Просто   смотрите,   слушайте,   и   если   заметите   нечто
примечательное... Ну, не мне вас учить.
     - Ап-чхи! - чихнула Варя и испуганно вжала голову в плечи.
     Однако  генерал  испугался  еще  больше.  Вздрогнув,  он  обернулся   и
ошеломленно уставился на невольную свидетельницу конфиденциальной беседы.
     - Сударыня, вы почему здесь? Разве вы не вышли с подполковником? Да как
вы посмели!
     - Смотреть надо было, - с достоинством ответила Варя. - Я вам не  комар
и не муха, чтобы меня игнорировать. Между прочим, я  под  арестом,  и  никто
меня не отпускал.
     Ей показалось, что губы Фандорина чуть дрогнули. Да нет, померещилось -
этот суб®ект улыбаться не умеет.
     - Что ж, хорошо-с. - В голосе Мизинова зазвучала тихая  угроза.  -  Вы,
госпожа неродственница, узнали такое, о чем вам знать совершенно ни к  чему.
В  целях  государственной  безопасности  я   помещаю   вас   под   временный
административный арест. Вас доставят под конвоем в  кишиневский  гарнизонный
карантин и будут содержать там под стражей до окончания  кампании.  Так  что
пеняйте на себя.
     Варя побледнела.
     - Но я даже не повидалась с женихом...
     - После войны повидаетесь, - отрезал Малюта  Скуратов  и  повернулся  к
двери, чтобы кликнуть своих опричников, однако тут в разговор вступил  Эраст
Петрович.
     - Лаврентий Аркадьевич, я думаю, будет совершенно д-достаточно взять  с
госпожи Суворовой честное слово.
     - Я  даю  честное  слово!  -  сразу  же  воскликнула  Варя,  ободренная
неожиданным заступничеством.
     - Извините, голубчик, но рисковать нельзя, - отрезал генерал,  даже  не
взглянув на нее. - Еще жених этот. Да и можно  ли  доверять  девчонке?  Сами
знаете - коса длинна, да ум короток.
     - Нет у меня никакой косы! А про ум - это низко! - У Вари  предательски
задрожал голос. - Что мне за дело до ваших Анваров и Мидхатов!
     - Под мою ответственность,  ваше  п-превосходительство.  Я  за  Варвару
Андреевну ручаюсь.
     Мизинов, недовольно хмурясь, молчал,  а  Варя  подумала,  что  и  среди
полицейских агентов, видно, бывают  не  вовсе  пропащие.  Все-таки  сербский
волонтер.
     - Глупо, - буркнул генерал. Он обернулся к Варе и неприязненно спросил.
- Делать что-нибудь умеете? Почерк хороший?
     - Да я  курсы  стенографии  закончила!  Я  телеграфисткой  работала!  И
акушеркой! - зачем-то приврала напоследок Варя.
     - Стенографисткой и телеграфисткой? - удивился  Мизинов.  -  Тогда  тем
более. Эраст Петрович, я оставлю  здесь  эту  барышню  с  одним-единственным
условием: она будет исполнять обязанности вашего секретаря.  Все  равно  вам
понадобится какой-то курьер или связной, не  вызывающий  лишних  подозрений.
Однако учтите - вы за нее поручились.
     - Ну уж нет! - в один голос вскричали и Варя, и Фандорин.  А  закончили
тоже хором, но уже по-разному.
     Эраст Петрович сказал:
     - Я в секретарях не нуждаюсь.
     А Варя:
     - В охранке служить не буду!
     - Как угодно, -  пожал  плечами  генерал,  поднимаясь.  -  Новгородцев,
конвой!
     - Я согласна! - крикнула Варя.
     Фандорин промолчал.




        Глава четвертая, в которой враг наносит первый удар

     "Дейли пост" (Лондон), 15(3) июля 1877 г.

     "... Передовой отряд стремительного генерала Гурко взял древнюю столицу
болгарского царства город  Тырново  и  рвется  к  Шипкинскому  перевалу,  за
которым лежат беззащитные равнины, простирающиеся до самого Константинополя.
Военный везир Редиф-паша и главнокомандующий Абдул Керим-паша сняты со своих
постов и отданы под суд. Теперь Турцию может спасти только чудо".


     У крыльца остановились. Надо было как-то об®ясниться.
     Фандорин, кашлянув, сказал:
     - Мне очень жаль, Варвара Андреевна, что т-так  вышло.  Разумеется,  вы
совершенно свободны и  ни  к  какому  сотрудничеству  я  вас  принуждать  не
собираюсь.
