Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Остросюжетные книги
      Марианна Баконина. Школа двойников -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  -
что ходит одетым. То есть он знал, что бродить в неглиже -- неприлично, его просто ввели в заблуждение. А ты знаешь, что торговать журналистской совестью нехорошо, и тем не менее настаиваешь на своем праве делать это. -- Ну Лизавета, ну теоретик, -- не выдержал Саша Маневич. От восхищения он даже оторвался от игры в "Империю" -- познавательной компьютерной игрушки для американских школьников среднего возраста, завоевавшей умы и сердца сотрудников "Петербургских новостей". Корреспонденты и редакторы, в большинстве своем люди с университетским образованием, увлеченно строили империю и за зулуса Чаку, и за Джорджа Вашингтона, попутно небрежно пролистывали незамысловатые рассказики об изобретении колеса или алфавита. Саша слыл "имперским" асом, он как-то умудрился обустроить гигантскую империю, причем довел свое государство до атомного оружия, не обременяя подданных письменностью. Впрочем, ради интересного разговора он был готов пожертвовать игрой. Савва заметил интерес, проявленный публикой в лице Маневича к их с Лизаветой дискуссии, и решил дать отпор: -- Теория суха и бесплодна. -- Савва постарался улыбнуться; так, наверное, улыбался Савонарола. -- А если практически... Какие у тебя претензии к репортажу? По-моему, вполне пристойная продукция. -- То есть ты даже знаешь, о каком сюжете идет речь? Похвально. Я тебе подскажу -- этот сюжет подходит для борделя, в который ты хочешь превратить выпуск! -- Почему для борделя? -- Потому что только продажные женщины, а теперь еще и продажные журналисты появляются перед массами с ценником в руках. Сколько он тебе заплатил? -- Обидно слушать твои слова, да... -- Савва, когда не знал, что сказать, часто переходил на кавказский акцент. -- Репортаж, да... Ты видел? -- Он повернулся к Саше, тот дипломатично промолчал. Маневич смотрел программу. Он, как человек увлеченный, всегда смотрел выпуски, если не был занят на с®емках. Потом все же ответил, но уклончиво: -- Савва, ты мне друг... -- Саша спрятал глаза -- уставился на экран. -- И что же с истиной? -- встрепенулся Савельев, который ждал от товарища сочувствия и поддержки, а наткнулся на цитату. -- Что ты имеешь в виду?! -- возмущенно вскричал он. -- На носу президентские выборы, зрители должны побольше узнать о кандидатах! Вот я и сделал репортаж! -- Этот жанр называется иначе! -- взвилась Лизавета. -- Это панегирик! Касыда! Если бы твой наниматель был восточным сатрапом, за такую оду он бы набил тебе рот золотом. -- Достойная форма оплаты, -- опять отвлекся от "Империи" Саша. -- Только не самая выгодная для Саввы. У него рот маленький, и защечное пространство невместительное. -- Ничего, лиха беда начало, аппетит приходит во время еды, а мускулы лица тянутся легко и быстро. Савва надулся и сразу стал похож на младенца первого года жизни -- серьезного и сосредоточенного. -- Может, он мне и не платил. -- Тогда ты клинический идиот! Савва секунду подумал, пришел к выводу, что лучше быть подлецом, чем дураком, и решился на полупризнание: -- Ты сама говорила, что понимаешь тех, кто подхалтуривает, что нам так мало платят... И... -- Говорила и еще раз повторю. Только я не говорила, что надо выпуск поганить. -- Да у нас таких сюжетов выходит по две штуки в день! -- Не в мою смену, Савва. А ведь я тебе доверяла. Не думала, что семена журналистского цинизма, брошенные в твою душу не очень давно, попадут на такую унавоженную почву... Савва -- вероятно, по молодости -- слегка балдел от красиво составленных фраз. Было видно, что он судорожно ищет достойный ответ Чемберлену в юбке. -- Как излагает, как излагает! -- Саша Маневич