тся благом, и  запрещает то,  что  ему вредно. Finis  Dei noster quoque
finis sit oportet, -божья цель  должна быть и нашей целью", разумеется;  ибо
наша цель  есть  и божья  цель;  чего  мы  не  хотим, противоречащего  нашей
природе, злого, вредного, того  не хочет и  бог. Но  хотя в действительности
закон и существо божества имеют  своей  предпосылкой и основой  человеческое
существо,  религиозная  фантазия  все это переворачивает  вверх дном. Тот же
теист по этому поводу замечает, что хотя атеист  "и может понимать моральные
истины,  имеющие связь  с человеческой природой", но  "для  их практического
осуществления,  так  как  эти  истины   противоречат  нашим   вожделениям  и
аффектам", только теизм может дать надлежащие средства.  "С  противоположной
точки  зрения, - говорит он же в согласии со всеми  теистами, -  не остается
ничего другого, как полезность, которая и должна меня удержать от воровства,
от убийства, от оскорбления другого". "Но предположим, - продолжает он, - ты
встретишь  своего заклятого врага  в уединенном  месте,  как Саул  Давида  в
пещере, и сможешь не опасаться, что будет раскрыт твой акт мести и что ты не
будешь наказан. Бога  ты не боишься... Ты - атеист.  Что же должно  удержать
тебя  от умерщвления твоего врага?"  То  же самое, что  и  тебя,  хвастливый
теист!  Потому что  в таких казуистических  случаях  решает лишь то, что  ты
собой представляешь, а  не то, во что ты веришь или что  ты думаешь; если ты
злой, жаждущий мщения человек, то ты совершишь свое постыдное дело, несмотря
на  твою веру в  бога и на твой страх  перед  богом,  ибо благоприятствующий
этому момент и страсть увлекут тебя; но если ты являешься противоположностью
этому, если  ты не подлая, а благородная натура,  если  ты и  в  самом  деле
человек, а не зверь, то ты и без  страха перед богом и людьми найдешь в себе
достаточно мотивов, которые удержат тебя от постыдного дела. Я назову прежде
всего чувство чести, чувство, которое  избегает делать тайным то, что стыдно
делать при  других, - чувство, которого, к  сожалению,  однако, христианство
совершенно не культивировало из-за своей  веры в бога, - чувство, которое не
хочет обманывать других и согласно которому человек  хочет также и быть тем,
чем он  представляется другим, применительно же к указанному индивидуальному
случаю  это - то чувство, которое делает  человека, если он не совсем зверь,
как  раз в тот момент, когда он может поступить как  угодно с об®ектом своих
вожделений,  -  победителем  над  своими  страстями, -  чувство,  являющееся
торжеством наибольшей  власти  над  жизнью и смертью, но именно  поэтому  не
унижающее себя до презренного  ремесла палача. Поэтому как в физике, так и в
этике, или  морали,  лишь  по  невежеству  обратились  к помощи теологии, но
именно  по  этой  же  причине не  позаботились культивированием заложенных в
самом человеке основ и элементов добродетели и оставили  народ и по сей день
пребывающим  в  состоянии  величайшей  нравственной  грубости. Что  касается
вышеприведенного  положения,   гласящего,  что  при  атеизме  нравственность
зависит  исключительно  от  пользы или вреда,  -  положение,  которое  и  до
настоящего дня, хотя и другими словами  и в других выражениях,  отстаивается
теологами  и  их  последователями,  умозрительными лакеями  теологии,  -  то
следует заметить, что это противоположение ложно даже с точки зрения теизма.
В этом противоположении речь идет не о вреде и не вреде, пользе и не пользе,
-  в этом  обе  стороны  сходятся, - а  об  известном и  неизвестном  вреде,
известной  и  неизвестной  пользе.  Вред  атеиста  неизвестен, вред  теиста,
предмет  его  страха, - гнев,  наказание  божие, - известны; но  и, обратно,
польза атеиста  неизвестна,  польза же  теиста -  любовь,  награда  божия  -
известна.  Или  лучше:  противоположность  между  теизмом  и  атеизмом  есть
противоположность между  бесконечным и  конечным  эгоизмом.  В страхе  перед
богом исчезает, правда, из поля зрения эгоизм, ибо  страх есть  трепетание Я
перед  силой,  уничтожающей  или могущей  уничтожить  Я, но  в  известной  и
бесконечной награде божией явственным образом выступает бесконечный  эгоизм.
Атеист поэтому имеет, правда, ту моральную невыгоду по  сравнению с теистом,
что  у него нет страха перед богом, но у него  есть и  то преимущество перед
ним, что он не имеет в виду никакой божьей награды. Впрочем, я этими словами
не  хочу  защищать  ограниченный, поверхностный атеизм  прежнего  времени, в
частности  французский атеизм. Как истинная  республика далека от республики
французов, так далек и истинный атеизм от атеизма французов. В основе веры в
божественное правосудие лежит, как я это  показал уже в другом месте, и вера
в  Немезиду, в гибель зла и  в победу добра,  вера, составляющая основу всех
исторических действий. Но эта вера есть вера, независимая от теизма, от веры
в  бога,  ибо  добро  заложено  в  человеческой  природе,  заложено  даже  в
человеческом эгоизме;  добро есть не что иное, как то, что отвечает  эгоизму
всех людей, зло - не  что  иное, как то, что отвечает и что выгодно  эгоизму
отдельных человеческих классов и  что, стало  быть, идет за счет  других, но
эгоизм  всех  или  даже  только  большинства   всегда  сильнее,  чем  эгоизм
меньшинства. Достаточно, в самом  деле, для этого бросить взгляд на историю!
Когда   начинается  в  истории  новая  эпоха?  Всюду  тогда,  когда   против
исключительного эгоизма нации или касты заявляет свой вполне законный эгоизм
угнетенная масса или  большинство, когда  классы или  целые  нации,  одержав
победу над высокомерными претензиями господствующего меньшинства, выходят из
жалкого и  угнетенного состояния пролетариата на свет исторической и славной
деятельности. Так и эгоизм ныне угнетенного большинства человечества  должен
осуществить  и  осуществит   свое  право  и  начнет  новую   эпоху  истории.
Упразднению подлежит  не аристократия образования, духа-нет! Но недопустимо,
чтобы немногие были благородны, а прочие -  чернью; все должны, - по  крайне
мере должны, - быть образованы. Не должна быть отменена собственность вообще
- нет! Но недопустимо, чтобы немногие имели собственность, а другие - ничего
не имели; собственность должна быть у всех.
     Первоначальный  предмет религии  есть  нечто, от  человека  отличное  и
независимое,  от  чего, однако,  он сам зависит. Это есть  не что  иное, как
природа.   Весьма  поучительны  относительно   этого  пункта  классики.  Вот
несколько примеров. "Пусть боги,  - говорит Овидий Германику в своих письмах
с Понта, - дадут тебе только  годы, то есть долгую жизнь, остальное возьмешь
ты  уже  у самого  себя".  "Молодой Цезон Квинкций, - говорит  Ливий, -  был
благородного  происхождения, крупного и крепкого  телосложения. К этим дарам
богов  он присоединил  еще сам блестящие доказательства храбрости на войне и
красноречия  на форуме". Сейчас же вслед за  тем Ливий называет  его юношей,
наделенным или вооруженным всеми дарами или благами природы и счастья. Перед
сражением  с  Ганнибалом,  после перехода его через Альпы,  Корнелий Сципион
говорит -  согласно Ливию  -  солдатам,  между прочим,  следующее: "Я ничего
больше  не  боюсь, как  того,  чтобы  могло показаться,  что не вы, а  Альпы
победили Ганнибала,  хотя  и  вполне в порядке вещей,  чтобы  боги сами  без
человеческой помощи сражались с предводителем войска, ворвавшегося в страну,
и победили  его".  "Год, оскверненный  столькими (человеческими)  зверствами
(каким был 66 год при Нероне), и сами боги отметили бурями  и  болезнями", -
говорит  Тацит  в  своей  летописи.  Лукулл  в  биографии  Плутарха отгоняет
Митридата  от  моря  при  содействии  богов  тем, что  буря уничтожает  флот
Митридата;  у Флора  же  это поражение Митридата вызывают лишь волны и бури,
как  бы находящиеся  с Лукуллом в  союзе. Но  ведь  безразлично, сказать ли:
природа или боги, потому что  боги  сами лишь поэтические  существа природы.