     - Благодарю вас, - сухо ответила она.  -  Очень  благородно.  А  то  я,
признаться, подумала, что вы нарочно  все  это  устроили.  Вы-то  ведь  меня
отлично видели и наверняка предполагали,  чем  все  закончится.  Что,  очень
нужна секретарша?
     В  глазах  Эраста  Петровича  вновь  промелькнула  искорка,  которую  у
нормального человека можно было бы счесть признаком веселости.
     - Вы с-сообразительны. Но несправедливы. Я действительно  поступил  так
не  без  задней  мысли,  но  исключительно  в  ваших  интересах.   Лаврентий
Аркадьевич непременно спровадил бы вас из д-действующей  армии.  А  господин
Казанзаки еще и жандарма бы приставил.  Теперь  же  вы  остаетесь  здесь  на
совершенно з-законных основаниях.
     На это Варе возразить было нечего, - но благодарить жалкого  шпиона  не
хотелось.
     - Я вижу, вы и в самом деле ловки в своей  малопочтенной  профессии,  -
язвительно сказала она. - Главного людоеда, и того перехитрили.
     - Людоед - это Лаврентий Аркадьевич? - удивился Фандорин.  -  По-моему,
не  похож.  И  п-потом,  что  же  непочтенного   в   том,   чтобы   охранять
государственные интересы?
     Ну что с таким разговаривать?
     Варя демонстративно отвернулась, окинула взглядом  лагерь:  белостенные
домики, ровные ряды палаток, новехонькие телеграфные столбы. По улице  бежал
солдат, очень знакомо размахивая длинными нескладными руками.
     - Варя, Варенька! - издали закричал солдат, сдернул  с  головы  кепи  с
длинным козырьком и замахал. - Все-таки приехала!
     - Петя! - ахнула она и, сразу забыв  о  Фандорине,  кинулась  навстречу
тому, ради кого преодолела путь в полторы тысячи верст.
     Обнялись и поцеловались совершенно  естественно,  без  неловкости,  как
никогда раньше. Видеть некрасивое, но милое, сияющее счастьем лицо Пети было
радостно. Он похудел, загорел, сутулился больше прежнего. Черный с  красными
погонами мундир сидел мешком, но улыбка была все та же - широкая, обожающая.
     - Значит, согласна? - спросил он.
     - Да, - просто сказала Варя, хотя собиралась согласиться  не  сразу,  а
лишь после долгого и серьезного разговора, выдвинув некоторые принципиальные
условия.
     Петя  несолидно  взвизгнул  и  снова  полез  обниматься,  но  Варя  уже
опомнилась.
     - Однако нам нужно подробно все обсудить. Во-первых...
     - Обсудим, обязательно обсудим. Только не сейчас, вечером. Встретимся у
журналистов в палатке,  ладно?  У  них  там  вроде  клуба.  Ты  ведь  знаешь
француза? Ну, д'Эвре? Он славный. Он мне и сказал, что ты приехала. Я сейчас
ужасно занят, отлучился на минуту. Хватятся - не  сносить  головы.  Вечером,
вечером!
     И побежал обратно, пыля тяжелыми сапогами и ежесекундно оглядываясь.
     Но вечером свидеться не довелось. Вестовой  принес  из  штаба  записку:
"Всю ночь служба. Завтра. Люблю. П. ".
     Что ж, служба так служба. И Варя занялась обустройством. Жить ее  взяли
к себе сестры милосердия - женщины славные и отзывчивые, но пожилые, лет  по
тридцать пять, и скучноватые. Они же собрали все необходимое взамен  багажа,
доставшегося предприимчивому Митко, - одежду, обувь, флакон  кельнской  воды
(а были-то  чудесные  парижские  духи),  чулки,  белье,  гребешок,  заколки,
душистое мыло, пудру, мазь, от  солнца,  кольдкрем,  смягчающее  молочко  от
ветра, ромашковую эссенцию для мытья волос и  прочие  нужные  вещи.  Платья,
конечно, были ужасные, за исключением разве что одного - голубого,  с  белым
кружевным воротничком. Варя убрала вышедшие из моды  манжеты,  и  получилось
довольно мило.
     Но с утра ей стало  скучно.  Сестры  ушли  в  лазарет  -  из-под  Ловчи
привезли двоих раненых. Варя попила кофе в  одиночестве,  сходила  отправить
родителям телеграмму: во-первых, чтоб не сходили с ума,  а  во-вторых,  чтоб
выслали денег (исключительно взаймы - пусть не надеются, что она вернулась в
клетку). Погуляла по лагерю, поглазела на диковинный поезд  без  рельсов:  с
того берега прибыл  обоз  на  механической  тяге.  Пыхающие  паром  железные
локомобили с огромными колесами волокли за собой  тяжелые  пушки  и  фуры  с
боеприпасами. Зрелище было впечатляющее, настоящий триумф прогресса.