всегда выбирал простоту и не боялся избитых слов и оборотов, поэтому изящные фразы его не травмировали. -- А ты-то... Катастрофа-неизбежна! Играешь -- и играй, -- огрызнулся Савва. Он вспомнил старое Сашино прозвище. Его несколько лет называли "Катастрофа-неизбежна", потому что каждый второй репортаж Маневича заканчивался именно этим словосочетанием. Саша, хотя и улыбался в ответ, не любил прозвище, полученное на заре журналистской карьеры. Особенно сейчас, когда он успешно переболел детской болезнью репортерского максимализма. -- Ах, вот как ты заговорил! То лепил мне горбатого про сотрудничество, про то, что вместе мы быстрее сделаем спецрепортаж, хотел выведать, что я снимаю про Зотова... -- Саша поглядел на Лизавету. -- Змей коварный! Еще и соблазнял, мол, у него тоже материал имеется. "Джинсовые" сюжеты у тебя имеются! -- "Джинсой" на телевидении называют левые оплаченные сюжеты. -- А кроме тухлой "джинсы" -- ни шиша... Зазвенел телефон. Саша тут же забыл о вероломном приятеле и метнулся к аппарату. -- А-а-а, вот ты где, мне сказали, что ты меня искала... -- В кабинет Маневича заглянула гримерша Марина. -- А я тебе названиваю по местному. Если уж попросила позвонить -- сиди на месте. Лизавета заметила два хищных взгляда -- Сашин и Cаввин, -- схватила гримершу и поволокла в соседнюю комнату, к себе, от греха подальше. Закрыла на ключ дверь и затолкала гримершу в гостевое кресло: -- Садись, садись... Марина несколько ошалела от такого резкого обращения и даже несколько раз порывалась встать, потом поняла, что со спортивной Лизаветой ей не сладить, смирилась и даже расслабилась в мягком цветастом кресле. Это было самое удобное кресло в Лизаветином кабинете, и стояло оно в дальнем углу. Рядом висел привезенный из Берлина плакат "Ревность" -- репродукция великого творения Босха. Когда Лизавета приспособила его к стенке, Саша Маневич одобрительно сказал: "Ты стала мастером всевозможных знаков. Ревность -- это как раз то особое чувство, которое обуревает многих приходящих в эту комнату". -- "Ревность -- вообще двигатель прогресса", -- предпочла тогда не понять странный намек Лизавета. Марина тоже обратила внимание на плакат, она с минуту рассматривала его, а потом спросила: -- Хорошая полиграфия и репродукция редкая, где нашла? Старые студийные гримеры и парикмахеры, многие с высшим художественным образованием, зачастую разбирались в искусстве -- будь то музыка или живопись -- куда лучше, чем молодая журналистская поросль, прорвавшаяся к микрофону чуть не со школьной скамьи и благополучно путающая инцидент с инцестом. Об одном таком молодом эстете Лизавете совсем недавно рассказывала именно Марина: "Представляешь, сидит, я его пудрю, а он свысока бросает -- мол, сегодня в автобусе видел инцест! У меня чуть пуховка из рук не выпала! А он ничего, дальше рассказывает, как пассажир с контролером поссорились..." -- Это немецкая работа, -- ответила Лизавета. -- Сразу видно. -- Марина вздохнула и поерзала, устраиваясь поудобнее. -- Мне рассказали, ты вчера чуть ли не ночью звонила, меня разыскивала. Наша старшая от неожиданности аршинными буквами записку написала, чтобы я непременно тебя нашла. И днем звонила. Ты даешь, мать! Что стряслось-то? Лизавета хотела было задать вопрос о Леночке Кац, но тут не ко времени вспомнила о клятве, вырванной у нее Сашей Байковым. "Ладно, сначала спрошу, а потом все перескажу Маневичу, пусть он раскручивает дальше", -- мысленно утешила себя Лизавета, села на диван и посмотрела на притихшую в кресле гримершу. Марина была типичным мастером тона, пудры и кисточки. Невысокая, довольно плотная брюнетка, с короткой, очень хорошей стрижкой -- видно, что работает и дружит с парикмахерами, косметики почти никакой и отлично выглядит, сильно моложе своих