ие... Время выдачи... Количество... Время списания...
Пилотка  суконная... Пилотка  хэбэ...  Фуражка...  Шапка-ушанка... Шинель...
Гимнастерка  хэбэ...  Время  выдачи...  Время  списания...  Сроки   носки...
соответствуют... Шандыбин?..  Подбородок с  ямкой, родинка  у правого уха...
Гимнастерка   суконная...   Шаровары  хэбэ...  Шаровары  суконные...  Рубаха
нательная...  Кальсоны  нательные...  Портянки  летние...  Полотенце хэбэ...
Время   списания...  Сроки...  соответствуют...   Сапоги   яловые...   Жилет
меховой...  Шаровары  ватные... Рубаха теплая нижняя...  Кальсоны  теплые...
Перчатки зимние... Рукавицы  меховые... Портянки зимние байковые... Портянки
суконные...  Полушубок... Валенки... Время сдачи... В  госпиталь  он попал в
апреле...  Соответствует...  Ремень поясной... Ремень  брючный...  Кобура...
Сумка  полевая...   Вещмешок...  Компас...  Бинокль...  Размеры...  Рост  --
третий... Шинель... пятьдесят второй... Шапка -- пятьдесят восьмой... Сапоги
-- сорок  первый...  Морозов?..  Лицо  узкое, лоб выступающий...  Типография
"Красный пролетарий"... Москва... Заказ... 155... Ажур!
     Глаза  с   прищуром...  Журавлев  Егор?..   Кончик   носа   вздернут...
Лукомский?..  Нижняя  губа  отвислая...   Стрельчук?..  Пойман!..  Бизяев?..
Кареглазый, брови дуговые... Шинкаренко?.. Верховский?.. Манохин?..
     Временное   удостоверение...    номер...    Конфигурация...    Реквизит
содержания... Шрифты текста... Особые знаки...  удостоверительные...  Печать
гербовая... Подписи... натуральны... Чернила... Мастика... Фактура бумаги...
плотность...  Текст...  Лейтенант  Елатомцев  Алексей  Павлович...  Приказом
войскам  Калининского фронта No  0306  от двадцать  восьмого  августа  сорок
второго года... За  образцовое выполнение боевых  заданий командования... на
фронте борьбы с немецкими захватчиками... награжден орденом Красное Знамя...
Орден   за  No   34781...   Начальник  штаба  257-й  стрелковой   дивизии...
подполковник...  Военком  штаба  дивизии...  Батальонный  комиссар...  Пятое
сентября сорок второго... Номер ордена... периоду выдачи... соответствует...
Ажур!..
     Глаза  с  прищуром!  Быстрее!.. Кошевой?.. Глаза карие, бородавка... на
левой щеке... Алексеев?.. Сросшиеся брови, противокозелок вогнутый. Скаба?..
Пойман!..  Игнатов Василий?.. Брюнет!.. Ревякин?..  Бойчевский?.. Лысенко?..
Гурьянов Денис?.. Полынин?.. Мищенко?..
     Мищенко?!! Южнорусский говор... кривоватые, как у кавалеристов, ноги...
глаза с  прищуром...  Неужели Мищенко?! Словесный  портрет... пожалуй...  Но
тот,  наверно, все же  внушительней...  Мищенко  -- девятьсот  пятого... Ему
тридцать  девять... А этому?..  тридцать пять?.. Сорок?.. Неужели  Мищенко?!
Быстрее!!!
     ----------------------------------------
     * ОПРОС -- отдельный полк резерва офицерского состава..
     ---------------------------------------------------------------