"Все  люди, - говорит Котта  в цицероновском сочинении "О сущности богов", -
полагают,  что все  внешние  приятные вещи,  - виноградники, поля, оливковые
сады,  изобилие  плодов  полевых и древесных,  словом, все, что относится  к
приятной  и  счастливой  жизни,  -  что  все это они имеют  от  богов. Разве
когда-нибудь кто благодарил  богов за то, что он добродетельный муж? Нет! Он
благодарил богов лишь  за то, что он богат, что он почитаем, что он здоров".
Короче  говоря, мнение всех людей - что  счастье надлежит выпросить у богов,
но что мудрость надо взять у самого себя. "Пусть Юпитер, - говорит Гораций в
своих письмах, - даст мне только жизнь, только имущество;
     веселый  дух,  то  есть  спокойное  душевное расположение, я  себе  сам
добуду",  а цензор Метелл Нумидик говорит у Геллия: "Боги должны  награждать
добродетель, но не наделять ею людей". Так, и персидский поэт Саади говорит:
"богатство и власть мы приобретаем не  при помощи нашего искусства, - только
всемогущество божие уделяет их нам". "Кто может в том сомневаться, - говорит
Сенека в своих письмах, - что то,  что мы живем, есть дар бессмертных богов,
но то,  что мы живем хорошо (праведно, морально), есть  дар  философии". Как
отчетливо,  как  ясно  высказано  здесь,  что божество или боги  не означают
чего-либо другого,  как  именно  природу! Что вне власти  человека,  что  не
является действием человеческой  самодеятельности, как,  например, жизнь, то
есть действие бога, то есть в действительности природы.
     Природа есть бог человека; но природа находится в постоянном движении и
изменении, и эти изменения природы или явления в ней обрекают на неудачу или
благоприятствуют,   препятствуют  или  поощряют   человеческие   желания   и
намерения; они-то поэтому главным образом и возбуждают религиозное чувство и
делают природу предметом религии. Подымается попутный ветер  я приносит меня
к желанной стране: я  прибыл туда  "с помощью божьей"; бурный ветер вздымает
моим  врагам  пыль  в лицо: бог поразил  их  слепотой;  дождь  освежает меня
внезапно во  время великой  засухи:  послали его боги; появляется  повальная
болезнь среди людей или скота: болезнь есть "рука божия", или его власть. Но
что данные явления природы  как  раз соответствуют  или противоречат тем или
другим  человеческим желаниям, что они  благоприятны или  неблагоприятны для
людей, это - в большинстве случаев  простая случайность.  Случайность- порой
счастливая  - есть  поэтому главный предмет  религии. Кажется противоречием,
что  то,  что,  по  выражению  Плиния  Старшего, как  раз  заставляет  людей
сомневаться  в   существовании  бога,  само  принимается  за  бога.   Однако
случайность имеет в себе существенный и первоначальный отличительный признак
божества,   а  именно:  то,  что  она  является  чем-то  непреднамеренным  и
непроизвольным, чем-то независимым от человеческого знания и  воли, но  в то
же  время  таким,  от  чего   зависит  судьба  человека.  То,  что  язычники
приписывали фортуне или  фатуму, судьбе, то христиане приписывают  богу,  и,
тем  не менее, они так же обожествляют  случайность, как  и язычники,  с той
лишь  разницей,  что они не  представляют  ее себе в  виде особого божества.
Общее слово  бог  есть мешок, в который можно поместить все,  что угодно; но
существо,  заключенное в мешок,  от этого не  перестает  быть  тем, чем  оно
является и вне мешка; только для меня  оно утрачивает свои видимые свойства.
