оупотребления  то
обстоятельство,  что  некоторые  из  поэтов  тринадцатого века  олицетворяют
желание, представляют  его в виде могучего творческого существа, и при  этом
Гримм замечает,  что у  них в большинстве случаев на  место слова  "желание"
можно поставить слово  "бог". Если он,  однако,  при этом отличает  значение
желания в позднейшем словоупотреблении, когда оно  означает стремление к тем
благам и совершенствам, которыми обладает бог, от значения  первоначального,
то  не  следует  упускать из виду,  что  первоначально  в понимании  языка и
религии желание  и  предмет желания отождествлялись. Что я хочу  иметь, то я
имею ведь в воображении; чем я  желаю быть - здоровым, богатым, совершенным,
- тем ведь я и являюсь в  воображении; потому что,  когда  я желаю  для себя
здоровья,  то  я  себя  представляю  здоровым.  Именно поэтому желание,  как
таковое, есть божественное существо, сверх®естественная волшебная  сила, ибо
оно сыплет на меня из рога изобилия фантазии все силы и блага, какие  только
я  себе пожелаю.  С  языческим  желанием дело обстоит,  как  с  христианским
благословением. Благословлять - это то же,  что желать блага, благословение,
стало быть, то же,  что желание, но  благословение означает также и предмет,
то благо,  которое желают себе и  другим. "Поэтому  и в писании,  -  говорит
Лютер  в  своем  толковании  благословения,  -  обычна форма речи:  дай  мне
благословение, разве у тебя нет больше благословения? - что значит:
     дай  мне что-нибудь из  добра,  хлеба, платья.  Ибо  это ведь все божьи
дары, и то,  что  мы имеем, мы  имеем  через  благословение бога,  и  потому
благословение  означает  и  дар  божий,  который  он  дает  нам  через  свое
благословение". Различие между божественным желанием,  или благословением, и
человеческим  желанием,  или  благословением,   лишь  то,  что  божественное
желание,  или   благословение,  есть  человеческое   желание,   исполненное,
осуществленное.  Поэтому бог  называется желанием на  том же  основании,  на
каком  бог  вообще  может  и  должен быть  охарактеризован как  человеческое
желание  счастья, удовлетворенное в  фантазии,  - может и  должен по  той же
причине, по  какой "молитва" называется "всемогущей", по какой  божественное
всемогущество есть не что иное, как превращенное в конкретное существо или в
качестве такого существа представленное всемогущество человеческой молитвы и
человеческого желания.
     Религия,  подобно  поэзии, изображает  как  бы  действительно,  как  бы
чувственно  существующим  то,  что  существует  лишь  в  представлении,  она
превращает желание, мысли, воображение, душевные настроения в действительные
существа, отличные от человека. Вера в колдовство и волшебство имеет как раз
своим источником то, что люди приписали желанию власть  и силу, выходящую за
человеческие  пределы и действующую  во  вне, что они уверовали в то,  что с
человеком действительно приключится беда, если  ему ее накликать. Римляне  и
греки  представляли  себе  пожелания мстительного  чувства,  пожелания  зла,
проклятия в виде богов или больше богинь, то есть в виде существ, приводящих
проклятия  в  исполнение,  осуществляющих  пожелания   мести.  У  одних  они
назывались  Диры  (Dirae),  у  других  Ары  (Агае). Но  то,  что относится к
проклятию, относится  и  к благословению. "В  священном  писании,  - говорит
Лютер в своем толковании Моисея,  - имеются  действенные благословения, а не
только благословения-желания, -  благословения, которые определенным образом
влияют,  которые фактически дают  и  с  собою приносят то,  что заключено  в
словах...  Если,  таким образом, я сказал:  дай бог,  чтобы  тебе простились
грехи,   то  это  можно   назвать  благословением  любви.  Благословение  же
обетования  и  веры и приносимых  даров  гласит так: "я отпускаю  тебе  твои
грехи"". Это именно  значит, что вера, воображение превращают суб®ективное в
об®ективное, представляемое в действительное, желаемое  в осуществленное. Но
так как человек, само собой разумеется, заключает свои желания  - все равно,
добрые, или злые, благословения, или худые посулы,  - в определенные слова и
формулы, то он именно этим формулам, словам, именам приписывает выходящие за
человеческие  пределы  конкретные  действия,  то  есть волшебные силы.  Так,
например,  религиозные  римляне верили в то, что можно  известными формулами