     Потом от нечего делать зашла  проведать  Фандорина,  которому  выделили
отдельную палатку в  штабном  секторе.  Эраст  Петрович  тоже  бездельничал:
валялся в походной койке  с  турецкой  книжкой,  выписывал  оттуда  какие-то
слова.
     - Охраняете государственные интересы, господин полицейский? -  спросила
Варя, решив, что  уместнее  всего  будет  разговаривать  с  агентом  в  тоне
насмешливо-небрежном.
     Фандорин встал и накинул на плечи военный,  без  погон,  сюртук  (тоже,
видно,  где-то  обмундировался).  Через  расстегнутый  ворот  рубашки   Варя
разглядела серебряную цепочку. Крестик? Нет, кажется, медальон. Любопытно бы
заглянуть, что там у него. Так господин филер склонен к романтике?
     Титулярный советник застегнул ворот, ответил серьезно:
     - Если живешь в г-государстве, надобно либо его беречь, либо уж уезжать
- иначе получается паразитизм и лакейские пересуды.
     - Есть и третья возможность, - парировала Варя, уязвленная  "лакейскими
пересудами". - Несправедливое государство можно разрушить и построить взамен
него другое.
     - К сожалению, Варвара Андреевна, государство - это не д-дом, а  скорее
дерево. Его не строят, оно растет само, подчиняясь закону  природы,  и  дело
это долгое. Тут не каменщик, т-тут садовник нужен.
     Забыв об уместном тоне, Варя горячо воскликнула:
     - Мы живем в такое тяжелое, сложное  время!  Честные  люди  стонут  под
бременем тупости и произвола, а вы рассуждаете  как  старик,  про  какого-то
садовника толкуете!
     Эраст Петрович пожал плечами:
     - Милая Варвара Андреевна, я устал слушать нытье  п-про  "наше  тяжелое
время". Во времена царя Николая, когда время было потяжелей нынешнего,  ваши
"честные люди" по  с-струнке  ходили  да  неустанно  свою  счастливую  жизнь
нахваливали. Если стало можно сетовать на тупость и произвол, значит,  время
на п-полравку пошло.
     - Да вы просто... Вы просто - слуга престола). - процедила Варя  худшее
из оскорблений, а когда Фандорин не содрогнулся, пояснила на  доступном  ему
языке. - Верноподданный рабг без ума и совести!
     Брякнула - и испугалась собственной  грубости,  однако  Эраст  Петрович
ничуть не рассердился, а, вздохнув, сказал:
     - Вы не знаете, как со мной д-держаться. Это раз. Благодарной  быть  не
хотите и оттого сердитесь. Это два. Забудьте к черту про благодарность, и мы
отлично п-поладим. Это три.
     От такой снисходительности Варя разозлилась еще больше, тем  более  что
агент, рыбья кровь, был совершенно прав.
     - Я еще давеча заметила,  что  вы,  как  учитель  танцев:  раз-два-три,
раз-два-три. Кто вас научил этой глупой манере?
     - Были учителя, - туманно ответил Фандорин и невежливо уткнулся в  свою
турецкую книжку.
     Шатер, где собирались аккредитованные при главной квартире  журналисты,
был виден издалека. У входа на длинном шнуре  висели  флажки  разных  стран,
вымпелы журналов и газет,  а  также  почему-то  красные  подтяжки  с  белыми
звездочками.
     - Видимо, вчера отмечали успех дела под Ловчей, - предположил  Петя.  -
Кто-то наотмечался до потери подтяжек.
     Он отдернул полотняный полог, и Варя заглянула внутрь.
     В клубе было неряшливо, но по-своему уютно: деревянные столы,  холщовые
стулья, стойка с шеренгами бутылок. Пахло табачным дымом, свечным  воском  и
мужским одеколоном. На отдельном  длинном  столе  лежали  стопки  русских  и
иностранных газет. Газеты были необычные, сплошь  склеенные  из  телеграфных
ленточек. Варя  присмотрелась  к  лондонской  "Дейли  пост"  и  удивилась  -
сегодняшний утренний выпуск. Видимо, присылают  из  редакции  по  телеграфу.
Здорово!
     С особым удовлетворением Варя отметила, что женщин  всего  две,  причем
обе в пенсне и не первой молодости. Зато мужчин  было  множество,  меж  ними
обнаружились и знакомые.
