ия  гуманистов,
полемические  трактаты протестантов, книги о магии,  картины и  изображения,
"неуважительные" по отношению к религии.
     Практически это выглядело  так,  что в  Индекс  заносились произведения
Бартоломе де Лас Касаса,  Рабле, Оккама,  Савонаролы, Абеляра, Данте, Томаса
Мора, Гуго Гроция, Овидия,  Бэкона, Кеплера, Тихо де  Браге и многих  других
выдающихся писателей и ученых; за распространение, чтение и хранение их книг
инквизиция грозила костром.
     Опубликование  каждого  нового  Индекса  влекло за  собой  чистку  всех
публичных и  частных  библиотек, причем не делалось исключения и  для  самых
высокопоставленных  лиц.  Так,  в  1602 г. Супрема  подвергла  чистке  книги
духовника королевы. Не избежала той  же участи даже королевская библиотека в
Эскориале,  как это явствует  из  заявления,  сделанного  Супреме в  1612 г.
духовником короля приором Сан-Лоренсо о том, что король просил не удалять из
его  библиотеки вновь запрещенных книг и не  исключать отдельных  страниц из
подлежащих частичному уничтожению книг. В  ответ  на  это великий инквизитор
постановил 12 ноября 1613 г.: книги светских  авторов, включенные в  Индекс,
должны  храниться отдельно  с пометкой,  что  автор  их  осужден,  причем их
разрешалось читать  приору, главному библиотекарю  и профессорам богословия;
теологические  произведения, книги по  истории церкви и папства  должны были
быть помещены  в  особую комнату,  и  их  читать  разрешалось лишь  приору и
главному библиотекарю с особого разрешения великого инквизитора  и  Супремы;
ключи от этой комнаты и списки этих книг хранились у главного библиотекаря и
у Супремы. Сочинения иудейских богословов и Библии на испанском языке должны
были находиться в особом месте, и  на них должна  была  иметься отметка, что
они запрещены;  их,  однако,  могли  читать  приор,  главный библиотекарь  и
профессора  богословия; наконец, медицинские сочинения, написанные авторами,
книги  которых признаны  запрещенными, могли читаться монахом,  заведовавшим
аптекой в  Эскориале.  Бесцензурное  печатание  книг в Испании  наказывалось
смертью и конфискацией имущества виновных. Ввоз книг
     из-за  границы  находился  под  строгим  контролем  инквизиции,  агенты
которой  следили за  этим  во всех портах Испании  и пограничных  с Францией
городах.
     Сторонники испанской инквизиции  утверждают, что ее цензура над мыслями
не препятствовала развитию испанской культуры и литературы, в частности, они
ссылаются на  пример блестящей  плеяды великих испанских писателей "Золотого
века" (XVI в.) - Сервантеса,  Кеведо,  Лопе де  Веги и  др. Но  они при этом
забывают отметить,  что  величие  этих писателей  заключается  в  том,  что,
несмотря на террор инквизиции, они  защищали великие гуманистические идеалы,
прибегая к бесчисленным уловкам и рискуя очутиться в  застенках "священного"
трибунала, ибо над каждым из них постоянно висел  "меч Супремы". Но если эти
титаны "Золотого  века" могли противостоять инквизиции, этого нельзя сказать
о  последующих  поколениях  писателей,  большинство  которых  было  сломлено
террором "священного" трибунала и превратилось в бледные тени своих  великих
предшественников.   Это   отмечает   даже   Мариана,  когда  он  пишет,  что
преследование   инквизицией  инакомыслящих   привело  к  тому,   что  многие
отказались от поисков  правды  и предпочитали плыть  по  течению. "Чего  еще
можно  было  ожидать  от  них?  -  вопрошал  этот иезуит.-  Ведь  величайшей
глупостью  является  бесполезный риск  и  принесение  себя  в  жертву, когда
наградой тебе только  ненависть. Те,  кто выражал согласие с господствующими
идеями,  теперь это делали с еще  большим  энтузиазмом;  было  менее опасным
поддерживать апробированные идеи, чем искать правду".
     М. Менендес-и-Пелайо заявляет, что "никогда так много не писалось и  не
писалось так хорошо, как в два золотых века инквизиции" (имея  в виду  XVI и
XVII  вв.),  как бы давая  этим понять,  что много и хорошо  писалось  тогда
благодаря   инквизиции.   Но  утверждать  подобное  столь  же  нелепо,   как
доказывать,  что великие русские  классики Толстой, Достоевский, Чехов  были
великими благодаря царизму и охранке, господствовавшим тогда в России.