Поэтому по существу, для содержания, совершенно безразлично, скажу ли я, что
бог этого хотел или что этого хотел случай; безразлично, скажу ли я, что мне
на долю выпал  богатый урожай или что  бог дал мне его;  точно так же нет по
смыслу  никакой разницы между выражениями:  "если  бог захочет, то  зацветет
метла" и "кому везет, у того и бык отелится", между выражениями:
     "бог  печется о глупцах" и  "счастье  благоприятствует  дуракам"; между
выражениями: "бог  даст"  и  "не всегда  дует тот  же  самый  ветер";  между
выражениями:  "все идет, как угодно богу" и "все идет,  как  угодно судьбе";
между "бог  обо  всем заботится" и  "позаботились о  том,  чтобы деревья  не
дорастали  до  неба";  между "кого бог  промочил,  того он  и высушит" и "за
дождем  идет  солнышко". Бог есть "оно",  превращенное в  личное "он".  "Он"
уютнее, утешительнее, чем безличное "оно" счастья или несчастья, но в этом и
единственное  различие.  Несчастный случай остается тем  же,  лишил ли  меня
зрения  упавший ласточкин помет или умышленный  удар кулаком;  сваливает  ли
меня  с крыши случайное "оно",  или же капризный "он", мой  всемилостивейший
государь, подстреливает  меня  для  собственного  удовольствия.  Поэтому нет
ничего удивительного, что уже у  греков слово  "theos" (бог)  имеет значение
счастья,  случая   tyche  и   что   даже  благочестивое  простодушие   наших
христианских предков отгадало и раскрыло  ту тождественность естественного и
божественного  случая, которая,  будучи отмечена в "Сущности  христианства",
так возмутила современных христиан.  Вместо нашего "с  богом" греки начинали
свои официальные документы и  решения словами: "с удачей". И римляне говорят
то бог вместо  счастья или  случая, то случай  вместо  бога.  "Разве  только
поможет  бог  или  какой-либо случай",  -  пишет, например,  Цицерон Тирону.
Фортуна  имела  в  Риме  не  менее  26  храмов. -  Как  у нас  "оно" и "бог"
эквивалентны  друг другу, так и у римлян одинаково употребляется: "пусть бог
обратит  это  во благо" или "пусть это кончится хорошо для меня и для вас!".
Так, наивно  благочестивый Авентин  говорит: "Бог,  природа и счастье решили
иначе, тогда как нам показалось, что  они уже выиграли битву".  И по другому
поводу, когда  "венгерцы были  обращены ветром и непогодой  в  бегство",  он
пишет: "и тогда, быть может, по милости божией или  по чему другому,  солнце
померкло" и так далее
     Предметом  религии  является  самостоятельное,  от  человека отличное и
независимое,  существо,  которое  есть  не  только  внешняя  природа,  но  и
внутренняя природа  человека как нечто независимое и отличное от его воли  и
разума. Вместе с  этим  положением мы  подошли  к самому  важному пункту - к
происхождению  религии, к тому подлинному месту, которое она занимает. Тайна
религии  есть,   в  конце   концов,   лишь  тайна   сочетания   сознания   с
бессознательным,  воли  с непроизвольным в одном и том  же существе. Человек
имеет волю, и все же он имеет волю помимо своей воли - как часто завидует он
безвольным существам! - он сознателен  и, однако, он бессознательно пришел к
сознанию,  -  как  часто губит он сам свое  сознание!  и  как охотно в конце
рабочего дня погружается он в бессознательное состояние!-он живет и, однако,
не имеет в своей власти ни начала, ни конца своей жизни;
     он  сформировался  и, однако, когда он закончил свое формирование,  ему
кажется,  что  он  произошел  через  какое-то  первичное зарождение,  что он
появился на свет внезапно, как за ночь появляется гриб; у него есть тело, он
его ощущает своим при каждом наслаждении, при каждой боли, и все же он чужак
в своем собственном доме; всякая радость приносит ему награду, которой он не
заслужил, но зато и всякое страдание составляет для него наказание, которого
он  тоже  не  заслужил; в  счастливые минуты он ощущает жизнь  как  подарок,
которого он  не  просил,  а в несчастливые - как бремя, которое  взвалено на
него  против его  воли;  он  испытывает  муку  потребностей,  и  все  же  он
удовлетворяет  их,  не  зная,  делает  ли  он  это  по  собственному  своему
побуждению или по чьему-либо чужому, удовлетворяет ли он тем самым себя  или
чужое  существо. Человек со  своим  Я или сознанием  стоит на краю бездонной
пропасти,   являющейся,   однако,   не  чем   иным,   как   его  собственным
бессознательным существом, представляющимся ему чужим. Чувство, охватывающее
человека перед лицом этой пропасти и изливающееся  в словах изумления: что я
такое?  откуда?  зачем?  есть религиозное чувство, чувство того, что Я ничто
без  некоего  Не-я,  правда,  от меня  отличного, но,  тем  не  менее, самым
интимным образом  со  мною связанного,  иного и,  однако,  составляющего мое
собственное  существо. Но что же во мне есть Я  и что  Не-я? Пусть Не-я есть
голод  как таковой или причина голода, но мучительное ощущение или  сознание
голода,  которое  меня  побуждает  направлять  все  мои  орудия движения  по
направлению  к предмету, который  бы эту муку утишил, это есть Я. Элементами
Я, или человека, человека в  собственном смысле этого слова, являются, таким
образом, сознание, ощущение,  произвольное движение -  произвольное,  потому
что  непроизвольное  движение  находится  уже  по  ту  сторону  Я,  в  сфере
божественного Не-я - потому-то в болезнях, как,  например, в  эпилепсии, и в
состоянии экстаза, безумия,  сумасшествия и усматривали откровения  бога или
божественные  явления.  То, что мы только что  показали на  примере  голода,
относится и  к высшим,  духовным влечениям. Я испытываю,  например, влечение
только к  поэтическому  творчеству и  удовлетворению его своей  произвольной
деятельностью,  но самое  влечение, склоняющее меня  к этому удовлетворению,
есть  Не-я;  хотя, -  что, впрочем,  сюда  не  относится,  -  Я и  Не-я  так
переплелись между собою, что  одно может быть поставлено  на  место другого,
при чем Не-я так  же мало существует без Я, как и Я без Не-я, и это единство
Я и Не-я  и составляет тайну, существо индивидуальности. Каково Не-я, таково
и Я. Так, например, где влечение к еде является преобладающим Не-я, там и Я,
или  индивидуальность,  характеризуется преобладающим развитием орудий  еды.
Данному  Не-я соответствует лишь данное Я и наоборот. Если бы дело  обстояло
иначе,  если  само  Не-я  не  было уже  индивидуализировано, то  явление или
существование Я  было бы  столь же необ®яснимо, чудесно и  чудовищно, как  и
воплощение бога  или соединение человека и бога в теологии. То, что является
основой  индивидуальности,  является  и  основой   религии:  соединение  или
единство Я и Не-я. Если бы человек был одним только Я, то у  него не было бы
религии, ибо он сам был бы богом; но  ее  не было бы и в том случае, если бы
он был  Не-я  или Я, не отличающееся от  своего Не-я,  ибо  он был бы  тогда
растением или животным. Человек, однако, именно благодаря тому есть человек,
что  его  Не-я,  как  и внешняя  природа, является предметом  его  сознания,
предметом  даже его  удивления,  предметом  чувства  зависимости,  предметом
религии. Что  я такое без  наличности чувств, без воображения, без разума? В
чем  преимущество  внешнего  счастливого случая  перед счастливой  выдумкой,
спасающей меня  из нужды? Может ли помочь  мне солнце  на небе, если глаз не
бдит над моими  шагами? И что такое блеск  солнца  по сравнению с  волшебным
светом фантазии? Что такое чудо внешней природы вообще  по сравнению с чудом
внутренней природы, духа? Есть ли, однако, глаз продукт моих рук, фантазия -
продукт моей воли,  разум -  изобретение, мною сделанное?  Разве я сам "дал"
себе  все эти чудесные  силы  и  таланты,  которые  составляют  основу моего
существа и от которых зависит  мое существование? Таким образом, является ли
моей заслугой, моим делом,  что я -  человек? Нет!  я  смиренно признаю, - в
этом я совершенно одного мнения с  религией, - что я сам не создал ни глаза,
ни другого  нашего органа или таланта;  но все  человеческие способности  не
получены мною готовыми, как утверждает религия, нет! - здесь уже я прихожу в
столкновение с религией - они развились,  и  притом одновременно со мной, из
недр природы. То, что не является продуктом человеческого произвола, религия
делает  продуктом божественного произвола;  то, что  не  является  заслугой,
делом рук  человека, она делает заслугой,  даром, делом рук бога. Религия не
знает  другой  созидающей   деятельности,  кроме  произвольной  деятельности
человеческой руки, она вообще не знает др