оди, да эти свидетели теперь месяц  не смогут спать! А
тот толстяк, наверное, и целый год!
     Брут указал на тележку и тело под простыней.
     - Он ведь мертв, так? Что касается ваших свидетелей, большинство из них
завтра будут рассказы-вать своим друзьям,  что свершилось высшее правосудие:
Дэл сжег нескольких человек  заживо, поэтому все вернулось на круги  своя, и
он сам сгорел заживо. По  крайней  мере никто не скажет, что это сделали мы.
Они скажут, что это воля Божья,  а  мы  были ее исполнителями. Может, в этом
есть  доля правды.  И  знаете, что  самое  интересное? Просто  самый персик?
Друзья будут завидовать и жалеть, что их там не было и они ничего не видели.
- Произнося последнюю фразу, он поглядел на Перси одновременно с отвращением
и злорадством.
     - А если их перышки слегка растрепались, так что? - заявил Харри. - Они
сами пожелали все увидеть, никто их не заставлял.
     -  Я   не  знал,  что  губка  должна  быть  мокрой,  -  повторял  Перси
механическим голосом. - На репетициях она всегда была сухой.
     Дин посмотрел на него с явным отвращением.
     -  Сколько лет ты мочился на сиденье унитаза, пока тебе не сказали, что
его надо сначала поднять? - проворчал он.
     Перси  открыл  было рот,  но  я велел ему  заткнуться. К  удивлению, он
подчинился. Я обратился к Андерсену.
     - Кэртис, все просто и ясно - дело испортил Перси, вот что случилось. -
Я повернулся к Перси, ожидая возражений. Но он не возражал, наверное потому,
что понял по моим глазам: лучше, если Андерсон услышит, что произошла глупая
ошибка чем узнает, что это были сознательные действия. Кроме того, что бы ни
говорилось здесь в тоннеле, это все не имело большого значения. В мире Перси
Уэтморов важно было то, в  каком именно  виде попадет информация  к  большим
шишкам - влиятель-ным людям. В мире таких, как Перси, важно было то, как это
появится в газетах.
     Андерсон неуверенно обвел взглядом всех  нас пятерых. Он даже посмотрел
на Дэла, но Дэл молчал.
     - По-моему, могло быть гораздо хуже, - сказал Андерсон.
     - Ты прав, - подтвердил я. - Он мог быть все еще жив.
     Кэртис моргнул: такая возможность не приходила ему в голову.
     -  Мне нужен полный отчет о случившемся к завтрашнему  утру. И никто из
вас ничего не скажет начальнику Мурсу, пока я не поговорю с ним. Ладно?
     Мы  дружно кивнули. Если Кэртис Андерсон хочет сам сообщить начальнику,
что ж, мы не против.
     - Если только эти щелкоперы ничего не напишут в своих газетенках.
     -  Не напишут, -  сказал я. -  Даже если  попытаются,  их редакторы все
вырежут. - Слишком мрачно для семейного чтения. Но они и не станут пытаться,
сегодня не было новеньких. А старые  не хуже нас знают, что иногда случаются
неудачи, вот и все.
     Андерсон на  секунду задумался, потом кивнул. Он  повернулся к  Перси с
выражением отвращения на обычно приятном лице:
     - Ты  - поганец, и  я терпеть  тебя не  могу.  -  Он  кивнул в ответ на
изумленный взгляд  Перси. - Если  ты  хоть  кому-нибудь из  своих  трусливых
друзей об этом расскажешь, я все буду отрицать до тех  пор, пока рак на горе
свистнет, а эти ребята меня поддержат. У тебя будут неприятности, сынок.
     Он повернулся и пошел вверх по лестнице. Я дал  ему подняться на четыре
ступеньки, а потом окликнул:
     - Кэртис!
     Он молча повернулся, удивленно подняв брови.
