого перерыва с наслаждением погрузил им
под ребра нож из обсидиана, вырвав их неверные сердца.
     Это  были  первые жертвоприношения,  которые должны были  вернуть Толле
прощение богов и былое процветание.
     Но пока что руины города дымились в толпа горожан ждала внизу приговора
или искупления.
     И тогда речь произнес сам Змея Людей:
     -  Горе  людям  Толлы,   горе?  Лжебоги  усыпили  их,   чтобы  не  было
сопротивления  набегу,   и  теперь,  справедливо  побежденные,  люди  должны
вернуться к  истинным богам.  Милость  богов будет  тем  щедрее,  чем скорее
пленные, переданные  жрецам  великодушными  победителями,  будут принесены в
жертву по давнему закону предков.
     Стон прошел по толпе. Никто не знал, поднимется ли он с веревкой на шее
по ступенькам пирамиды или дождется милости богов.
     - Смерть ЛжеТопельцину, обманувшему и людей Толлы, и доверчивую девушку
Шочикетсаль, -  хриплым голосом  кричал  Великий Жрец. - Жертвенный камень -
Кетсалькоатлю.  Пусть  будет  уничтожен  и  он  сам,  и  все   его   мерзкие
изображения, святотатственно выбитые на  камне. На штурм дворца  владыки, на
штурм вместе с победителями!
     Вовремя  предупрежденные обитатели дворца владыки  успели  укрыться  за
крепкими запорами.
     Мотылек была дочерью своего народа. Нежная  преданность, доставшаяся ей
от  матери, вдовы нукера  -  военачальника,  -  приглянувшейся  жрецу, и  не
терпящий  препятствий  бешеный нрав отца  всегда противоборствовали  в  ней.
После гибели  Топельцина Мотылек, безутешная в  горе и безмерная  в гордыне,
отреклась от радостей жизни, решив стать жрицей. И вдруг все переменилось:
     Топельцин вернулся, но отверг ее.
     Когда она металась  по площадке, смотря  с вершины пирамиды на звезды и
зловещую черную сельву, противоречивые начала  попеременно брали в ней верх.
Но к восходу солнца любовь все же восторжествовала над ненавистью.
     "Во что бы то ни стало предупредить Топельцина!" - решила она.
     Однако жрецы-стражи неотступно следили за ней.
     Прошли томительные дни и столь  же томительные  ночи, в течение которых
Мотылек  не  знала сна. Не  спали и бдительные стражи. И только когда первые
отряды дикарей ворвались в город, стражи отвлеклись видом начавшейся  бойни.
Мотылек бросилась к  откосу пирамиды, но жрец вцепился в  нее. Тогда девушка
ринулась  вниз  вместе  с ним.  Они катились  по крутой гладкой стене.  Жрец
оказался внизу, и это спасло жизнь Мотыльку.
     Придя в себя, она  вскочила, перепачканная  кровью погибшего  жреца,  и
побежала к дворцовой двери.
     В первом  же  зале она  наткнулась  на  величественного Гремучего Змея,
спешившего узнать, что за шум снаружи. Мотылек сказала ему  о набеге. Старый
вождь снял  со  стены боевой  топор и,  ударив в звонкое блюдо,  дал  сигнал
тревоги.
     Появились шестеро его сыновей и заперли двери дворца на все засовы.
     Гремучий  Змей  с  сыновьями, все  с  боевыми топорами,  и  рыжебородый
бог-великан с Карой Яр  стояли  наготове,  прислушиваясь к  воплям  дикарей,
завершавших погром.
     - Топельцин,  -  говорила Мотылек, упав к  ногам  Инко  Тихого, - пусть
примет  Мотылек смерть от рук бога, в котором усомнилась, предав его. Но она
всего лишь  земная женщина, разум которой затмила отвергнутая любовь. Она не
могла примириться в своей гордыне с тем, что богиня Эра счастливее ее.
     -  Несчастное  дитя  Земли,  -  поднял  ее  Инко Тихий.  - Не  измерить
ответственности того, кто идет с Миссией Разума к младшим братьям, совсем не
зная их.
     Мотылек  не  поняла марианина.  Она лишь  любовалась  его  лицом, лицом
своего возлюбленного, которому снова грозила смертельная опасность.
     Штурм дворца  начался  ударами  тарана в дверь. Хитрый  жрец  подсказал
варварам   воспользоваться   недоделанной  каменной  стелой  с  изображением
Кетсалькоатля.
     Сотни ловких и сильных рук держали  веревки, на  которых  раскачивалась
каменная громада, при каждом взмахе круша дверь.
     - Ужель мариане  станут убивать себе подобных? - в ужасе спросила брата
Ива Тихая.
     Инко Тихий отрицательно покачал головой.
     - Я буду подле тебя, - шепнула подошедшая Эра Луа.
     - Я предупреждал,  - мрачно изрек, отходя от  них, Нот  Кри. - Надобно,
чтобы гнев людей был обращен на им подобных. Должно дать им  понять, что мы,
пришельцы, существа  не  только  высшего умственного развития,  но  и  иного
животного вида.
     - Едва ли штурмующие поймут это, - заметила Эра Луа.
     Инко Тихий молчал, с глубокой жалостью  смотря на снова распростершуюся
у его ног земную девушку. Ясно, что он  допустил на Земле роковую ошибку. Но
какую?
     Дверь наконец рухнула. Дикари ринулись во дворец, но первые из них пали
от боевых топоров Гремучего Змея и его сыновей.
     Ива вскрикнула и  схватила  брата за  руку,  чтобы  оттащить  от  места
схватки.
     О Топельцин! - зашептала  Мотылек, вставая -  Ведь  тебе известна тайна
подземного хода. Бежим!
     И  Мотылек испытующе смотрела на Кетсалькоатля.  Если он покажет сейчас
тайный ход, то он - Топельцин! Но Кетсалькоатль печально покачал головой:
     -  Пришелец  со звезды  Мар не может  знать  того,  что  знал  погибший
возлюбленный Мотылька.
     - Так ты не Топельцин? - отшатнулась Мотылек.
     ... Первым из  защитников замертво  рухнул на пол старый вождь Гремучий
Змей.  Десятки  размалеванных  воинов  с  устрашающим  воинственным   кличем
потрясали в воздухе топорами.
     Шесть  сыновей  Гремучего  Змея  крушили  противников,   среди  которых
узнавали своих же бывших воинов, присоединившихся к врагам.
     Вступила в бой и Кара Яр.
     Холодная  и  расчетливая,  она   вышла  вперед,  ничем  не  защищенная,
стройная, хрупкая. В руках ее был парализующий пистолет.
     Один  за  другим  ворвавшиеся  воины  падали  на  пол.  Гиго  Гант стал
вышвыривать  бесчувственные тела  за дверь. Они  не  сразу придут в себя, их
посчитают за убитых.
     Просвистевшее копье вонзилось в плечо Гиго Ганту. Он с яростью выдернул
его, обливаясь кровью. Эра Луа бросилась к нему оказать первую помощь.
     Кара  Яр  сдерживала  рвущуюся  в  проем  двери  толпу,  поражая  лучом
оказавшихся в первом ряду.
     Скоро пол был усеян  недвижными телами.  Кроме парализованных варваров,
здесь же лежали и павшие рядом с отцом все шесть сыновей Гремучего Змея.
     - Кто бы ни был тот, кого  назвали Кетсалькоатлем, а несчастная Мотылек
своим Топельцином, пусть он вместе с др