реальных сорока. Одета просто и удобно -- джинсы, длинный яркий свитер, кроссовки. -- Успокойся, ничего особенного. Просто вот какое дело... Ты с Леночкой Кац у Новоситцева работала? -- Работала... -- удивленно согласилась Марина. -- До конца? -- Нет, ее забрал продюсер. -- Гримерша криво усмехнулась; вероятно, ее не очень радовали шеренги людей в белом, которых надо было все время подпудривать и подмазывать. -- Это ведь он дурь с клипом придумал. Он Леночку и в город взялся подвезти. -- В какой город и с чего вдруг? -- А почему ты спрашиваешь? -- неожиданно побледнела Маринка и запричитала: -- Ой, да что ты, да не может быть! А я-то, дура, не подумала. Так ты думаешь, она именно тогда исчезла? Этот тип мне сразу не понравился, скользкий такой, глазки бегают, болтает ерунду всякую. Все время в гримерке отирался, то к столу подойдет, то пуховки начнет трогать. Я терпеть не могу, когда над душой стоят. И вообще, он на маньяка похож. Значит, ты думаешь, это он Леночку... -- Погоди, я еще ничего не знаю, -- перепугалась Лизавета, ей только слухов на студии не хватало, что Леночку похитил этот чертов продюсер. Скорость распространения слухов вообще, а телевизионных -- в особенности, значительно превосходит скорость звука. А раз продюсер, заказавший клип, тусуется на телевидении, он узнает о том, что его записали в маньяки-убийцы, задолго до того, как Лизавета или Маневич сумеют его отыскать. -- Да, он мне сразу не понравился, главное, Ленку увез непонятно зачем... -- не унималась Марина. -- Что значит -- непонятно? Он ее в ресторан пригласил, за коленки трогал или что? Глазки ей строил? -- Лизавета поняла, что остановить поток подозрений сможет только конкретный вопрос. -- Да Бог с тобой, какой ресторан! Какие глазки! Ленка бы и не пошла. У нее один свет в окошке, ее Валерочка. Вполне, между прочим, бесполезное существо. Уже год как не работает, лежит на диване, размышляет о вечном. А она все время: "Валерочка, Валерочка..." Котлетки на пару, творожок -- у него язва, что ли, застарелая... -- И почему она поехала с этим продюсером? -- осторожно поторопила гримера Лизавета. -- Да работать, конечно, что еще. Мы в тот день гримировали этого... кандидата в президенты. У него кожа -- кошмар, красная, шершавая, с пятнами какими-то, мешки под глазами, шея морщинистая, лысина, взгляд мышиный. А Витька хотел, чтобы он был гладенький, как Рональд Рейган... Пришлось повозиться, особенно пока шею шпаклевали. А этот -- он все время рядом с кандидатом болтался. Даже с нами не резвился, как обычно. Ясное дело -- тот заказчик, вот этот и проверял, нравится -- не нравится. И заодно демонстрировал свою солидность. Потом, когда кандидата загримировали, начал расхваливать: мол, на десять лет помолодел, мол, на это всегда надо внимание обращать! Клиент, конечно, растаял. Потом продюсер уволок его на с®емочную площадку. Мы только собрались покурить, этот возвращается и... -- Кто "этот"? -- Лизавета с трудом продиралась через "тех" и "этих" в Маринином рассказе. -- Продюсер. -- Марина скорчила очаровательную гримаску, призванную показать, каким противным был "этот" продюсер. -- Я думала, он при хозяине будет, хоть часок от него отдохнем. Нет, явился! -- И что? -- Опять начал говорить комплименты -- какой коричневый и гладкий получился его патрон. Он так и сказал -- патрон! Причем без него-то не особо церемонился. Так прямо и говорит: вы из нашего ворона -- орла сделали! А потом подсел на подлокотник кресла рядом с Ленкой и опять о том же самом: "Как вы его отполировали! Блеск! А на шею что положили?" Сам улыбается нежно-нежно... У меня даже скулы свело. Ленка отвечает -- мол, это косметический воск, используется при создании портретного грима или для маскировки явных дефектов. Тот аж взвизгнул от