     Нет, современники и единомышленники Сервантеса и Лопе де Веги отнюдь не
разделяли  восторженного  отношения  к   инквизиции  М.  Менендеса-и-Пелайо.
Например,  Родриго,  сын  генерального инквизитора Алонсо Манрике,  живший в
добровольном изгнании в  Париже,  писал Хуану Луису Вивесу  в 1533  г.:  "Вы
правы.  Наша страна  является примером гордости и зависти.  Вы  могли бы еще
добавить,  что она страна варварства. Теперь ясно, что у нас никто  не может
обладать культурой без того, чтобы  его не подозревали в  ереси,  ошибках  и
иудаизме. Таким образом, на ученых надет намордник. Те же, кто ищет спасения
в эрудиции, как вы отмечаете, испытывают великий страх".
     Но  в  таком страхе жили  не  только  ученые  мужи,  не  только  "новые
христиане" и мориски, но все классы общества, ибо инквизиция, по собственной
инициативе или повинуясь королевским  указам, могла обрушиться на них,  если
считала, что  их действия  угрожают интересам  церкви или  короны.  Приведем
только  одну  иллюстрацию  к  сказанному:  события в  Сарагосе  в  1591 г. В
указанном году бежал в Сарагосу, столицу Арагона, под защиту местных фуэрос,
опальный министр  и секретарь Филиппа II  -  Антонио  Перес. Король приказал
инквизиции расправиться с ним. Генеральный инквизитор Кирога не нашел ничего
умнее, как обвинить Переса в некоей  бадианской  ереси, согласно которой бог
обладает телесной оболочкой, на том основании, что якобы Перес говорил нечто
о "божьем носе"!
     Арагонцы отказались  выдать  беглеца королю.  Тот  приказал  инквизиции
арестовать его и обвинить в преступлениях против веры.  Возмущенные горожане
добились  от  властей перевода Переса из  застенков  инквизиции  в городскую
тюрьму. Вскоре во время возникших беспорядков был убит маркиз  де Альменора,
правитель  Сарагосы.  Это  был  открытый  бунт.  Филипп  II  бросил  на  его
подавление кастильские войска,  приказав инквизиции  расправиться с Пересом,
верховным судьей Арагона Хуаном де Луной и другими виновными в неповиновении
его приказам, хотя ни один из них не имел никакого отношения к преступлениям
против веры. Перес бежал за  границу,  однако инквизиция расправилась с  его
покровителями.  О результатах ее рвения  нам известно  по  следующему письму
одного очевидца:
     "19 октября в 3 часа  пополудни (1592 г.)  здесь предали казни Хуана де
Луна,  дона Диего де Эредиа, Франсиско де Айербе, Дионисио Перес де Сан-Хуан
и Педро де Фуердес...
     На рыночной площади соорудили деревянный помост с небольшим возвышением
посередине,  перед которым предаваемые казни должны были стоять  на коленях.
Весь
     помост  был обтянут черным сукном. Дону  Хуану де Луна отрубили  голову
ударом спереди,  дону Диего  - ударом сзади. Двум другим  перерезали горло и
бросили  на  помост, на котором  они, корчась, агонизировали и  умерли. Дона
Педро де Фуердес удавили веревкой. Когда он  был  мертв, его четвертовали на
помосте, и все четыре части тела затем вывесили на разных улицах Сарагосы...
     20-го  на  упомянутой  рыночной  площади  состоялся  допрос,  учиненный
инквизицией. Он длился с 7  часов утра до  8 часов вечера. Перед инквизицией
предстало  8  человек,  которые  были  приговорены  к  смерти  за участие  в
восстании. Их казнили 24-го. Во время допроса был выставлен  портрет Антонио
Переса  и предан  затем,  наряду  с  другими, сожжению по обвинению Переса в
ереси и безнравственности. Помимо этого, от 20 до 25 человек было удалено из
города, наказано розгами и сослано на галеры".
     С полным основанием мог Филипп II похваляться:
     "Двадцать служащих инквизиции держат мое королевство в покое".