     Прежде всего Фандорин, и опять с книжкой. Довольно глупо - читать можно
и у себя в палатке.
     А в противоположном углу шел сеанс  одновременной  игры  в  шахматы.  С
одной стороны стола прохаживался, дымя сигаркой,  снисходительно-благодушный
Маклафлин, с другой сидели сосредоточенные Соболев, д'Эвре и еще двое.
     - Ба, наш маленький болгарин! - воскликнул генерал  Мишель,  облегченно
поднявшись из-за доски. - Да вас не узнать! Ладно,  Шеймас,  будем  считать,
что ничья.
     Д'Эвре приветливо улыбнулся вошедшим  и  (это  было  приятно)  задержал
взгляд на Варе, однако продолжил игру.  Зато  к  Соболеву  подлетел  смуглый
офицер в невиданно ослепительном мундире и, тронув нафабренный сверх  всякой
меры ус, воскликнул по-французски:
     - Генерал, умоляю,  представьте  меня  вашей  очаровательной  знакомой!
Гасите свечи, господа! Они больше не понадобятся - взошло солнце!
     Обе пожилые дамы взглянули на Варю с крайним  неодобрением,  да  она  и
сама несколько опешила от такого натиска.
     -  Это  полковник  Лукан,  личный  представитель  нашего   драгоценного
союзника его высочества князя румынского  Карла,  -  усмехнулся  Соболев.  -
Предупреждаю, Варвара Андреевна, полковник для дамских  сердец  смертоносней
анчара.
     По его тону стало ясно, что привечать румына не следует, и Варя чопорно
ответила, нарочно опершись на Петин локоть:
     - Очень рада. Мой жених, вольноопределяющийся Петр Яблоков.
     Лукан галантно взял Варю за запястье двумя пальцами (сверкнул  перстень
с нешуточным бриллиантом) и хотел  припасть  поцелуем,  но  получил  должный
отпор:
     - В Петербурге у современных женщин рук не целуют.
     А впрочем, публика была любопытная, и Варе  в  корреспондентском  клубе
понравилось. Только досадно было, что д'Эвре  все  играет  в  свои  дурацкие
шахматы. Но, видно, дело шло к концу - все прочие соперники  Маклафлина  уже
капитулировали, и француз был явно  обречен.  Однако  это,  похоже,  его  не
печалило, он частенько поглядывал на Варю, беззаботно улыбался  и  мелодично
насвистывал модную шансонетку.
     Соболев встал рядом, взглянул на доску, рассеянно подхватил припев:
     - Фолишон-фолишонет... Сдавайтесь, д'Эвре, это же чистое Ватерлоо.
     - Гвардия умирает, но не сдается. - Француз дернул себя за узкую острую
бородку и сделал ход, от которого ирландец нахмурился и засопел.
     Варя вышла наружу полюбоваться закатом и насладиться прохладой, а когда
снова вернулась в шатер, шахматы были уже убраны, и разговор шел не более  и
не менее, как о взаимоотношениях человека с Богом.
     - Здесь  не  может  быть  никакого  взаимоуважения,  -  горячо  говорил
Маклафлин, очевидно отвечая на  реплику  д'Эвре.  -  Отношения  человека  со
Всевышним построены на заведомом признании неравенства.  Не  приходит  же  в
голову детям претендовать на равенство с родителями!  Ребенок  безоговорочно
признает превосходство родителя, свою зависимость от него, чувствует к  нему
благоговение и потому послушен - для своего же блага.
     - Позволю себе воспользоваться вашей же метафорой, - улыбнулся француз,
затянувшись из турецкого чубука. - Все это справедливо  лишь  для  маленьких
детей. Когда  же  ребенок  подрастает,  он  неминуемо  ставит  под  сомнение
авторитет  родителя,  хотя  тот  все   равно   еще   неизмеримо   мудрее   и
могущественнее.  Это  естественно,  здорово,  без  этого  человек   навсегда
останется  малюткой.  Тот  же   период   сейчас   переживает   и   подросшее
человечество. Потом, когда человечество повзрослеет еще больше, между ним  и
Богом непременно установятся новые  отношения,  основанные  на  равенстве  и
взаимоуважении. А когда-нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель  ему
станет и вовсе не нужен.
     - Браво, д'Эвре, вы говорите так же гладко, как  пишете,  -  воскликнул
Петя. - Да только все дело в том, что никакого Бога нет, а  есть  материя  и
еще элементарные принципы порядочности. Вам же советую  из  вашей  концепции
сделать фельетон для "Ревю паризьен" - отличная тема.
     - Чтобы написать хороший фельетон, тема не нужна, - заявил  француз.  -
Надо просто уметь хорошо писать.
     - Ну уж тут вы загнули, - возмутился Маклафлин.
     - Без темы даже  у  такого  словесного  эквилибриста,  как  вы,  ничего
путного не выйдет.
     - Назовите любой предмет, хоть бы даже самый тривиальный,  и  я  напишу
про него статью, которую моя газета с удовольствием напечатает,  -  протянул
руку д'Эвре. - Пари? Мое испанское седло против вашего цейсовского бинокля.
     Все необычайно оживились.
     - Ставлю двести рублей на д'Эвре! - об®явил Соболев.
     - На любую тему? - медленно повторил ирландец.
     - Так-таки на любую?
     - Абсолютно. Хоть вон про ту  муху,  что  сидит  на  усе  у  полковника
Лукана.
     Румын поспешно отряхнул усы и сказал:
     - Ставлю триста за мсье Маклафлина. Но какой взять предмет?
     - Да вот хотя бы ваши старые  сапоги.  -  Маклафлин  ткнул  пальцем  на
запыленные юфтевые сапоги француза. - Попробуйте-ка написать  про  них  так,
чтобы парижская публика читала и восторгалась.
     Соболев вскинул ладони:
     - Пока не ударили по рукам, я пас. Старые сапоги - это уж чересчур.
     В результате на ирландца поставили  тысячу,  а  желающих  поставить  на
француза не отыскалось. Варе стало жаль бедного д'Эвре, но денег ни  у  нее,
ни у Пети не было. Подойдя к Фандорину, все листавшему страницы с  турецкими
каракулями, она сердито прошептала:
     - Ну что же вы! Поставьте  на  него.  Что  вам  стоит!  Наверняка  ведь
получили от своего сатрапа какие-нибудь серебреники. Я вам потом отдам.
     Эраст Петрович поморщился и скучным голосом сказал:
     - Сто рублей на м-мсье д'Эвре. - И снова углубился в чтение.
     - Итого, десять к одному,  -  резюмировал  Лукан.  -  Господа,  выигрыш
небольшой, но верный.
     В этот  миг  в  шатер  стремительно  вошел  Варин  знакомец  -  капитан
Перепелкин. Его было не узнать: мундир с иголочки, сапоги  сияют,  на  глазу
импозантная черная повязка (видно, синяк еще  не  прошел),  голова  обвязана
белым бинтом.
     - Ваше превосходительство, господа, я только что от барона Криденера! -
солидно об®явил капитан. - Имею важное сообщение для прессы. Можете записать
- генерального штаба капитан Перепелкин, оперативный  отдел.  Пе-ре-пел-кин.
Никополь взят штурмом! Мы захватили в плен двух пашей и шесть тысяч  солдат!
Наши потери - сущий пустяк. Победа, господа!
     - Черт! Опять без меня! - простонал Соболев и  бросился  вон,  даже  не
попрощавшись.
     Капитан проводил генерала несколько растерянным взглядом,  но  вестника
уже со всех сторон обступили журналисты. Перепелкин с видимым  удовольствием
стал отвечать на их вопросы, щеголяя  знанием  французского,  английского  и
немецкого.
     Варю удивило поведение Эраста Петровича.
     Он  бросил  книгу  на  стол,  решительно  растолкал  корреспондентов  и
негромко спросил:
     - П-позвольте, капитан, вы не ошиблись? Ведь  Криденер  получил  приказ
занять Плевну. Никополь в совершенно п-противоположном направлении.
     Было в его голосе  что-то  такое,  отчего  капитан  насторожился  и  на
журналистов обращать внимание перестал.
     - Вовсе нет, милостивый государь. Я лично принял  телеграмму  из  штаба
верховного, присутствовал при расшифровке и сам отнес ее  господину  барону.
Отлично помню текст: "Начальнику Западного отряда  генераллейтенанту  барону
Криденеру. Приказываю занять Никополь  и  укрепиться  там  силами  не  менее
дивизии. Николай".
     Фандорин побледнел.
     - Никополь? - еще тише спросил он. - А что Плевна?
     Капитан пожал плечами:
     - Понятия не имею.
     У входа раздался стук шагов и звон оружия. Полог резко распахнулся, и в
шатер заглянул подполковник Казанзаки, век  бы  его  не  видеть.  За  спиной
подполковника блестели штыки конвоя.  Жандарм  на  миг  задержал  взгляд  на
Фандорине, посмотрел сквозь Варю, а Пете радостно улыбнулся.
     - Ага, вот он, голубчик! Так я и думал.  Вольнооп