молитвы и волшебства производить дождь и непогоду и прогонять их,  что можно
заколдовать плоды  на  поле, оберечь  дома  от  пожара,  излечивать  раны  и
болезни, приковывать  к месту людей,  которые собираются  бежать.  Так еще и
поныне старобаварцы верят в то,  что можно кого-нибудь "замолить до смерти",
то есть убить молитвами.  Именно благодаря этой вере или  этому  суеверию  и
происходит то,  что  люди опасаются произнести  слова  или  названия  вещей,
которых  они боятся, потому  что вместе с  именем, как  они  воображают, они
приворожат себе  и предмет или взвалят его  себе на  шею. Североамериканские
дикари до такой  степени  боятся мертвецов,  что даже  не  произносят  имени
умершего, что оставшиеся в живых и носящие то же  имя берут  другое имя. Они
верят,  следовательно,  что  покойник  -  как   мертвец,  как  привидение  -
существует до  тех  пор,  пока его называют, и представляют  себе,  что  он,
напротив того, не существует более, если  он для  них больше не  существует,
что его нет, если они его себе не мыслят, не называют.  Так, греки и римляне
верили  в то, что знамение, предзнаменование лишь тогда оказывает  действие,
когда на него обращают  внимание, что, разумеется, совершенно верно, потому,
что оно  оказывает хорошее  или дурное  действие  в том  случае, если мы ему
придаем  радостное или  печальное  значение.  Точно  так же  многие  народы,
большинство из них  в детском или первобытном состоянии, верят, что если они
видят во сне мертвецов, то мертвецы к ним действительно приходили;
     они вообще  считают  образ,  представление  о  каком-либо  существе,  о
каком-либо предмете за самое существо, за самый предмет. Некультурные народы
верят даже в  то, что душа  во время сна выходит из  тела, чтобы  бродить, и
направляется  в  такие места,  куда фантазия переносит  человека во сне; они
считают,  таким образом,  подобные  путешествия  во  сне  за  действительные
путешествия, ту ложь и те сказки, какие преподносит им фантазия, - за истину
и  факты.  Гренландцы верят даже в то, что и в бодрственном  состоянии  душа
отделяется от тела  и предпринимает путешествия, потому, что ведь и во время
бодрствования  часто  переносишься  мысленно  в  далекие  места,  находишься
духовно не там, где телесно.
     Мы  имеем,  впрочем, в этих  представлениях лишь  чувственные,  грубые,
бросающиеся в глаза примеры того, как вообще человек превращает суб®ективное
в  об®ективное,   то   есть   делает  чем-то  существующим   вне   мышления,
представления,  воображения  то,  что  существует  только  в  его  мышлении,
представлении, воображении;
     он  поступает  так  тогда, когда то, что  он  представляет  себе,  есть
предмет, связанный с его стремлением к счастью, предмет, которого он желает,
как блага, боится, как зла; потому что как страх, так и любовь, потребность,
влечение к  чему-нибудь делает человека слепым, так что он ничего другого не
видит, кроме того,  что  он именно любит и чего желает, забывая из-за  этого
все  остальное.  Или, иначе  выражаясь:  человек  превращает в  существа  не
безразлично каждое представление,  каждый об®ект воображения, каждую мысль и
желание,  но главным  образом  те, которые  теснейшим образом связаны  с его
собственным существом, которые являются характерным выражением его существа,
которые  именно поэтому для него  так же действительны,  как его собственное
существо,  имеющее  для него характер необходимости,  потому  что именно эти
представления заложены в  его  существе.  Так, язычники  считали своих богов
действительными существами,  потому что они  не  могли себе  мыслить  других
богов, потому что только эти боги  соответствовали  их языческому  существу,
отвечали  их  языческим потребностям  и  желаниям.  Наоборот,  христиане  не
сомневаются в  том,  что  боги язычников  - лишь  воображаемые существа,  но
только потому, что те блага, которые эти боги раздавали, те желания, которые
эти  боги  исполняли,  являются в  представлении истинных христиан суетными,
ничтожными   желаниями.   По   представлению   истинного  христианина,   нет
необходимости  быть  здоровым, -  к  чему,  стало  быть,  бог  здоровья?  Не
необходимо  быть богатым,  -  к  чему,  стало быть,  бог  богатства?  По  их
представлению необходимо лишь то, что ведет к вечному небесному  блаженству.
Короче говоря:  христианин  считает лишь те  мысли, представления,  создания
воображения  за  действительные  существа, которые совпадают и связаны с его
христианским  существом,  которые   являются  отражением  его   собственного
существа, которые его собственное существо опредмечивают. Так, христианин не
сомневается в истинности и  действительности бессмертия, другой  жизни после
смерти, а  между тем  эта жизнь существует лишь в его представлении,  в  его
воображении. И  не  сомневается  он потому,  что это  воображение  связано с
христианским  существом,  уносящимся  за  пределы  действительности.  Именно
потому,  что  человек  верит  лишь  в  бога,  который  выражает  и  отражает
собственное  существо  человека, потому что он  считает  лишь  то мысленное,
представленное им себе или  воображаемое существо действительным  существом,
которое находится  в гармонии с его интимнейшими сердечнейшими желаниями.  -
Именно поэтому я и высказал в "Сущности христианства" то положение, что вера
в бога есть не что  иное,  как вера человека в самого  себя, что  он в своем
боге  ничего  другого  не  почитает,  ничего  другого  не  любит,  как  свое
собственное  существо,  что  именно  поэтому  является  ныне  нашей  задачей
превратить  это  бессознательное,  извращенное,  фантастическое почитание  в
почитание сознательное, честное и разумное.

        ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Человек, таким образом,  превращает  свои  чувства,  желания,  продукты
своего  воображения,  представления  и мысли в существа,  то  есть, чего  он
желает,  что он представляет себе, что он  мыслит, имеет  для  него значение
вещи, находящейся за пределами  его головы, хотя она  только  в голове его и
сидит. "Все предметы  мысли, - говорит  Клейбер  о религии  Ормузда  в своей
"Зенд-Авесте", но  то, что он говорит,  имеет значение  и  для каждой другой
религии,  только  предметы  там  иные,-все предметы  мысли (то есть в данном
случае  все  различия  мысли  или существа  мысли) являются  одновременно  и
действительными существами и вместе с тем и предметами  почитания". Отсюда и
происходит то, что человек поставил вне  себя ничто,  которое является  лишь
мыслью,  словом,  и  пришел к бессмысленному представлению о том, что раньше
мира  было ничто  и  что  даже  мир был  создан из этого  ничто. Но  человек
превращает  главным образом в  вещи, в существа, в богов, только  те мысли и
желания,  которые имеют  отношение  к его личности.  Так, например, - дикарь
превращает каждое болезненное ощущение в  злое существо, терзающее человека,
каждый образ своего воображения, нагоняющий  на  него  страх  и  ужас,  -  в
дьявольское  привидение.   Гуманный  человек  превращает  свои  человеческие
чувства в божественные существа. Из всех греков одни лишь афиняне, по словам
Фоссия, воздвигали алтарь состраданию, сочувствию. Так  общественный человек
превращает в богов  свои  политические желания  и идеалы.  Так  в Риме  была
богиня  свободы,  которой  Гракх  построил  храм;  так  имело  свой  храм  и
единодушие;  так  же точно и  общественное  здравие, честь, словом, все, что
представляется  общественному  человеку, имеющим особую важность.  Наоборот,
царство  христиан не было  царством мира сего; они смотрели  на небо, как на
свое отечество. Поэтому первые христиане не  праздновали, подобно язычникам,
день своего рождения, но праздновали день смерти человека, потому что  они в
смерти видели не только конец этой жизни, но  в то же время  и начало новой,
небесной  жизни.  В  этом  их  отличие от  язычников,  все  существо которых
растворялось  в  атмосфере  естественного  и  гражданского   мира.   Поэтому
христиане превращали  в существа  лишь те  желания,  мысли  и представления,
которые  имели отношение к этому их отличию,  к  этому их существу. Язычники
делали  богом человека во всей его телесности, христиане делают богом только
духовное и душевное существо человека. Христиане отделяют от своего бога все
чувственные свойства, страсти и потребности,  но только потому,  что они  их
отбрасывают мыслью и от своего собственного существа,  потому что они верят,
что и их существо  и их дух, как  они выражаются, отделится от этой телесной
скорлупы  и оболочки,  что они когда-нибудь будут существами, которые больше
не едят и не пьют, которые будут чистыми духами.