радости. Как будто всю жизнь мечтал гримером стать. И опять расспрашивать начал... -- Марина поискала глазами пачку с сигаретами. -- О чем? -- Лизавета, сидевшая ближе к столу, протянула ей коробочку и зажигалку. -- О чем он ее расспрашивал? -- О работе. -- Марина держала сигарету очень по-дамски, элегантно и непринужденно. -- О том, что такое портретный грим. Как его делают. Про накладки. Когда узнал, опять затрясся. Значит, внешнее сходство не обязательно? Леночка ему все об®яснила -- про тип лица, про губы, про то, что сходство, вообще говоря, не обязательно. Я тогда еще вспомнила, как она сделала из Ролана Быкова толстяка Хрущева и как это классно получилось. -- А он что? -- Совсем приторный стал, за плечи Леночку приобнял, говорит: "Это вы занимались гримом на этом фильме! Я восхищен!" -- Марина так произнесла последнюю фразу, что Лизавете сразу вспомнился большой бал у Воланда и крики Бегемота: "Я восхищен, я восхищен!" Ей подумалось, что и продюсер, должно быть, похож на кота -- жирного, ласкового и несимпатичного. -- А зачем ему был нужен этот портретный грим? -- Бес его знает, -- пожала плечами Марина. -- Но он несколько раз переспросил: "Вы и портретный грим можете? Любого двойника сделать умеете?" -- Двойника? -- машинально переспросила Лизавета. Это редкое в общем-то слово она слышала слишком часто. И слово теперь казалось ей зловещим. От него веяло замогильным холодом. Лизавета почувствовала, что у нее леденеют ладони. -- Он так и сказал -- "двойника"? -- Вот, вот... Ленка молчит, а я и ляпни, что Ленка лучший мастер по портретному гриму в городе, кого хочешь "сделает". Тут продюсер как крыльями захлопает, как закричит, что Леночка -- именно тот человек, которого он всю жизнь ищет... Марина замолчала, часто моргая глазами. Потом спросила: -- Значит, это он... -- Да не знаю я, -- Лизавета старалась говорить как можно убедительнее, -- и никто не знает. Ведь ни милиция, ни кто другой толком Леночку и не искали. Муж даже не знал, в какую командировку она уехала, мы только вчера Новоситцева нашли. Понимаешь? -- с напором спросила Лизавета. -- Ага, -- многозначительно согласилась Марина, а Лизавета продолжала: -- Я не знаю, но все может быть. Постарайся вспомнить дословно, о чем дальше шла речь. Только точно. -- Марина послушно кивнула. -- Это очень важно, для Леночки прежде всего. -- Сейчас, погоди. -- Марина смяла окурок в пепельнице и прикрыла рукой глаза. -- Он сказал: "Вы тот самый человек, которого я давно ищу!" Леночка промолчала, нам этот продюсер вообще не нравился. Тогда он повторил: "У меня для вас есть работа, хорошая, денежная". -- Марина остановилась и облизнула пересохшие губы. -- Я не могу ручаться, что повторяю дословно, но смысл был такой. Леночка ответила, мол, денежная работа понятие растяжимое и все зависит от того, что надо делать. Он сказал: "Конечно, конечно, договоримся", -- и ушел. -- Это все? -- Лизавета пристально смотрела на гримершу. -- Все... -- Та опять потянулась к сигаретам. -- Вроде все... -- Видишь, мы не знаем, что случилось. А чтобы Леночке не повредить, надо действовать очень осторожно. И никто ни о чем не должен знать. Тут все зависит о тебя... Ты, по сути, видела ее последней. -- Я понимаю... -- И еще вопрос. Что он сказал, когда уезжал с Леночкой? Они когда уехали? -- Часа через два после этого разговора. Что он говорил? Да ничего, я его и не видела. Леночка прибежала, засобиралась, все повторяла, что такая халтура бывает раз в жизни. Видно, он ей что-то пообещал. Я согласилась ее отпустить. Там и работы оставалось всего ничего -- актрису попудрить... -- Больше тебе этот продюсер не звонил? -- Лизавета старалась не упустить ни одной подробности. Марина отрицательно покачала головой: -- Нет, и вообще он "продюсер" только по