        84. ТАМАНЦЕВ

     Я следил  за двумя  своими подопечными, поглядывал и на  лейтенанта, но
ничего представляющего интерес уловить не смог.
     Все  трое  держались естественно,  невозмутимо, держались как свои, как
люди,  которым нечего  бояться  и только  разве  жаль тратить  время на  эту
никчемную проверку.
     Поглядывал я и на Пашу и не мог мысленно  ему не аплодировать.  В такие
минуты  особенно  ощущаешь, что ты перед ним мальчишка, щенок, и не более. В
такие минуты отчетливо осознаешь, что ты перед ним всего лишь скорохват,  но
не больше.
     Надо было видеть его простодушное лицо и доверчиво-непонятливый взгляд,
когда он задавал вопросы или же то просил и брал, то вдруг внезапно совал им
назад документы, и  снова брал,  и опять  возвращал.  Последнее делалось для
того,  чтобы  выявить, нет ли среди  них левши,  причем исполнялось Пашей  с
виртуозной натуральностью, но этим троим и помощнику коменданта он наверняка
казался недоумком, если  и  не полным  дураком,  то, несомненно, дубоватым и
упрямым деревенским простофилей.
     Я сжал зубы, чтобы не фыркнуть  от смеха,  когда  он доверчиво  сообщил
проверяемым  о своей "полюбовнице", поварихе госпиталя,  и показал,  какой у
нее  зад.  И тут  старший лейтенант  ответил с очевидным  промедлением, хотя
вопрос был простенький и вообще-то раненый, лежавший в госпитале, может и не
знать там всю обслугу и всех поварих -- это тебе не медсанбат.
     Я не мог  себе представить, как Паша оценил  эту несомненную задержку в
совокупности  со всеми другими  фактами, только знал по опыту:  на таких вот
безобидных  вроде  бы  вопросиках  вражеские  агенты  сыплются чаще, чем  на
документах. Потому что в рамках легенды они заучивают  и запоминают сведения
о  командном  составе  частей  и  соединений,  в  которых  якобы  служат,  о
начальстве  госпиталей,  где  якобы  лежали,  запоминают  внешность  и  даже
особенности характера старших офицеров и генералов, а вот
     запомнить  всевозможных  рядовых,  различных  писарей  и   поваров  или
госпитальных нянюшек и медсестер  практически невозможно. И что тут ответить
с ходу, когда тебя спрашивают?.. Сказать: "Знаю", а вдруг это вопрос-ловушка
и никакой поварихи Лизаветы там нет? Сказать: "Не знаю", а если это опять же
ловушка и Лизавета -- местная знаменитость и не знать ее просто невозможно?
     Я  от  души  радовался  и  забавлялся,  наблюдая,  как  великолепно  он
придуривается. Конечно,  так  бутафорить,  так играть  сумел  бы,  наверное,
каждый хороший актер-профессионал, но дай ему ту нагрузку на извилины, какая
была сейчас у Паши, дай ему  все Пашины обязанности в эти минуты и задачи, и
от его игры -- будь он хоть Шаляпин! -- остались бы одни воспоминания.
     По говору бритоголового я определил -- земляк,  южанин. Откуда-нибудь с
Северного  Кавказа,  из Ростова  или с Кубани, может, даже,  как  и я, -- из
Новороссийска.  Славная у  него была физиономия, и  вообще  он мне нравился.
Крепкий,   сбитый,  что  называется,   ядреный,  и   держался  он  достойно,
несуетливо.
     На всякий  случай я их уже  прокачал,  прикинул  для  всего, что  могло
последовать. По силе  и он и амбал мне, наверно, не уступали, в бегу же я их
достал бы без труда и в остальном тоже, наверно, превосходил.
     И тут я вспомнил, что точно  так же на рассвете каких-нибудь двенадцать
часов  назад  прикидывал Павловского и что  затем произошло,  и от стыда мне
сделалось жарко. Вот уж действительно -- не говори гоп, не перепрыгнув!
     А  "перепрыгнуть" -- в данном случае поймать разыскиваемых -- мечталось
очень многим.
     Дела, взятые на  контроль Ставкой, бывают  не каждый месяц и не  каждое
полугодие.  Я  знал,  что  к  розыску и  проверке  привлечены  тысячи людей,
задействованы  многие  сотни  оперативных групп, и  хорошо  представлял, что
сейчас  творится  в  полосе  двух фронтов  от  передовой  и на  всю  глубину
оперативных тылов. Предельный режим: хватай мешки -- вокзал отходит!*
     ----------------------------------------
     * Предельный  режим (или "держать предел")  -- проведение в оперативных
тылах активных  розыскных  и  самых  ужесточенных  контрольно-проверочных  и
заградительных  режимных  мероприятий по максимальному  варианту. Предельный
режим  практически   обязателен  при  чрезвычайном   розыске,  когда  к  его
осуществлению  привлекаются, кроме  военной  контрразведки,  территориальные
органы, войска по охране  тыла фронта, комендатуры, армейские подразделения,
а также личный состав истребительных батальонов и службы ВАД. В  напряженной
обстановке предельного режима  неизбежны нервозность и ошибочные  задержания
(по сходству, из-за стечения подозрительных обстоятельств  и  т. п.), отчего
розыскники относятся к нему весьма неодобрительно.
     ---------------------------------------------------------------
     Безусловно, каждый из  этих тысяч  мечтал  только  об одном: поймать!..
Любыми усилиями,  любой ценой! Но я верил  в Эн Фэ и не сомневался,  что  мы
окажемся  на  острие  розыска  и  шансы   у  нашей  группы  будут  наверняка
преимущественные.
     Впрочем, шансы шансами -- это еще не результат, а вот  результатом  как
раз здесь пока что и не пахло.
     Я не знал, что  там у них  в документах, я фиксировал лица, а они  были
такие  спокойные,  уверенные --  ни игры  вазомоторов,  ни малейших  нервных
реакций, -- что у  меня уже  портилось настроение. Вообще-то при обнюхивании
агентуры органолептика редко что-нибудь дает, но  когда у  проверяемых такие
лица, то, как  правило, на девяносто пять  процентов  можешь быть уверен  --
пустышку тянешь!..
     С документами Паша заканчивал, но никаких условных сигналов не подавал.
Глаз у  него  цепкий,  наметанный,  и  если бы  там  обнаружились какие-либо
накладки или несоответствия, он бы  не упустил, и немедленно  прозвучало бы:
"Не  могу понять..."  ("Внимание!") Однако все документы, очевидно, были без
единого  из®яна, и я с нетерпением ожидал последующего:  как эти трое станут
реагировать на досмотр их личных вещей?..