     То, чем человек в  действительности еще не является, но чем он - как он
надеется и  верит - когда-нибудь станет;  то, что поэтому есть лишь  предмет
желания,  страстного  влечения,  стремления  и,  следовательно,  предмет  не
чувственного  воззрения, а  лишь фантазии, воображения, то называют идеалом,
или же,  иначе, прообразом.  Бог человека  или народа, по  крайней мере того
народа, который не  остается  постоянно  на одном и том же месте, на  уровне
примитивности,  который  хочет  идти  вперед, который  именно поэтому  имеет
историю,  - ибо история имеет свое  основание в стремлении человека,  в  его
тяге к совершенствованию, к тому, чтобы добиться достойного существования, -
бог такого народа  есть  не что  иное,  как  идеал.  "Будьте совершенны, как
совершенен отец ваш небесный",-говорится в  Новом завете. А в  Ветхом завете
говорится: "Я господь бог ваш: освящайтесь и будьте святы, ибо я свят". Если
поэтому  понимать под религией  не  что-либо  иное,  как  культ  идеала,  то
совершенно правы  те, кто  называет  уничтожение религии  бесчеловечным, ибо
необходимо,  чтобы  человек  ставил  себе  цель своего стремления, известный
образец.  Но  идеал,  каким  он является  в  качестве предмета религии,  и в
частности  христианской   религии,   не  может  быть  нашим  образцом.  Бог,
религиозный идеал, есть, правда,  всегда человеческое существо;  но при этом
так, что множество свойств, принадлежащих действительному  человеку, от него
из®ято;
     он не все  человеческое существо; он  только  нечто от человека, нечто,
выхваченное из всего целого, "афоризм" человеческой  природы. Так, христиане
вырывают у человека дух, душу из тела и делают этот вырванный, лишенный тела
дух своим  богом.  Даже  язычники,  как,  например,  греки,  которые  делали
человека, так сказать, во всей его телесности богом, даже они делали фигурой
своих  богов  человеческую  фигуру  лишь постольку,  поскольку  она является
предметом  для  глаза,  но  не  предметом  для  телесного осязания. Хотя  на
практике, в жизни, при исполнении культа они  и обращались со своими богами,
как  с действительными людьми, приносили им даже еду и  напитки,  но все  же
боги  в  их   представлении,  в  их  поэзии  были  существами  отвлеченными,
существами  без  плоти  и  крови. В  еще большей  степени  это  относится  к
христианскому богу.  Но  как может отвлеченное, не  чувственное, бестелесное
существо,  существо  без телесных  потребностей, влечений и страстей от меня
требовать,  чтобы я,  существо  телесное, чувственное,  действительное,  был
подобен  ему,  был на него похож? Как может оно быть  законом, образцом моей
жизни и деятельности? Как может оно вообще предписывать  мне законы? Человек
не  понимает бога,  говорит  теология,  но  бог также не  понимает человека,
говорит  антропология.  Что   может  знать  дух  о   чувственных  влечениях,
потребностях и страстях?
     Откуда  же законы морали, кричат  верующие,  если бога  не  существует?
Глупцы! Законы, соответствующие человеческой природе, имеют своим источником
лишь человека. Закон,  который  я  не могу выполнить, который  превышает мои
силы,  не  есть закон для меня, не  есть человеческий закон; но человеческий
закон имеет поэтому и человеческое происхождение. Бог может все, что угодно,
то есть все вообразимое, и поэтому  он может и от человека потребовать также
всего, что угодно. Точно так же, как он может  сказать людям: вы должны быть
совершенны и святы, как я, точно таким же образом он может сказать людям: БЫ
не  должны  есть и пить,  ибо я, господь бог  ваш, также не  ем и  не пью. В
глазах  бога  еда  и питье  нечто в  высшей степени непристойное, не святое,
животное. Законы, которые бог дает человеку,  то есть законы, имеющие  своим
основанием и целью существо отвлеченное и именно поэтому существующее лишь в
воображении,  непригодны   поэтому  для  человека,  имеют  своим  следствием
величайшее  лицемерие, ибо я не могу быть человеком, не отрицая  моего бога,
или величайшую противоестественность, как это  доказала история христианства
и  других  подобных религий. Необходимым  последствием  духовного,  то  есть
абстрактного, отвлеченного  существа,  или  бога,  которого  человек  делает
законом своей жизни, является истязание, умерщвление плоти, самоумерщвление,
самоубийство.  Причиной  материальной  нищеты  христианского  мира  является
поэтому в конечном счете  духовный бог, или идеал. Духовный бог печется лишь
о  спасении  души,  а  не  о  телесном  благополучии  человека.  И  телесное
благополучие находится даже в величайшем противоречии со спасением души, как
то говорили уже  благочестивейшие  и  лучшие христиане.  Вместо религиозного
содержания человек  должен в настоящее время поставить себе  поэтому  другой
идеал.  Наш  идеал - не  кастрированное,  лишенное  телесности,  отвлеченное
существо,  наш  идеал,   это   -   цельный,  действительный,   всесторонний,
совершенный,  образованный  человек.  К нашему  идеалу должно  относиться не
только  спасение души, не  только  духовное совершенство, но и  совершенство
телесное, телесное благополучие и здоровье.  Греки и  в этом отношении своим
примером  являются  для  нас  светочами, указующими путь.  Телесные  игры  и
упражнения входили в состав их религиозных празднеств.
     С религиозным идеалом,  далее, связываются всегда различные неразумные,
даже  суеверные  представления.  Дело  в  том, что религия представляет этот
идеал  в  то же время  и  как  существо,  от воли  которого  зависит  судьба
человека,  как существо  личное, или,  во всяком случае, самостоятельное, от
человеческого существа отличное, которое  человек  должен почитать, любить и
бояться,  к  которому,  короче говоря, он должен  обращаться со  всеми  теми
своими  ощущениями  и умонастроениями,  которые  можно  испытывать  лишь  по
отношению к  действительному,  живому  существу. Человек  не имеет  никакого
представления,  никакого  предчувствия   другой   действительности,  другого
существования, кроме чувственного, физического. Религия представляет поэтому
идеал, хотя он и  является существом, живущим  только в  мыслях,  или только
моральным, - существом одновременно и  физическим.  Она превращает существо,
являющееся лишь  в представлении человека высшим  существом или образцом для
подражания, в  существо,  которое есть первое и само по себе, в существо, от
которого произошли все остальные чувственные телесные существа и от которого
они зависят в своем  бытии. В том и заключается бессмыслица религии, что она
цель  человека  делает  началом мира,  принципом природы.  Так как  он  себя
чувствует  и  сознает зависимым от своего идеала,  так как он чувствует, что
без этой цели он ничто, что  он вместе с нею теряет и смысл, и основу своего
бытия, то он верит также и в то, что  мир  не может  существовать без  этого
прообраза, что он без него - ничто. Это