названию, нас Новоситцев нанимал. -- Как ты думаешь, сколько он ей заплатил? -- Не знаю. -- Марина сделала большие глаза. -- Честно не знаю. Тут как кто договорится. Я даже не представляю, сколько Леночке платил Новоситцев! -- Лизавета была убеждена, что гримерша говорит правду: западная манера хранить в секрете собственные гонорары прижилась у нас на удивление быстро. -- Вроде все. Ты понимаешь, что если кто-то узнает о нашем разговоре, то этот продюсер уйдет в подполье и мы ничего не выясним про Леночку? -- Понимаю, что я -- маленькая? -- возмутилась Марина. -- Все зависит от тебя -- никому, ни одной живой душе! Люди любят, когда от них зависит "все", и Марина охотно согласилась хранить тайну, даже от соседок по гримерке. -- Ясно. Значит, договорились -- никому... -- Да что ты, как рыба... -- На том они и распрощались. Но Лизавета знала, что о командировке в Выборг и от®езде Леночки с продюсером Новоситцева в гримерке и костюмерной узнают практически немедленно. Иначе на телевидении не бывает. Здесь секрет -- это то, о чем рассказывают не всем подряд, а только десятку особо близких друзей. Зато была надежда, что каждого посвященного Марина предупредит и до продюсера разговоры не долетят. А остальные -- пусть болтают. Телевидение -- это на семьдесят восемь процентов слухи и сплетни. Проводив Марину, Лизавета осталась в кабинете одна -- вернее, наедине с угрызениями совести. Не прошло и двадцати четырех часов, как она дала слово не заниматься всяческими расследованиями. Сие "чудище зубасто" терзало ее довольно сильно, и она утешила себя в стиле Скарлетт О'Хара: "Я подумаю об этом позже". Лизавете нравился придуманный героиней "Унесенных ветром" способ вступать в сделку с собственной совестью. Сама Скарлетт ей тоже нравилась. Чуть ли не первая героиня-одиночка... Эгоистка, умевшая сражаться за жизнь, свою и близких, пуская в ход зубы, ногти и кремниевые ружья... Ее оружием были кокетство и ложь. Но она же и доказала: отчаянная жажда жизни, приправленная не менее отчаянным себялюбием, -- вовсе не отрицательные качества. Пишущая домохозяйка Маргарет Митчелл нанесла сокрушительный удар по ханжеским идеалам: любить жизнь не стыдно. Только те, кто любят жизнь, могут выжить при любых обстоятельствах. И выживают, и помогают выжить другим. Лизавета еще раз повторила заветные слова "Я подумаю об этом позже" и стала собираться домой. ДАЙ СПИСАТЬ На столе в кабинете Саши Маневича стоял красивый новый диктофон, его гордость и радость. Мощная машинка, которая могла ловить звук даже через карман куртки. Лизвета и Саша только что отслушали полную запись весьма плодотворной беседы. Свой разговор с продюсером Новоситцева Саша Маневич записал на диктофон, потому что у него не было другого выхода. Он хотел иметь в руках материальный итог беседы, которой добился с таким трудом. Сначала Саша, позвонив по телефону, попытался сразу же договориться о с®емках. Он пространно рассуждал о технологии предвыборной борьбы, о том, как важно именно сейчас рассказать зрителям о роли выборных организаторов-профессионалов, об имиджмейкерах, а лучший пример -- именно его собеседник, Олег Целуев. Целуев стойко сопротивлялся. Прямо как боец из маки -- так французские партизаны отбивались от вопросов гестаповцев. -- Представляешь, изображал из себя идейного борца с телевидением и притворялся, что не выносит даже вида камеры! -- Саша уже полчаса расписывал Лизавете, с каким трудом он пробился к этому человеку. -- Делал вид, что общение с прессой вызывает у него аллергию. Саше это показалось подозрительным. Лизавете тоже. Такая камеробоязнь для этой публики вообще-то не типична. Торговцы воздухом, а политическая реклама -- призрачный товар, обычно рады-ра

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору