щина приносит
пищу,  обычно  большую  лепешку из зерен  дикорастущих  злаков,  и  затем по
очереди кусает палец каждому из мужчин,  которые явились снять с нее запрет.
После этого ей  разрешается говорить сколько угодно.  В  заключение остается
добавить,  что  вдова  племени варрамунга  коротко  остригает  свои  волосы,
надрезает кожу  посреди черепа и проводит горящей головней  по зияющей ране.
Последствия подобного увечья бывают подчас весьма серьезны.
     У племени диери, в той же Центральной Австралии, вдовы должны сохранять
молчание до тех пор,  пока не искрошится и не отвалится сама собой вся белая
глина, которой они обмазывают свое тело  в знак траура.  До этого времени  -
иногда  несколько  месяцев  подряд  - они могут об®ясняться с другими лицами
лишь на языке жестов.
     Почему  же вдовы обрекаются  на молчание на тот  или другой  срок после
смерти мужа? По-видимому,  главным основанием этого  обычая  следует считать
страх  перед  духом умершего  мужа. У индейцев  бела-кула и у  австралийских
племен  унматчера  и  кайтиш,  где  вдовы  посыпают  свое  тело  пеплом  или
обмазывают глиной, эта боязнь проявляется вполне определенно. Очевидно, весь
смысл данных  обычаев заключается в  том, чтобы скрыться  от  духа умершего,
вызвать его отвращение  и  отогнать  его от себя. Вдова  скрывается от него,
сохраняя  молчание;  она  вызывает его отвращение  и  тем отдаляет от  себя,
снимая свои украшения,  сбривая или  сжигая волосы,  обмазываясь  глиной или
сажей. Такое толкование  подтверждается  и некоторыми другими  подробностями
австралийских обычаев.
     Так, у  вадуман и мудбурра вдова  сохраняет молчание лишь  до тех  пор,
пока  держится  мясо  на костях трупа  ее мужа. Когда же  мясо  окончательно
отвалилось   и  обнажились   кости,   ей   возвращается   право   речи.   По
общераспространенному  представлению  дикарей,  дух  лишь  до  того  времени
обретается при  гниющих остатках,  пока  на них остается хоть сколько-нибудь
мяса, а  как  только оно исчезает,  дух уходит в более  или менее отдаленные
края. Там, где преобладает такая  вера,  представляется вполне естественным,
что вдова воздерживается от речи, пока тело ее покойного мужа не разложилось
до конца, потому  что до тех пор дух его скитается поблизости  и в любой час
его внимание может быть привлечено звуками знакомого голоса.
     С другой стороны, отношения, связывающие у племен  арунта,  унматчера и
кайтиш вдову с младшим  братом ее покойного  мужа,  также говорят  в  пользу
нашей  гипотезы,  что  все ограничения, которым подвергаются вдовы,  вызваны
страхом перед духом покойника. У названных  племен вдова в продолжение всего
траурного периода, по-видимому, подлежит особому надзору со стороны младшего
брата  покойного;  деверь следит  за тем,  чтобы  она  точно  выполняла  все
правила,  предписываемые обычаем в  подобных обстоятельствах,  и если она их
нарушит, он  имеет право  не только сурово  наказать ее, но  и убить.  Кроме
того, у унматчера и кайтиш,  как мы видели, именно младший  брат освобождает
вдову  от  ее  вынужденного молчания и  тем  самым возвращает ее  к  обычным
условиям жизни.  Эта особая  связь  между  вдовой и младшим братом  умершего
станет для  нас совершенно  понятной, если мы  предположим, что по окончании
траура она должна стать его женой, как это полагается при системе  левирата,
предназначающей вдову в жены  одному из младших братьев умершего.  А система
эта  принята  в  племенах  арунта,  унматчера  и  кайтиш.  У  арунта  обычай
определенно предписывает  вдове  стать по окончании траура  женой  одного из
младших  братьев  умершего; относительно же племен  унматчера  и  кайтиш нам
сообщают, что  "такой переход  вдовы к младшему  (но  никогда не к старшему)
брату является  чрезвычайно  характерной  чертой этих племен".  Подобным  же
образом у племени диери, предписывавшего вдовам молчание во  время траурного
периода,  жена  умершего переходила к  его брату, и ее дети звали его отцом.
Для первобытного человека, верящего, что дух мужа преследует вдову и  мучает
ее своим непрошеным вниманием,  вполне  естественно думать,  что  такой брак
представляет  для  жениха  некоторый  риск, вытекающий  из ревности умершего
соперника,  крайне  неохотно уступающего другому  свои супружеские  права. В
другом месте я уже приводил примеры  воображаемых опасностей,  сопутствующих
браку с вдовой. Эти примеры облегчают нам понимание того, почему у названных
племен младший брат так  зорко  следит за  поведением вдовы  своего старшего
брата. Им в данном  случае, по-видимому, руководит  не столько  бескорыстное
уважение   к  памяти  брата,  сколько  эгоистическая  забота  о  собственном
благополучии:
     ему угрожала бы опасность, если бы он женился на вдове до того, как она
совершенно освободилась  от  духа  покойного мужа путем  строгого соблюдения
всех  обычных в  таких случаях предохранительных мер, в  том  числе и закона
молчания.
     Таким образом, сходство обычаев, наблюдаемое среди народов, находящихся
на большом отдалении  друг  от друга,  подтверждает  нашу гипотезу, что  и у
древних  евреев на какой-то  ранней ступени их исторического развития  вдовы
некоторое время после смерти мужа соблюдали  молчание,  чтобы избавиться  от
преследований его духа. Точно так же вероятно, что младший брат, которому по
закону левирата предстояло по окончании траура жениться на вдове умершего, с
особой   строгостью   следил    за   выполнением   всех   предписанных   мер
предосторожности.  Но не  следует  упускать из  виду, что помимо приведенных
аналогий  единственным   прямым  доказательством   в   пользу  существования
принудительного   молчания  вдов  у   древних  евреев  является  всего  лишь
этимологическая догадка.  А так как все выводы относительно обычаев того или
иного народа,  основанные  на этимологии,  вообще крайне ненадежны, то и я в
данном случае  не  могу  претендовать на высокую степень  достоверности моей
гипотезы.

     часть четвертая.
        ЗАКОН.
     Глава 1.
        ЗАКОН И ЕГО МЕСТО В ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ.
     Прежде  чем  перейти  к  рассмотрению  некоторых   отдельных  еврейских
законов,  небесполезно  остановиться  на  том,  какое место  закон  в  целом
занимает в  истории  Израиля,  поскольку  вопрос  этот выяснен  критическими
исследованиями современных ученых.
     Лингвистическая  и  историческая  критика  Ветхого  завета  приходит  к
выводу,  что законодательство  Пятикнижия  в  дошедшей до нас форме  не было
обнародовано  Моисеем  в пустыне и Моаве до вступления евреев в Палестину  и
что свою окончательную  обработку оно получило спустя  некоторое время после
завоевания Иерусалима  Навуходоносором в  586 г. до нашей  эры,  когда евреи
были уведены  в плен.  Иными словами, законодательная  часть Пятикнижия в ее
нынешнем  виде  принадлежит не к  первоначальному,  а к  позднейшему периоду
еврейской истории. Законы  эти не только не были изданы до вступления народа
в  обетованную  землю, но  лишь  весьма  немногие  из  них  были написаны  и
обнародованы  незадолго  до конца национальной независимости, основное же их
ядро, то, что критики называют Жреческим кодексом, было впервые составлено и
записано в его нынешнем виде во время пленения или после него.
     Прежде  всего не следует смешивать фактический  возраст законов и время
их издания  в форме писаного кодекса.  Нетрудно понять,  что законы,  вообще
говоря,  не  рождаются  вдруг,  в  момент  их  кодификации,  подобно  Афине,
появившейся из  головы Зевса. Одно дело закон, другое дело  кодекс. Закон  -
это  изданное  полномочным  органом верховной  власти то  или  иное  правило
поведения, которое  до  того  либо  вовсе  не существовало,  либо  не  имело
обязательной силы. Но и новые законы  редко бывают сплошным  новаторством, а
почти всегда  опираются на  существующий обычай или  на общественное мнение,
которые находятся  в большем  или  меньшем  согласии  с  ними  и  постепенно
подготавливают для  них  почву в народном сознании. В каждом законе  имеется
элемент прошлого. Если  бы мы задались целью проследить этот элемент до  его
первоначального источника,  то  это  привело  бы  нас  к  первобытной стадии
человеческой эволюции.
     Обращаясь  к  кодификации, мы видим,  что древнее  происхождение закона
выступает  уже  не как  нечто вероятное,  а  как  очевидный  факт,  едва  ли
требующий  дальнейших доказательств. Самый  знаменитый из  всех  кодексов  -
Дигесты, или Пандекты  Юстиниана,  есть сборник цитат  из сочинений  древних
римских юристов с указанием имени цитируемого автора. Дигесты являются таким
образом  не   кодексом   новых  законов,   а  лишь   простым  сводом  старых
законоположений, действовавших  в  течение  ряда  веков  в Римской  империи.
Дигесты, или Пандекты,  составляют  самую важную часть Юстинианова  собрания
законов  (Corpus  juris civilis), изданы  в  533  г. и состоят  из 50  книг,
разделенных   на  титулы;  титулы   разделены  на  фрагменты  (leges),   или
извлечения, из сочинений 39  римских юристов  главным  образом классического
периода (II и III вв. нашей эры);  каждому фрагменту  по повелению Юстиниана
присвоена  сила закона.  Из  современных  кодексов  наибольшей  известностью
пользуется   французский   кодекс  Наполеона,  заменивший  собой   множество
партикулярных   местных  законодательств,  о   которых  говорили,  что   при
путешествии по Франции законы меняются чаще, чем лошади. Тем не менее и этот
кодекс  никоим  образом  не  явился  новой   системой  законодательства,  а,
напротив, представлял собой  "продукт римского и обычного права, к  которому
примешиваются еще  королевские ордонансы и законы революции". Но ограничимся
одним этим примером современной кодификации.
     Надо полагать, что у  семитических народов законодательство шло по тому
же пути. Древнейший в мире кодекс, дошедший до нас, - это  кодекс Хаммурапи,
вавилонского царя, правление  которого относится ко времени около 2100 г. до
нашей   эры.   Нет   никаких   оснований   думать,  что  содержащиеся  здесь
законоположения     представляют     собой      собственные      изобретения
царя-законодателя.  Наоборот,   из   всего,   что   можно   с   вероятностью
предположить, и из того, что нам достоверно известно, следует заключить, что
кодекс был  построен  на  старом  фундаменте  существовавших  с незапамятных
времен древних обычаев, отчасти по крайней мере дошедших до времен Хаммурапи
от  предшественников  семитического   населения  Вавилонии,   а   именно  от
шумерийцев, -  обычаев,  освященных многовековыми народными предрассудками и
санкционированных царями  и  судебной  практикой. Равным  образом библейские
критики, относящие главную часть так называемого "Моисеева законодательства"
ко  времени, непосредственно  предшествовавшему  утрате евреями национальной
независимости или вскоре за нею  последовавшему, вполне признают, что даже в
своей  позднейшей форме законодательство  это не только зафиксировало,  но и
облекло  принудительной  силой современные ему  обычаи и ритуалы; многие  из
этих  последних, в  том числе  наиболее  существенные,  по мнению  критиков,
несомненно, восходят к эпохе  гораздо более  отдаленной, чем то время, когда
Пятикнижие вылилось в свою  окончательную форму, то есть в V в. до нашей эры
Вывод  о  глубокой древности главнейших  еврейских ритуалов  находит  полное
подтверждение при сравнении с  ритуалами других народов. Ибо такое сравнение
обнаруживает в  них  немало признаков варварства и даже первобытной дикости,
которые не могли появиться в законе при его кодификации, а  должны были быть
присущи  этим обычаям, вероятно, еще во времена доисторические. Некоторые из
этих признаков  будут указаны  мной  в  следующих  главах, но  число их  при
желании  могло  бы быть сильно увеличено.  Например,  такие,  как обрезание,
ритуальная  нечистота  женщин  и  козел  отпущения, находят  свою аналогию в
обрядах дикарей во многих странах мира.
     Сказанного достаточно,  чтобы  рассеять недоразумение, состоящее в том,
что библейские  критики, установив дату окончательной кодификации еврейского
законодательства, тем  самым будто бы  доказали  позднее  происхождение всех
об®единенных кодексом законов. Следует указать еще  на одну ошибку,  которую
могла бы  породить  та  же библейская  критика.  Из того  факта,  что в  так
называемом "Моисеевом законодательстве"  не содержится ничего или содержится
очень  мало принадлежащего Моисею, отнюдь не следует, будто  носящий это имя
великий   законодатель  был  мифической  личностью,   плодом  народного  или
жреческого  воображения,   придуманным  лишь   для  того,   чтобы  об®яснить
происхождение религиозных и гражданских установлений  народа. Если отбросить
все  чудесное, чем обыкновенно обрастают имена героев в народной памяти, как
камни мхом и лишайниками, то рассказ о Моисее в древних еврейских преданиях,
по-видимому, надо считать, по существу, достоверным: он об®единил израильтян
против их угнетателей в Египте, вывел их из плена и, приведя их в Моав, умер
на пороге обетованной земли, в которую ему не суждено было вступить.
     В  общей  массе  законов,  составляющей значительную  часть Пятикнижия,
библейские  критики  обычно  различают  не менее  трех составных  частей или
отдельных сборников законов,  не сходных между  собой по характеру и времени
происхождения. Таковы, в хронологическом порядке, Книга завета, Второзаконие
и Жреческий кодекс. Краткое описание этих источников поможет читателю понять
место, занимаемое каждым из них в истории еврейского законодательства.
     Старейшим  из  включенных  в  Пятикнижие  сборников законов  признается
обыкновенно  так  называемая  Книга завета, вошедшая  в  состав Исхода  (34,
22-23,  33).  К  ней  тесно  примыкает  часть  Исхода  (34,  11-27),  иногда
называемая Малой  книгой завета.  Книга завета  относится к так  называемому
Элохисту, который, по общему мнению, был составлен не позднее начала VIII в,
до нашей  эры. Малая книга завета составляет часть Яхвиста, написанного, как
принято  думать,  по-видимому,  в  IX  в.  до  нашей  эры.  Но  сами  законы
существовали,  вероятно, в  виде  одного или нескольких кодексов задолго  до
того,  как были  включены  в эти  два источника. Надо полагать,  что  еще до
кодификации  они  пользовались всеобщим признанием в  качестве норм обычного
права,  причем некоторые из  них, быть может,  с незапамятных  времен. Книга
завета в целом отражает эпоху царей и судей. Общественная структура по этому
законодательному  памятнику отличается  крайней простотой.  Основа  жизни  -
земледелие. Скот и  продукты земледелия -  единственные  элементы богатства;
они являются почти исключительным об®ектом законов о собственности. Основные
начала гражданского и  уголовного права - те же, что  у  современных  арабов
пустыни: возмездие и денежная компенсация.  Убийство влечет за собой кровную
месть, но невинный человек,  обвиненный  в убийстве, может искать  убежища у
божественного  алтаря.  В одном  ряду  с  убийством  стоят похищения  людей,
преступления  против  родителей  и колдовство.  Другие проступки  наказуются
путем самосуда,  или  по  заявлению  потерпевшего дело кончается примирением
сторон  в  святилище.  Личные  обиды,  как  и  убийство, подпадают под закон
возмездия:  удар  за  удар -  правило, которого и теперь  еще придерживаются
арабы. В Ханаане, так  же  как в  современной  аравийской  пустыне,  принцип
возмездия обычно осуществлялся путем самосуда.
     Второй сборник законов, различаемых критиками в  составе Пятикнижия,  -
это  Второзаконие.  Он  включает в себя наибольшую  часть  теперешней  книги
Второзаконие,  за исключением исторического введения и  заключительных глав.