     Испанская   корона    использовала    инквизицию   и   для   подавления
освободительного  движения  в  Нидерландах,   где  сторонники  независимости
приравнивались к еретикам и соответственно казнились. В Нидерландах в период
испанского господства инквизиция тесно сотрудничала с военными и  церковными
властями. Это явствует  из текста изданного испанцами в духе инквизиционного
кодекса Торквемады "Кровавого указа" от 25 сентября 1550  г. о преследовании
еретиков в Нидерландах, выдержки из которого приводятся ниже:
     "Воспрещается печатать, писать,  иметь, хранить,  продавать,  покупать,
раздавать в церквах, на улицах и  других местах все печатные  или рукописные
сочинения  Мартина  Лютера,  Иоанна  Эколампадия, Ульриха  Цвингли,  Мартина
Бусера, Иоанна  Кальвина  и  других  ересиархов, лжеучителей  и  основателей
еретических  бесстыдных  сект,  порицаемых  святой  церковью... Воспрещается
разбивать или оскорблять иным  способом образа пречистой девы и признаваемых
церковью  святых...  Воспрещается  допускать  в   своем   доме   беседы  или
противозаконные  сборища,  а также  присутствовать  на  таких  сходках,  где
вышеупомянутые   еретики  и  сектанты  тайно  проповедуют   свои  лжеучения,
перекрещивают   людей   и  составляют  заговоры  против  святой   церкви   и
общественного  спокойствия...  Воспрещаем сверх того всем мирянам  открыто и
тайно   рассуждать   и  спорить  о   святом  писании,  особенно  о  вопросах
сомнительных или необ®яснимых, а также читать, учить и об®яснять писание, за
исключением тех, кто основательно  изучал  богословие  и  имеет  аттестат от
университетов...   Воспрещаем  тайно  или   явно  проповедовать,   защищать,
повторять  или  распространять  учения  вышеупомянутых  еретиков;  в  случае
нарушения  одного  из  этих  пунктов  виновные  подвергаются  наказанию  как
мятежники и нарушители общественного спокойствия и государственного порядка.
     Такие  нарушители общественного  спокойствия  наказываются:  мужчины  -
мечом,  а женщины  - зарытием заживо  в  землю, если не будут упорствовать в
своих заблуждениях; если же упорствуют, то предаются огню;
     собственность их в обоих случаях конфискуется в пользу казны...
     Чтобы  лишить   судей  и  начальников  повода  смягчать  наказание  под
предлогом, что оно слишком строго и тяжко и имеет целью только внушить страх
виновным,  чтобы виновные подвергались  всей силе вышеисчисленных наказаний,
воспрещаем  судьям  изменять  или  смягчать каким  бы  то  ни  было  образом
положенные наказания; воспрещаем  всем лицам,  какого бы они ни были звания,
просить нас  или  кого  другого,  имеющего власть,  о помиловании,  а  также
подавать просьбы за еретиков, изгнанников или эмигрантов под страхом лишения
навсегда права занимать гражданские и военные  должности и сверх того  иного
наказания, которое определяют судьи".
     Основываясь  на "Кровавом указе"  и  при тесном содействии  инквизиции,
испанские  власти  истребили  десятки  тысяч   нидерландцев,  боровшихся  за
независимость страны.
        ПРИМЕРНОЕ АУТОДАФЕ
     Заключительным  актом  инквизиционного  процесса   являлось   аутодафе,
достигшее  в  Испании поистине  грандиозных  по своим размерам,  пышности  и
театральности  форм.   Испанское  аутодафе  было  одновременно  и   судебным
заседанием,   и   казнью,  и  религиозной   церемонией,   и  зрелищем.   Оно
приурочивалось   к   большим   церковным    праздникам   или   торжественным
государственным актам - восхождению на престол нового монарха, его женитьбе,
именинам  или  рождению  королевского сына.  В нем  участвовали инквизиторы,
королевский  двор,  высшие  церковные, военные и  гражданские  чины, а также
население столицы или города,  в  котором  оно имело место.  Как правило, на
аутодафе об®являлись приговоры осужденным по многочисленным процессам.
     Подобного рода "праздничные"  аутодафе  в честь особ королевского  дома
стали традицией испанской инквизиции.  В 1560 г.  в  Толедо  было  проведено
аутодафе, посвященное королеве Елизавете  Валуа, а в 1632 г. в Мадриде таким
образом было отпраздновано рождение принца, сына Елизаветы Бурбон.