     - Не беспокойся так сильно  о Перси, - сказал я. -  Он скоро перейдет в
Бриар Ридж. Больше зарплата и условия лучше. Правда, Перси?
     - Как только подпишут перевод, - добавил Брут.
     - А пока его не подпишут, он возьмет больничный на все ночные  смены, -
вставил свое слово Дин.
     И  тут Перси очнулся:  он  еще не  проработал  в  тюрьме столько, чтобы
заработать   оплачиваемый  больничный.  Перси  посмотрел  на  Дина  с  явной
неприязнью.
     - И не надейся, - процедил он.

        6
     Мы вернулись в блок примерно  в четверть второго (кроме Перси, которому
было  приказано вычистить помещение склада, и он с  надутым видом взялся  за
работу),  мне  нужно было  написать  рапорт.  Я решил  сделать это за столом
дежурного, боясь, что, сидя в своем удобном кресле в кабинете, просто засну.
Вам это  может показаться  странным после  всего,  что  произошло всего  час
назад,  но  я  чувствовал,  что  прожил как минимум  три  жизни,  начиная  с
одиннадцати вечера, и все эти жизни без сна.
     Джон Коффи  стоял у двери своей  камеры,  слезы  текли из его необычных
нездешних  глаз  -  словно   кровь  из  какой-то  незаживающей,  но  странно
безболезненной  раны. В камере, расположенной ближе к столу,  на койке сидел
Уортон, раскачиваясь  из стороны в сторону, и распевал песенку, скорее всего
собственного  сочинения и  не  совсем  лишенную  смысла. Насколько я  помню,
звучала она примерно так:
     Жа-ров-ня! Для тебя и для меня! Шкворчит  и дымится - тра-ля-ля-ля! Это
не  Филли -  старый Вонючка.  Не Джеку и  не Джолиан. Подлый убийца, мерзкая
штучка По прозвищу Делакруа!
     - Заткнись, идиот, - бросил я.
     Уортон  оскалился,  показав два  ряда гнилых  зубов.  Он не  умирал, по
крайней мере еще, он был жив, счастлив и весел, чуть ли не танцевал.
     - Ну, заходи и заставь  меня, а?  - сказал  он  весело, а  потом  запел
другой  вариант своей песенки,  составляя слова отнюдь не случайно. Что-то в
этом  было, какие-то  зачатки  отвратительной  сообразительно-сти, по-своему
даже блестящей.
     Я подошел к Джону Коффи.  Он вытер слезы тыльной стороной ладони. Глаза
его были  красные и воспаленные, и мне показалось, что  он тоже очень устал.
Как это могло быть,  ведь он слонялся по прогулочному дворику всего два часа
в день, а остальное  время сидел или лежал у себя  в камере, я не  знаю, но,
без сомнения, видел, что он устал. Это было ясно.
     - Бедный Дэл,  - произнес он тихим, хриплым голосом. -  Бедный  старина
Дэл.
     - Да, - ответил я. - Бедный старина Дэл. Джон, а с тобой все в порядке?
     - Для  него уже  все  позади,  - продолжал Коффи. -  Для Дэла  все  уже
позади, правда, босс?
     - Да. Но ответь на мой вопрос, Джон. С тобой все в порядке?
     - Для Дэла уже все  прошло,  везет ему. Неважно, как это произошло,  но
ему везет.
     Я подумал, что Делакруа  вряд ли согласился  бы  с  этим, но  ничего не
сказал. Вместо этого я осмотрел камеру Коффи.
     - А где Мистер Джинглз?
     -  Убежал туда.  -  Он  указал  сквозь решетку  по  коридору  в сторону
смирительной комнаты. Я кивнул.
     - Он вернется.
     Но он не вернулся,  дни  Мистера Джинглза на Зеленой  Миле закончились.
Единственные следы  его  Брут обнаружил  зимой:  несколько  ярко  окрашенных
деревян-ных щепочек и запах мятных леденцов, исходящий из дыры в балке.
     Я уже собирался уйти, но не смог.  Я  смотрел  на Джона Коффи,  а он на
меня,  словно  читая  мои  мысли. Я сказал себе, что надо двигаться, считать
ночную смену  оконченной,  вернуться к  столу  дежурных и к своему  рапорту.
Вместо этого произнес его имя.
     - Джон Коффи.
     - Да, босс, - тут же ответил он.
     Иногда  человека  просто преследует  мысль кое-что  узнать,  именно это
происходило во мне. Я опустился на одно колено и стал снимать башмак.

        7
     Когда я добрался  домой, дождь уже перестал и над горами  взошел тонкий
серп  луны.  Моя сонливость  словно исчезла вместе  с  тучами. Мне совсем не
хотелось  спать,  и  я чувствовал, как  от  меня  исходит  запах Делакруа. Я
подумал, что еще долго моя кожа будет пахнуть паленым - "Жа-ров-ня! Для тебя
и для меня, шкворчит и дымится - тра-ля-ля-ля!"
     Дженис ждала меня, как всегда, когда ночью была казнь. Мне не  хотелось
пересказывать ей  все,  я  не  видел смысла  в том,  чтобы мучить ее, но она
поняла по  моему  виду, когда  я  появился в кухонной двери,  и  потребовала
рассказать все. Поэтому я сел, взял  ее  теплые руки в  свои  ледяные ладони
(отопитель  в моем  "форде"  почти  не грел,  а  погода  после  шторма резко
изменилась)  и  поведал ей все, что  она хотела услышать. Где-то на половине
рассказа я вдруг  неожиданно разрыдался.  Мне было стыдно, но не очень, ведь
рядом была  Дженис, а  она никогда не упрекала меня за то, что  я иногда вел
себя  не так, как подобает  мужчине...  не так,  как, полагал,  должен  себя
вести.  Если у мужчины хорошая жена, он счастливейшее из созданий  Божьих, а
если  такой жены нет, мне его жаль, единственное утешение состоит в том, что
он не знает, сколь жалка такая жизнь. Я плакал, а она прижимала мою голову к
своей  груди, когда же  моя  буря улеглась, мне  стало чуть-чуть  лучше.  И,
наверное,  именно  тогда впервые моя мысль стала отчетливой.  Не о  ботинке,
нет.  Она имела  к нему некоторое отношение, но иное.  Именно тогда я  вдруг
ясно осознал: при всем несходстве пола, цвета кожи и габаритов у Джона Коффи
и у Мелинды Мурс были  одинаковые глаза: несчастные, печальные и  нездешние.
Умирающие глаза.
     - Пойдем спать, - сказала жена наконец. - Пойдем со мной, Пол.
     И мы пошли и занимались  любовью, а потом она заснула. А я лежал, глядя
на серп луны и прислушиваясь к потрескиванию стен: они остывали и сжимались,
сменяя  лето на осень. Лежал и думал  о Джоне Коффи, о том, как  он говорил,
что помог.  "Я  помог мышонку Дэла. Я  помог Мистеру Джинглзу. Он - цирковая
мышь". Конечно.  И, может  быть,  думал я, мы все  - цирковые мыши, бегающие
туда-сюда, имеющие лишь  слабое представление о том,  что Бог  и Дух  святой
смотрят сверху в наши бакелитовые дома через слюдяные окошечки.
     Я задремал, когда начало светать, и проспал часа  два  или три,  я спал
так, как теперь все время сплю в Джорджии  Пайнз и как редко бывало  тогда -
короткими отрывками.  Я  засыпал, думая  о церквях  моей юности. Их названия
менялись в зависимости от пристрастий  матушки и ее сестер,  но все они были
как одна - Первая Церковь в Бэквудзе молитвы "Отче наш, сущий на Небесах". В
тени ее квадратной колокольни понятие расплаты присутствовало постоянно, как
удары колокола, созывающего  верующих на молитву. Только Бог  может  прощать
грехи и прощает их, смывая предсмертной кровью своего распятого Сына, но это
не снимает с его детей обязанности каяться в этих  грехах  (и даже в простых
ошибках и  заблуждениях)  при первой возможности. Расплата была мощной,  как
замок на двери, закрывающей прошлое.
     Я заснул,  думая  о расплате, Эдуаре Делакруа,  скачущем на  молнии,  о
Мелинде Муре и  моем громадном парне с  бесконечно  плачущими глазами. Мысли
сложились в сон. В  этом сне Джон Коффи  сидел на берегу реки и издавал свои
нечленораздель-ные идиотские горестные вопли под утренним летним небом, а на
другом  берегу  товарный  поезд  нескончае-мой  лентой  мчался  по  высокому
арочному  мосту  в  Трапингус.  На  каждой  руке  чернокожего   лежало  тело
обнаженной белокурой девочки.  Его кулаки, как  огромные  коричневые  камни,
были  сжаты. Вокруг него стрекотали сверчки и вились мошки, день  наполнялся
жарой. Во сне я подошел к нему, опустился  на колени и взял его руки. Кулаки
его разжались, явив свои секреты. В  одном была катушка, окрашенная зеленым,
красным и желтым. В другом - башмак тюремного надзирателя.
     - Я ничего не мог сделать, - сказал Джон Коффи. - Я пытался вернуть все
назад, но было уже слишком поздно.
     И на этот раз, во сне, я его понял.

        8
     На следующее  утро в девять  часов,  когда  я на кухне  пил  уже третью
чашечку  кофе  (жена ничего  не  сказала, но  я  видел  неодобрение,  крупно
написанное  у  нее на лице, когда она мне подавала ее), зазвонил  телефон. Я
пошел в  прихожую, чтобы  взять  трубку, и Центральная сказала  кому-то, что
линия  занята. Потом  она пожелала мне  веселенького  дня  и  отключилась...
предположительно. С этой Центральной никогда ничего не знаешь наверняка.
     Голос  Хэла  Мурса  меня   потряс.  Срывающийся  и  хриплый,  он  будто
принадлежал  восьмидесятилетнему старику.  Я  подумал, что, слава  Богу, все
уладилось вчера с Кэртисом Андерсоном в тоннеле, хорошо, что он относится  к
Перси так же, как и мы, потому что человек, с которым я говорил по телефону,
вряд ли остался бы работать в Холодной Горе хоть на день.
     - Пол, я понял, что вчера ночью что-то произошло. Я также понял, что  в
этом участвовал наш друг мистер Уэтмор.
     -  Да, случилась неприятность, -  согласился  я, прижимая  наушник  как
можно плотнее к  уху и наклоняясь к рожку, -  но работа сделана. А это самое
важное.
     - Да, конечно.
     - А можно спросить, кто тебе сказал?  - Чтобы  я привязал колокольчик к
его хвосту, чуть не добавил я.
     -  Спросить-то  можно,  но,  так  как  тебя  это  не касается,  я лучше
промолчу. Тут  есть другое  дело:  когда  я позвонил  в  офис узнать, нет ли
сообщений или срочных дел, мне сказали одну интересную вещь.
     - Да?
     -  Да. Похоже, на  моем столе лежит  заявление о переводе. Перси Уэтмор
хочет перейти как можно скорее в Бриар Ридж. Должно быть, заполнил бланк еще
до окончания ночной смены, как ты считаешь?
     - Да, похоже, так, - согласился я.
     -  Обычно я  поручаю  такие дела  Кэртису, но, учитывая...  атмосферу в
блоке "Г" в последнее время, я попросил Ханну просмотреть его для меня лично
во время ее ланча. Она любезно  согласилась. Я его одобрю  и прослежу, чтобы
оно  попало в  столицу штата  сегодня  же.  Думаю,  ты  увидишь спину  Перси
Уэтмора, выходящего  через  двери,  не позднее  чем  через месяц, А может, и
раньше.
     Он  ожидал, что я обрадуюсь  этой новости, и  имел  на  то право.  Ради
такого дела,  которое при обычном  раскладе могло занять и полгода, даже при
связях Перси,  он оторвался на время от ухода  за своей женой. И все  равно,
мое  сердце упало.  Целый месяц!  Но, может,  это не  так уж и важно. Вместо
совершенно естественного  желания ждать  и отложить  рискованную попытку,  я
обдумывал  дело,  которое  могло быть  уж  очень  рискованным. Иногда, как в
подобном случае, лучше прыгнуть до того, - как сдадут нервы. Если бы нам все
равно  пришлось  иметь дело с  Перси  (я  всегда допускаю,  что  мне удастся
склонить других к моей безумной затее), то почему бы не сегодня ночью?
     - Пол,  ты здесь?  - Голос  Мурса стал немного тише,  словно он говорил
сейчас сам с собой. - Черт, я думал, нас раз®единили.
     - Нет, я слушаю, Хэл. Это потрясающая новость.
     -  Да, - согласился он,  и я опять поразился, какой стариковский у него
голос. Какой-то бесцветный и дребезжащий. - Я знаю, что ты сейчас думаешь.
     "Нет, не знаешь, начальник, никогда не догадаешься об этом".
     - Ты думаешь, что наш молодой друг все равно будет  участвовать в казни
Коффи. И это скорее  всего так:  Коффи отправится на тот свет задолго до Дня
Благодарения,  но  ты  можешь  опять поставить  Перси  в  аппаратную. Ни-кто
возражать не станет, как, очевидно, и он сам.
     - Я так и сделаю, - согласился я. - Хэл, а как Мелинда?
     Повисла  долгая  пауза,   столь  долгая,  что  я   решил  бы,  что  нас
раз®единили, если бы не его дыхание. Когда  он наконец заговорил, голос  его
звучал еще тише:
     - Она угасает.
     Угасает, Леденящее  слово,  которое  старики используют для описания не
человека, который умирает, а человека, который начал отходить от жизни.
     -  Головные боли, как будто, стали слабее... хотя бы  сейчас, но она не
может  самостоятельно ходить, не  может удерживать предметы, теряет контроль
за мочевой системой, когда  спит.  - Возникла еще одна пауза,  потом  совсем
тихим голосом Хэл сказал что-то, что прозвучало как "Она одевается".
     -  Одевается?  Во  что,  Хэл? -  спросил  я,  нахмурив-шись.  Моя  жена
появилась  в дверях  в  прихожую  и  стояла,  глядя  на меня и  вытирая руки
посудным полотенцем.
     - Нет, - поправил  он, и в  его голосе  послышался не  то гнев,  не  то
слезы. - Она ругается.
     - О Боже. - Я  все еще  не понимал, что это  значит, но не хотел ничего
выспрашивать. Да и не надо было. Он все сам об®яснил.
     - Она может спокойно сидеть, вполне нормально говорить о своем цветнике
или о платье, увиденном в каталоге, о  том, что слышала Рузвельта по радио и
то, как замечательно он говорил, а потом вдруг начинает  произносить ужасные
вещи, самые ужасные... слова. Причем не повышая голоса. Лучше бы  она как-то
выделяла их интонацией, а иначе... просто...
     - Она не похожа на саму себя.
     - Да,  именно так, - благодарно произнес он. - Но слышать  эти  грязные
ругательства, произносимые ее чудесным голосом...  извини  меня. Пол.  - Его
голос ушел, и я  услышал, как Мурс громко прокашливается.  Потом  голос стал
чуть тверже, но все  равно оставался расстроенный. - Она хочет, чтобы пришел
пастор Дональдсон,  и я знаю, что он  ее  успокаивает, но как  можно просить
его? Представляешь,  он сидит и читает  с ней Писание, и вдруг  она обзывает
его неприлично?