Современные  библейские критики в  общем признают, что этот сборник есть, по
существу, та самая Книга закона, которая была найдена в Иерусалимском  храме
в 621 г. до нашей эры и  принята  царем Иосией в качестве основы религиозной
реформы. Последняя состояла, во-первых, в упразднении по всей стране местных
святилищ, или так называемых  высоких мест, и, во-вторых,  в  сосредоточении
культа Яхве исключительно в Иерусалимском храме.  Это именно те мероприятия,
необходимость   которых   настойчиво   подчеркивается  во   Второзаконии.  В
наставлениях  этой  книги  царь-реформатор  черпал  те  идеалы,  которые  он
стремился претворить в жизнь, и то религиозное  рвение, которое воодушевляло
и  поддерживало его.  Эта  книга  произвела  на Иосию  глубокое  впечатление
потому, что автор ее  сулит благословение  всем, кто  будет  повиноваться ее
законам, и грозит проклятием ослушникам.
     Иосия  сыграл  заметную  роль  не только  своими  нововведениями, но  и
способом,  каким  они были  обнародованы.  Это был, насколько нам  известно,
первый  случай  в  истории  Израиля,  когда писаный кодекс  был  опубликован
правительством  в  качестве собрания руководящих  норм,  регулирующих  жизнь
всего народа. До сих пор страна не знала писаного  закона, существовало лишь
обычное право,  авторитет  которого поддерживался  уважением к общественному
мнению  и силой привычки; его происхождение об®яснялось ссылками на предания
или  вовсе  терялось  в  глубине  веков.   Правда,   некоторые  обычаи  были
зафиксированы в форме кратких сборников  законов; по  крайней мере, мы знаем
об  одном подобном  сборнике  - Книге  завета.  Но едва ли такие книги имели
какую-либо   официальную   санкцию;  они  были,   вероятно,  не  более   чем
руководствами,   предназначенными   для  частного   пользования.   Истинными
хранителями  законов  были  жрецы  местных святилищ,  устно передававшие  из
поколения  в  поколение  ритуалы  и правила  вероисповедания,  с которыми  в
первобытном  обществе бывают  почти неразрывно связаны  моральные  нормы. Со
всеми правовыми спорами  народ обращался к  жрецам, которые выносили решения
не  столько в качестве обычных судей,  сколько как выразители воли божества,
которую  они  распознавали  и  толковали  при  помощи жребия и других  видов
гадания. Эти-то словесные решения жрецов и составляли  первоначальное  право
страны,  ее  тору  в собственном  значении  этого  слова,  как  авторитетной
директивы или наставления, задолго до того, как  ее  (тору) стали понимать в
более  узком смысле: сначала  как  закона  вообще, а  затем  писаного закона
Пятикнижия  в   частности.   В   своем  первоначальном   значении  Тора   не
ограничивалась   указаниями   жрецов,   а   включала  также   наставления  и
предостережения  пророков,  изрекаемые,  как  полагали  сами  пророки  и  их
слушатели, по вдохновению свыше. Таким образом, кроме жреческой существовала
еще тора пророков, но и та и другая  с самого начала и в  течение ряда веков
оставались неписаными.
     Опубликование Второзакония в письменной форме было первым шагом на пути
к  канонизации  писания и  вместе с тем к замене устного слова письменным  в
качестве верховной и  непогрешимой нормы человеческого поведения. Завершение
этого процесса в последующие столетия наложило на  мысль человечества оковы,
от которых на Западе она с тех  пор  не могла  окончательно освободиться. До
этого устное слово было свободно, а потому была свободна и неразлучная с ним
мысль.  Пророки в  полной  мере пользовались  этой свободой мысли  и  слова,
потому что  их слова и мысли почитались внушением  бога. Даже  жрецы не были
скованы традицией: хотя бог не  говорил их устами,  они все  же, несомненно,
давали себе  значительную  волю, широко  пользуясь предсказаниями оракулов и
другими средствами,  при  помощи которых  божество  открывало через них свою
волю  трепещущим в  страхе  просителям. Но  когда изречения  оракулов  стали
облекаться в письменную форму, они сделались неизменяемыми  и стереотипными;
живой  организм  превратился в мертвую букву; переписчик вытеснил пророка  и
даже  жреца,   поскольку  последний  исполнял  не  только  жреческие,  но  и
оракульские  функци