лхвоста прогрессировал:  он  мог уже  сам  некоторое  время
удерживать человека  в относительной неподвижности; кроме того,  он  неплохо
читал по губам...
     - Понятно,  - сказал. Штурмфогель. -  Подсмотреть, не  работает  ли мой
агент  под  контролем?  Да,  это  оперативнее,  чем  гонять  кого-нибудь  на
вражескую территорию...
     - Когда он должен выйти на связь?
     - Завтра он будет ждать  инструкции от меня. Просто по радио. Я назначу
ему сеанс связи на послезавтра. Пусть Полхвоста как следует поест...
     Он метет за троих. В лагерях кормят так себе.

     Рим, 10 февраля 1945. 23 часа

     Сколько Волков  ни бродил по Риму - и при Муссолини, и при американцах,
- он никак  не мог составить  собственное представление об  этом городе. Рим
ускользал  от него,  отгораживаясь фасадами:  лживыми, как  и повсюду. Но  в
Москве, в Лондоне,  в Вашингтоне,  в Берлине он легко  проникал  за  фасады,
добираясь до души, до сути; здесь почему-то не удавалось.
     Это при том, что Рим, как никакой другой город, отражал в себе  Асгард,
Амаравати, Хайлэнд, Хохланд, Рай,  Хэвен -  жалкие условные  обозначения, не
несущие в себе ничего, тем более  - имени...  Нет, имя  у  единого  верхнего
города,  конечно же,  было:  Салем. Но им  не пользовались уже давно,  может
быть,  с  тех  пор, как внизу одно за другим  стали появляться  высокомерные
убогие селения, ложные Салемы, осквернившие  собой это сакральное  сочетание
звуков.
     И потому говорили: Верх. Или: Хохланд. Или: Амаравати...
     Или - Рай.
     Смешно, подумал Волков. Знали бы вы...
     Джино ждал его на Испанской лестнице - на двадцатой ступеньке сверху.
     - Не поможете ли вы раскурить мне  эту проклятую верблюжью сигарету?  -
обратился к нему Волков.
     -  Вас  не  смутит,  что  зажигалка  немецкая?  -  Голос  Джино  звучал
насмешливо и очень спокойно.
     - Попробуем скрестить немца с верблюдицей и посмотрим, что получится...
     Волков погрузил кончик сигареты в желтый огонек.
     - А теперь угости и меня, - сказал Джино.
     - Держи всю пачку, - сказал Волков. - Ты же знаешь, я почти не курю.
     - За войну твои привычки могли измениться...
     - Некоторые. Эта осталась. Как ты? В форме?
     - Вполне.
     - Наверху бываешь?
     - Живу.
     - Кем?
     Джино хмыкнул. Сунул в зубы сигарету, закурил, жадно затянулся.
     - Я там жиголо. В большом дансинге на побережье.
     -  Серьезно?  Никогда  не думал,  что ты сумеешь  научиться  танцевать.
Чувство ритма...
     Оба негромко хохотнули.  Это была  старая,  смешная и  довольно сальная
история.
     - Научился...  жить захочешь,  и не такому научишься. А  ты  хочешь мне
что-то предложить?
     - Да.
     - Можешь сказать?
     -  В  общих  чертах.  Убрать  группу немцев.  Из  ближайшего  окружения
Гиммлера.
     - Большая группа?
     - От десяти до сорока голов.
     - Можно попробовать. А кто они?
     - Я же говорю: ближайшее окружение Гиммлера.
     - Это я понял. Кто они?
     - Штаб переговорщиков. Во главе с Зеботтендорфом.
     - Каких еще переговорщиков?
     -  Гиммлер ведет переговоры одновременно со Сталиным  и  с Рузвельтом -
при этом одновременно наверху и внизу. Внешняя цель переговоров - сохранение
нижней Германии  и  германского влияния на  Верх.  Скрытая цель  - воцарение
Гиммлера ценой  выдачи  Гитлера. Истинная  цель  - устроить  наверху встречу
Гиммлера, Сталина и Рузвельта с дальнейшим уничтожением всех троих...
     - Как интересно... И кто же стоит за всем этим?
     - Гитлер, конечно.
     - А Зеботтендорф - это кто?
     - Общество Туле, если помнишь.  Ближайший  друг Гесса. Некоторое  время
был директором "Аненэрбе". Очень  опасен...  Теперь тонкость. Заметая следы,
мы  должны будем сделать вид, что грохнули немцев по ошибке или за компанию,
а  на  самом  деле  целью  нашей была  американская делегация.  То есть бить
придется во время их встречи.
     - То есть и американцев тоже? Их-то за что?
     - Для маскировки. Важных персон там не будет, только пешки.
     - Где будут идти переговоры?
     - Пока еще не знаю. Но мои люди установят это вовремя...
     - Хотя бы сектор.
     - Я думаю, это будет лес Броселианда.
     - Лучшее место для таких переговоров... - Джино был саркастичен.
     - Вот именно. Сколько у тебя людей? И что за люди?
     - Четыре пятерки. Все - бывшие партизаны, диверсанты. Ребята что надо.
     -  Хорошо. Дня  через  три устроишь  мне встречу  наверху  с капитанами
пятерок. Я тебе сообщу, когда и где точно. Значит, говоришь, дансинг...  Ну,
ты молодец.
     Джино промолчал. В одну затяжку высосал сигарету и тут же поджег новую.

        ПЕРВЫЙ ХОД

     Берлин, 11 февраля 1945. 7 часов утра

     Самое опасное  - это перестать отличать сон от яви. Начать забывать явь
так  же,  как  забывают  сон. И  наоборот... Верх  в чем-то родствен снам. И
сейчас, проснувшись наверху,  Штурмфогель не мог понять, что  было с ним  во
сне.
     Он не знал,  где находился.  Вероятно, это было  питейное заведение, но
столики  стояли  лишь у стен, декорированных сетями, веслами,  спасательными
кругами и рыбьими скелетами.  Штурмфогель  смотрел  на  все это  неподвижным
взглядом  откуда-то  из-под  потолка.  Какие-то  люди  беззвучно  пересекали
видимое пространство. Из одного  угла  в другой они таскали длинные  ящики и
тяжелые корзины.
     Потом он куда-то плыл. Умело  и  размеренно.  Вода  переливалась  через
голову. Желтые огни оставались слева и медленно уползали назад.
     Потом  все поменялось.  Но Штурмфогель по-прежнему не мог  включиться в
происходящее. Кто эта женщина, сидящая напротив? Она очень красива, но у нее
холодный отрезвляющий взгляд. Она что-то говорит,  ясно и четко, сопровождая
слова резкими взмахами кисти.  У нее длинные пальцы  с  коротко  обрезанными
ногтями. Как всегда, он не понимает речи.
     Но почему-то знает, что здесь он - еврей.
     Потом она смеется. Вернее,  это не смех, а невеселая насмешка. Над ним?
Он пытается поцеловать ее пальцы. Она отнимает руку. Очень грустно.
     Так грустно, что стынет сердце.
     От этого холода в груди он проснулся и еще несколько минут лежал, глядя
в зеленый лоскутный потолок.
     Цирк,  наконец  вспомнил он. Ангар.  В ангаре  -  нелепый маскировочный
шатер.
     Значит, я наверху.
     Значит, операция в разгаре.
     Интересно, что сейчас вытворяет нижнее тело?.. Ладно, вернусь - узнаю.
     Большинство  людей живут только внизу, ожидая, что попадут наверх после
смерти. Напрасные мечты...  Когда-то Штурмфогель попытался вычислить процент
тех  жителей  Земли,  кто имеет, образно  говоря, две  личности  и два тела:
верхнее  и  нижнее.  Получалось  где-то  от  семи  до пятнадцати  процентов.
Остальные  жили по принципу:  "Одно тело - один мозг - одно сознание  - одна
личность". Подавляющее  большинство  из  тех "семи  - пятнадцати"  не  имели
представления о  том, что  им  так  повезло: они  обходились лишь роскошными
сновидениями, странными фантазиями, умением погружаться в мечты; но они же -
и только они -  становились обитателями психиатрических клиник, будучи не  в
силах принять, казалось бы, очевидное: что их сознание принадлежит не одной,
а  поочередно   двум  личностям,   каждая  из  которых  не   подозревает   о
существовании другой. Сознание - это как матросская койка: на ней спят двое,
но они  никогда  не  встречаются. Такие "вахты" у  них  создаются не  только
чередованием сна и бодрствования, но и  чем-то еще - возможно, инстинктивным
запретом  обращать  внимание  на  "сменщика":  сознание обязано заботиться о
сохранении себя  в целости. Если  "матросы" аккуратны, то никому из них и  в
голову не придет, что в его отсутствие койкой пользуется другой (построение,
конечно, умозрительное, настоящие матросы обо всем этом прекрасно знают...),
-  но если  один оставляет на койке крошки,  а второй  мочится во сне... тут
недалеко и до поножовщины. То есть шизофрении.
     Но  есть среди  людей и  "настоящие морские  волки", или  "пси",  - они
подсознательно ощущают  наличие сменщика и спокойно принимают этот факт. Как
правило, их  истинное Я фиксировано в каком-то из миров:  верхнем или нижнем
(вот  тоже  традиция... ведь  правильнее,  наверное,  говорить -  внешнем  и
внутреннем; однако  уже привыкли за сотни лет к неправильному пониманию  - а
все  потому,  что  ощущения  при переходе именно  такие: скользишь вверх или
вниз), но при должной  подготовке людей этих можно научить перемещаться туда
и обратно по собственному желанию. Правда, это поначалу дорого обходится той
части общей  личности  которую Я временно  покидает. В лучшем  случае  будет
жесточайшая  мигрень,  а чаще -  эпилептические припадки или  кататония.  Со
временем  личность  привыкает...  впрочем,   здесь  множество  вариантов   и
тонкостей. У каждого  - свои проблемы, и кто-то с ними справляется, а кто-то
нет.
     Из этого меньшинства выделяется свое меньшинство, у которых способность
перемещаться  - врожденная или приобретенная в раннем  детстве.  Штурмфогель
как раз  из  таких.  Та  личность, то  тело, из  которой  ушло Я, продолжает
спокойно  существовать, всего  лишь избегая  принятия каких-то очень  важных
решений. Этакая хорошо отлаженная фирма, шеф которой без  малейших  опасений
уезжает в командировки или длительный отпуск...
     ("Отпуск!" - простонал про себя Штурмфогель.)
     Но и в этом меньшинстве скрывается свое меньшинство - те, которые умеют
изменять  верхнее  тело. Те, которые непонятными способами присваивают  себе
способности, обычным верхним людям не присущие.
     И  наконец, те десятки или максимум сотни, кто наверху,  уже  не просто
люди - или просто не люди...
     Штурмфогель встал и с хрустом потянулся. На спинке стула его ждал наряд
"Гейера"  -  трусы и футбольная майка. Намек на то, что его  считают  своим?
Рановато бы...
     Все же он оделся  именно в  это, привел  себя в порядок в  фанерном, но
удобном туалете  с  горячей водой и даже душем и пошел искать кого-нибудь из
подчиненных.
     Телефонный  звонок застал его  у  подножия лестницы.  Он  уже ступил на
первую ступеньку.
     Возвращаться  не хотелось,  это  была дурная примета,  но  звонить  мог
кто-нибудь нужный...
     Это был Кляйнштиммель.
     - Хайль Гитлер, - сказал он. - Как продвигается наступление?
     - Успешно, - сдержанно ответил Штурмфогель. -  Правда, пока это не наша
заслуга.
     - Ну-ну, не прибедняйся. Везет везучим. А ты, как известно...
     - Это все, что ты хотел спросить?
     - Спросить - да, все. Но я могу еще кое-что сообщить. Может быть,  тебя
это заинтересует. Насчет русского по кличке Дрозд. В сороковом,  сразу после
того, как русские разнесли  в пыль  свой  Спецотдел, человечек Мюллера сумел
скопировать на микропленку досье сотрудников этого самого Спецотдела. Двести
рыл.  Я точно знаю,  что  пленка  так и  хранится у Папы.  Если  сможешь, то
вытаскивай ее из-под его кубической задницы,  я тебе в этом не помощник... и
вообще на меня - никаких ссылок. Понял?
     - Спасибо, Юрген... Это хорошая подача.
     - Не за что. Ищи крысу.  Я  уснуть не моту, понимаешь?  Ведь кто-то  из
нас...
     - Найду. Что-что, а искать я умею...
     Штурмфогель положил трубку. Оглянулся. По лестнице осторожно спускалась
Ханна.
     - Доброе утро, шеф, - сказала она. Глаза ее были полузакрыты и смотрели
чуть мимо.
     - Доброе утро. Что слышно?
     - Еще не проснулись.
     - Спят вместе?
     - Даже в разных комнатах. У парня железные принципы.
     - Хочешь кофе?
     - Я уже пила, шеф. Давайте сварю. Я хорошо умею. Меня все наши просят.
     - Ты давно в отряде?
     - Три года... почти. Два года девять месяцев.
     - Ого.
     - Это все, что я могу рассказать. Извините.
     - Я и не собирался расспрашивать.
     "Действительно не собирался?" -  Штурмфогель сам себе погрозил пальцем.
Ну-ну.  Хотя и  не  положено заводить  шашни  с подчиненными,  почти все это
делают. Даже  рейхсфюрер.  Штурмфогель  видел его любовницу,  мать двоих его
детей, женщину славную, но совершенно обыденную. А здесь...
     Ханна чем-то напоминала ту женщину, которую он только что видел во сне.
Не чертами лица. Мимикой? Или только тем, что обе они смотрят чуть-чуть мимо
тебя своими чудесными, но полуприкрытыми глазами?..
     - Кто-то проснулся, -  сказала Ханна, продолжая колдовать с кофейником.
- Встает, бормочет. Идет умываться...

     Ираклион, 11 февраля 1945. 9 часов утра

     Мерри  всегда завтракал  плотно,  зная,  что  в течение  дня  может  не
выкроить времени на еду. Вот и сейчас перед ним стояла полная миска холодной
баранины  и что-то вроде  супа  или  жидкого салата  из  всяческой с®едобной
зелени, залитой  кислым  молоком. Ну и,  конечно, обязательные оливки, сыр и
крутые яйца. Мерри складывал в  себя  провизию  под музыку,  доносящуюся  из
трофейного "Телефункена".  Радио было  настроено на  Рим.  Ни малейшей  тени
измены. Я никогда не слушаю радиостанции врага...
     -     ...полковника     авиации    Рональда     Джонсона-третьего     с
двадцатишестилетием! Он  уже полковник, хотя ему только двадцать  шесть! Кем
он будет в тридцать?! - вопрошал звонкий и глуповатый девичий голос.
     Хорошо, если  капитаном, додумал Мерри  опоздавшую мысль, он  знал, что
после войны  звания  будут пересмотрены с  таким  понижением,  что у  многих
хлынет кровь  носом... все  это чушь, потому что на самом деле сказаны слова
были только  для  него.  Три-два-шесть-два-шесть-три-ноль. Примитивный  код.
Завтра на связь, сообщить подробности.
     Засуетились...
     Он нацепил  на вилку  несколько колечек маринованного  лука,  подхватил
кусок мяса и отправил в рот. Будут вам подробности.
     Чертов Эрвин...

     Берлин, 11 февраля 1945. 15 часов ЗО минут

     Удача была такой неожиданной и лучезарной, что Штурмфогель на некоторое
время утратил дар речи. Братец  Рекс, очевидно, разомлел  на берегах теплого
озера - и на некоторое время  (на  полчаса!) утратил бдительность. Возможно,
ему  просто вдруг не  захотелось идти или ехать куда-нибудь  в  деловой  или
веселый квартал, чтобы позвонить, и он воспользовался телефоном гостиницы, к
которому  Антон подключился  просто  так, на  всякий  случай  -  потому  что
поверить  в то,  что профессионал  будет  звонить  прямо из-под  себя,  было
немыслимо...
     Собственно, разговора  как такового не  состоялось. Братец Рекс сообщил
номер, по которому его  собеседнику нужно будет позвонить.  Очевидно,  номер
был кодирован,  так  как  выяснилось, что такого сочетания  цифр  просто  не
существовало  в  природе.  Но  зато  удалось  засечь  тот  номер, с  которым
разговаривал сам Рекс!
     Это был верхний Лемберг, район Пидзамче.
     Туда немедленно отправились Дора и Фридрих.
     - Страшно не  люблю,  когда  противник не совершает  ошибок,  -  сказал
Штурмфогель, обращаясь к Ханне.
     Она промолчала. Глаза ее опять смотрели куда-то вглубь.
     - Ну вот, -  сказала  она  голосом Рекса, - вечером мы наконец  добудем
девственницу...
     - Тебя смущало только это? - женский голос.
     - Ты  меня не поняла. Это будет  наша  отмычка. Вход в  лес Броселианда
охраняют кто?
     - Единороги... Так вот куда мы собрались!
     - Только - тс-с!..
     Штурмфогель не удержался, наклонился и восторженно поцеловал Ханну.
     Она  ответила!  Коротко,  но  емко.  Потом  отстранилась  с  улыбкой  и
приложила палец к губам.
     - Я думаю,  по такому поводу мы  можем  себе позволить  ужин в  хорошем
ресторане, - голос Рекса.
     - Ты меня приглашаешь, дорогой?
     - Разумеется. Ты знаешь, где находится вот это заведение?
     - Разумеется. Но там же...
     - Тем интереснее. Или ты никогда не переодевалась мужчиной?
     -  Я  даже  становилась  мужчиной!   Не  могу   сказать,  что  мне  это
понравилось...
     Штурмфогель  и Ханна  переглянулись.  Связная Коэна-Рекса была  та  еще
штучка...
     Почти  тут   же  позвонил  Антон.  По  его   сведениям,  в   достижимых
окрестностях было  не более десятка  шикарных  ресторанов  для голубых. Если
чуть подсуетиться...
     -  Не  надо,  - сказал  Штурмфогель.  - Никакой слежки. Ему  все  равно
позвонят именно туда. Нам нужен его голос, а не выражение глаз.

     Берлин, 11 февраля 1945. 22 часа

     Дора  и Фридрих легко  подключились  к  телефонной  линии  в  Лемберге.
Выслушав и записав нужный разговор, они тут же перезвонили Штурмфогелю.
     Разговор был такой:
     "Алло!  Мне нужен  господин  Зигель.  Он  ждет моего  звонка. -  Да-да.
Сейчас,  подождите минуту...  -  Алло! - Господин  Зигель? Вас беспокоит Эва
Крушиньска...  - Розочка, перестань болтать! Я знаю твой голос уже  сто лет.
Как  ты? Как мама? - Все нормально. Эти русские такие смешные... Что  делает
братец  Эйб? - Не знаю. Я не видел его уже  две недели.  - Думаешь,  он  мне
обрадуется? - Не сомневаюсь. - Как ты можешь не сомневаться, если он меня ни
разу в жизни не  видел? Может, мы не  сойдемся характерами?  - Тогда  мы его
уволим к чертовой  матери. Когда ты  сможешь отправиться сюда?  - А  сегодня
какое?  Одиннадцатое? Значит...  так... шестнадцатого.  - Это точно? Я очень
рассчитываю на тебя.  - Точно, точно.  Не  сорвется. Мама  крутит  с русским
генералом,  и он  пообещал мне  помочь  добраться  до Варшавы.  Он сам  туда
едет...  -  Розочка,  будь  осторожна!  Береги передок! Ты  мне  здесь нужна
целенькая! Ты это помнишь? - Помню-помню, братик. Я еще много чего  помню...
-  Хорошо! Я  жду  четырнадцатого  или пятнадцатого вестей  из  Варшавы.  Ты
остановишься где? - В Университете,  конечно. В смысле - наверху.  А внизу -
еще не знаю. Там,  говорят,  почти  все  разбито.  Где-нибудь в  пригородах.
Скорее всего у Поганки. - Запиши на всякий случай еще один телефон,  это моя
помощница. Вдруг я тебя  не найду  по  старым адресам. Пишешь?  -  Диктуй. -
(Далее  несообразный  набор  букв  и  цифр.)  -  Ага,  поняла.  До  встречи,
косоглазый! Кстати, учти: наверху я платиновая блондинка с вот таким бюстом.
- Учту. Пока, стервоза. Береги себя..."
     Минут десять Штурмфогель напряженно размышлял. Потом позвонил Антону.
     -  Здесь Штурмфогель. Подумай над тем,  как нам аккуратно из®ять Рекса.
Настолько  аккуратно,  чтобы  эта  его  сучка  трансформерша  ни  о  чем  не
догадалась. Думай до утра.
     И повернулся к Ханне:
     - Меня пока нет. Возможно, не будет и ночью. Если что-то срочное, звони
вниз. Но только если действительно срочное. Сверхсрочное. Машину мне дадут?
     - Конечно. По внутреннему  телефону -  А-08.  Это  здешняя  техническая
служба.
     Ему тут  же предложили на выбор полтора  десятка  моделей  - вплоть  до
колесного  танка. Штурмфогель выслушал все  это и велел подать "опель-кадет"
без водителя.
     Путь до  ворот он проделал  как будто  во сне. Его пропустили, еще  раз
вглядевшись - теперь он запечатлелся  в памяти  стражей  намертво. По  верху
стены полз крошечный паровозик  с тремя вагонами.  Штурмфогель, провожая его
взглядом, вспомнил (в  очередной  раз),  что  хотел узнать, откуда и куда он
ходит,  -  и вот опять  забыл.  Наверное,  когда  он узнает наконец  это, то
испытает  разочарование...  При  выезде  с  аллейки Штурмфогель  повернул не
налево, а направо.  Ему надо было как-то стряхнуть напряжение, скопившееся в
нем, как электрический заряд в темной туче.
     Через  полчаса Берлин незаметно перешел в Прагу. Стали легче  и изящнее
дома,  ярче  одежда  на  прохожих. Но  ехать здесь было  сложнее:  брусчатка
сменилась булыжной  мостовой, машину  потряхивало и  водило.  Он под®ехал  к
кабачку "Краловна Бьянка",  бросил "опель" незапертым, сел в  темной глубине
зала и,  спросив у хорошенькой  официанточки  две кружки  лучшего  домашнего
светлого пива и порцию подкопченных шпикачек, погрузился в созерцание...
     Крыса,  подумал он лениво-недоуменно, как же так... на фиг тогда  нужен
этот  контроль лояльности,  после  которо