     А  она  может, она и меня  назвала прошлой  ночью.  Сказала: "Дай  мне,
пожалуйста, вот тот журнал "Либерти", ублюдок". Пол, где она  могла  слышать
такие речи? Откуда ей известны такие слова?
     - Не знаю, Хэл, ты  будешь дома  сегодня вечером? Когда  он был здоров,
контролировал себя и не был  в тревоге или в горе, Хэл Мурс отличался особым
сарказмом, по-моему, его подчиненные  побаивались его острого язычка больше,
чем гнева или подозрения. Его язвительные замечания, обычно раздраженные или
даже резкие, жгли, как осы. И вот немного такого сарказма пролилось на меня.
Хотя это  было неожиданно, я был рад услышать его  колкость. Значит, не  вся
жизнь ушла из него, в конце концов.
     -  Нет, - сказал он. - Мы с Мелиндой выезжаем на танцы. Будем танцевать
"до-со-до",  потом немецкую  полечку, а  потом  скажем  скрипачу, что  он  -
долбаный сукин сын.
     Я прижал ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться. Слава Богу, приступ смеха
очень быстро прошел.
     -  Извини,  -  сказал  он. -  Я последнее время  мало  сплю.  От  этого
становлюсь брюзгой. Конечно, мы будем дома. А почему ты спросил?
     - Я думаю, это не важно.
     - Ты ведь не собирался заезжать, да? Потому что, если ты дежурил вчера,
то идешь в ночную и сегодня. Или ты поменялся сменами с кем-нибудь?
     - Нет, я не менялся, - ответил я. - Я дежурю сегодня.
     -  Во всяком случае сегодня не стоит  заезжать.  Она  сейчас не  в  том
состоянии.
     - Скорее всего я и не заеду. Спасибо за новости.
     - Не  за что.  Помолись за  Мелинду,  Пол. Я пообещал,  думая что смогу
сделать кое-что, кроме молитвы. "Бог помогает тем, кто помогает себе сам", -
так говорили в Церкви молитвы "Отче наш, сущий на Небесах". Я повесил трубку
и взглянул на Дженис.
     - Как там Мелли?
     - Не очень. - Я рассказал ей то, что сообщил мне Хэл, включая эпизод  с
руганью,  но  опустил слова  "ублюдок"  и "долбаный сукин сын".  Я  закончил
словом  Хэла  "угасает", и Джен печально кивнула.  Потом посмотрела  на меня
более пристально.
     - О  чем ты думаешь? Скорее всего  о  чем-то нехорошем. Это написано  у
тебя на лице.
     Солгать было нельзя,  мы никогда не лгали друг другу. Я  просто сказал,
что ей лучше не знать о моих мыслях, по крайней мере пока.
     - А у тебя...  из-за этого могут быть неприятно-сти? - Ее голос  звучал
не тревожно, а скорее заинтересованно, это мне в ней всегда нравилось.
     - Может быть, - проговорил я.
     - А это хорошее дело?
     - Может быть, -  повторил я. Я все еще  стоял и бездумно крутил пальцем
телефонный диск, удерживая другой рукой рычаги.
     - Ты хочешь,  чтобы  я  ушла, пока ты будешь звонить? - спросила она. -
Буду умненькой и выметусь? Вымою тарелки? Свяжу носочки?
     Я кивнул.
     - Я бы выразился не совсем так, но...
     - У нас будут гости к обеду, Пол?
     - Надеюсь, да, - сказал я.

        9
     Я сразу же  поговорил  с Брутом и  Дином по  телефону. У Харри  не было
телефона,  но  я знал номер его ближайших соседей.  Харри  взял трубку через
двадцать минут, очень смущаясь и обещая "заплатить свою долю", когд