     В 1680 г.  в Мадриде состоялось  аутодафе  в честь женитьбы Карла II на
французской принцессе  Марии-Луизе  Бурбон,  дочери  герцога  Орлеанского  и
племяннице  Людовика  XIV.  X.  А.  Льоренте отмечает по  этому  поводу, что
"суровость  инквизиторов  была  так  велика  и  народное  чувство  было  так
испорчено, что  думали угодить  новой  королеве  и  оказать  ей достойную ее
почесть, присоединив к  брачным торжествам  зрелище большого аутодафе из ста
восемнадцати жертв,  значительное число коих должно было  погибнуть в огне и
осветить  последние  моменты этих  торжеств".  Льоренте  X.  А.  Критическая
история испанской инквизиции.
     Вот  как аутодафе 1680  г.  описывается  в  официальном  отчете,  точно
передающем изуверскую атмосферу этого "богоугодного" спектакля:
     "Все великолепие сие выступило в  достойном восхищения порядке, так что
не  дрогнул ни  один человек,  не образовалось  ни  одного пустого места, не
выделился   никто  в  толпе.  И,   казалось,   небо   и   земля  сговорились
способствовать тому, чтобы шествие сие появилось во  всем своем блеске, небо
- даруя ясный день, без оскорбительной пыли, без изнурительной жары, а земля
-  почтительно предоставляя  пространство столь  великому  стечению  народа;
итак, безо всяких препятствий шествие следовало по своему пути, а поклонение
и  благочестие  находили себе  достойнейшее  применение  в созерцании  всего
величия Испании, считая для себя  честью служить св. трибуналу и сопровождая
хоругвь с достоинством и уважением, подобающим высокому званию столь  важных
особ и вместе с тем столь великому и  столь согласованному множеству монахов
и  лиц духовных и  светских,  каковые, в  количестве  семисот,  проходили со
свечами  в  руках,  со  сдержанностью,   в  коей   отражалась   умеренность,
соблюдаемая св. трибуналом во всех его действиях.
     Венцом  всей  славы  сей  и  в  чем  собственно  заключается  торжество
генерального аутодафе,  являлась  величественная пышность,  с  коей выступил
трибунал, появившись пред обвиняемыми,  дабы судить их у  светлейшего трона,
на великолепнейшем театре,  и  сумев  привлечь  к  себе  людские взоры, дабы
заставить  бояться и почитать себя, ибо  зрелище сие можно  было сравнить  с
тем, каковое предстанет в великий день всеобщего страшного суда:
     если,  с  одной стороны, оно  будет внушать ужас -  мерзость  виновных,
запечатленная в  отличительных  знаках  их преступлений  и наказаний,  то  с
другой, будет веселить сердца - слава праведных и верховное величие Христа и
апостолов,  кои,  следуя  за  хоругвию,  в  сопровождении ангельских  хоров,
направятся к долине Иосафата,  где верховный  судия воссядет на свой высокий
трон, а те,  кто за  ним следовал,- на обетованные места, и пред лицом всего
мира  прочтены  будут  улики  и дела,  и,  лишая  силы  всякое ходатайство и
заступничество, приговоры будут приведены в исполнение.
     Для  соблюдения  столь  великого  порядка  необходимо было, чтобы ночью
стража  была весьма  бдительной,  и  посему  преступники,  кои  раньше  были
размещены по домам добровольных помощников инквизиции, были уведены в тайные
застенки, ввиду большого скопления их при  трибунале,  а равно, дабы держать
каждого  из них  в  отдельности,  так,  чтобы  они  не  могли  сообщаться  и
переговариваться; и,  собрав всех их к десяти  часам вечера, дав  им сначала
поужинать,  сеньор дон Антонио  Сам-брана  де Боланьос, старейший инквизитор
двора,  в  сопровождении  дона  Фернандо  Альвареса де  Вальдеса,  секретаря
сицилийского  трибунала,  вошел  в   затворы,  где   содержались  отпущенные
преступники, и каждому в отдельности об®явил приговор в следующей форме:
     "Брат,  ваше  дело  было рассмотрено лицами  весьма учеными  и  великих
познаний; ваши преступления являются столь тяжкими и столь дурного свойства,
что,  в видах  примерного наказания,  решено  и постановлено, что завтра  вы
должны  умереть:  вы предупреждены и приготовлены и, дабы вы могли исполнить
сие,  как подобает, здесь останутся два духовника". И,  об®яснив каждому сии
слова, приказал он войти двум монахам и поставил  двух служителей на страже,
у дверей каждого застенка,  и в сем порядке  и последовательности  выслушали
двадцать  три осужденных  свои смертные приговоры; принимая же  во  внимание
бессонницу и скорбь  осужденных, а  равно работу  и  усталость  духовников и
служителей,  предусмотрительность  трибунала  приготовила   запасы  печений,
шоколада, пирожных и прохладительных напитков  для  подкрепления и ободрения
тех, кои в сем нуждались.
     Всю  ночь трибунал  готов был  допустить  к  себе  тех осужденных,  кои
испросят  аудиенцию,  и  когда  две  женщины,  осужденные,  как  отпущенные,
испросили ее, трибунал, по  обычному своему милосердию, допустил их  к себе,
причем  принимал  их  заявления сеньор  дон  Антонио Самбрана, занятый  этим
большую часть ночи и утра.
     Настал столь желанный  для  народа день  30 июня,  и  в  три  часа ночи
осужденным начали раздавать одежду, с  таким расчетом,  чтобы до пяти  часов
утра закончить  распределение  завтраков. Тем временем алькальдам  трибунала
дону Педро Сантосу и дону Хосе дель Ольмо вручили каждому два двойных пакета
с именами  осужденных. Первый  заключал указание о порядке, в коем надо было
вывести  осужденных из их затворов  и построить их  для  шествия,  второй  -
список, по  коему  надо было вызывать их на  помост, когда  они должны будут
выслушать приговор.  Приказ, по  коему шествие должно было  начаться в шесть
часов утра, был оглашен,  и с того часа начали прибывать  бесчисленные толпы
как  живущих при дворе,  так и приезжих,  привлеченных  сюда сим  известием;
однако сей приказ  не мог  быть выполнен столь  точно,  как того хотели, ибо
аудиенции продолжались так долго, что замедлили предустановленную быстроту.
     Промедление  сие  дало  возможность народу разместиться на  помостах  и
запастись едой  на столь длинный день, и в семь часов утра  начали  выходить
солдаты веры,  а за ними вынесли крест приходской церкви св. Мартина, одетый
в черный покров, и вышли двенадцать священнослужителей в стихарях и вслед за
ними сто двадцать осужденных, каждый - между двух служителей.
     Тридцать четыре первых  следовали в изображении, и мертвые и  бежавшие,
из коих тридцать два были отпущены и как таковые шли с  коронами на  голове,
отмеченными пламенем... Другие две статуи шли в санбенито, и у всех на груди
начертаны были большими буквами имена тех, кого они представляли. Алькальдам
трибунала надлежало идти  во главе осужденных,  порученных их присмотру, но,
работая в тайных застенках, они не могли занять свои места вовремя.
     Из осужденных, представших во плоти, следовали  одиннадцать покаявшихся
и отрекшихся; одни - осужденные за двоеженство, другие - за суеверия, третьи
- за лицемерие и  ложь:  все с  потушенными желтыми свечами в руках. Лжецы и
двоеженцы - с колпаками на голове, некоторые с веревками на шее и  столькими
узлами,  сколько  сотен плетей они  должны были получить по приговору,  дабы
лучше можно было дать отчет о каждом осужденном в отдельности.
     За  ними  следовало   пятьдесят  четыре  еретика,  примиренные,  все  в
санбенито с  полукрестами  св.  Андрея,  а другие  с целыми  крестами  и  со
свечами, как предшествующие.
     Немедленно следовали  двадцать  один  отпущенный,  все  с  коронами  на
голове,  в  коротких плащах с пламенем, а упорствующие -  с драконами  среди
пламени, и  двенадцать из них с кляпами во рту и связанными руками.  Все они
шли в сопровождении монахов, увещевавших их, ободряя одних и приводя к  вере
других.  Шествие   осужденных  замыкал  толедский  старший  альгвасиль   дон
Себастьян де Лара...
     Костер  был  шестидесяти  футов  в  окружности  и  высотой  -  семи,  и
поднимались к нему  по лестнице  шириной в  семь футов, сооруженной  с таким
расчетом,  чтобы на  соответс