        85. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

      ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Срочно!
     Егорову

     В   представленных  вами   донесениях  не   подтверждено   прибытие  19
служебно-розыскных собак с проводниками, отправленных  специальным самолетом
из Ленинграда в Вильнюс.
     Проверьте и немедленно доложите.
     Колыбанов".

      ШИФРОТЕЛЕГРАММА
     "Весьма срочно!
     Шаповалову

     Задержанных вами по  делу "Неман"  ошибочно сотрудников НКГБ Белоруссии
капитанов  Борисенко и  Новожилова,  выполняющих  под  видом  находящихся  в
командировке офицеров  Красной  Армии специальное  особой  важности  задание
командования  по  радиоигре, немедленно  освободите  и  в  случае надобности
обеспечьте автомашиной или любой другой помощью.
     Армейское командировочное предписание Борисенко и Новожилова, в котором
датой выдачи указано  3 августа, оформлялось в воинской части 62035 27 июля,
то есть до введения в действие нового условного секретного знака.
     Поляков".

      ШИФРОТЕЛЕГРАММА
     "Весьма срочно!
     Егорову

     Сообщаю, что оперативный состав и маневренная группа, посланные в район
Рудницкой пущи для прочесывания и обыска указанной Вами территории, в  13.06
наткнулись на  банду  численностью свыше  двухсот  человек, предположительно
аковцев,  вооруженных,   кроме  винтовок  и  автоматов,   шестью  станковыми
пулеметами МГ и немецкими ротными минометами.
     В результате боестолкновения имеются убитые и раненые с  обеих  сторон.
Наши потери 29  человек,  в числе погибших представитель Главного Управления
контрразведки капитан Затуловский  и  командир  маневренной  группы войск по
охране тыла фронта подполковник Комаров.
     Нами  немедленно  были  затребованы  и  на  автомашинах  переброшены  к
Рудницкой  пуще  поддержки  из  частей  Красной  Армии,   и  к  15.20  район
боестолкновения   надежно  блокирован.   В  настоящий   момент  расположение
бандгруппы,    занявшей   круговую   оборону,   подвергается    интенсивному
пулеметно-минометному  обстрелу.  В  течение  ближайшего  часа,  как  только
сопротивление  противника будет подавлено, сейчас же приступим к  выполнению
Вашего распоряжения о прочесывании и обыске указанной Вами территории.
     О результатах донесу незамедлительно.
     Куликов".

      ШИФРОТЕЛЕГРАММА
     "Весьма срочно!
     Григорьеву

     Задержанных  вами  Самохина  и Кривцова, имеющих несомненное сходство с
фигурантами чрезвычайного розыска, необходимо срочно доставить в Лиду.
     Немедленно препроводите обоих под надежной охраной на аэродром подскока
No  6  северо-западнее Поречья, где в  ближайшие  полчаса  совершит  посадку
высланный нами "Дуглас" (бортовой -- 51).
     Поляков".


        86. ПОМОЩНИК КОМЕНДАНТА

     Выходя  с  Алехиным из-за деревьев навстречу  троим неизвестным, он был
настроен самым серьезным  образом  и сосредоточенно повторял про  себя  свои
предстоящие действия и обязанности.
     Всей первой половиной дня, тремя инструктажами и увиденным на аэродроме
он был  подготовлен к чему-то важному, ответственному,  чрезвычайному. А все
оказалось заурядным и обыденным.
     Если об®ективно документы у проверяемых были в полном порядке, то лично
для него, Аникушина, при проверке, по стечению  обстоятельств,  обнаружились
немаловажные, весьма убедительные факты:
     командировочное предписание,  помимо  особых знаков и секретного (точки
вместо запятой), -- о  чем только вчера сообщил гарнизонный особист -- имело
также на обороте столь знакомые фиолетовые  отметки с печатями Вильнюсской и
Лидской комендатур и его, капитана Аникушина, собственноручную подпись; если
даже допустить, что он мог ошибиться и что-либо просмотреть,  то Вильнюсская
комендатура в приказах ставилась в пример другим отменным качеством проверки
документов, бдительностью  личного  состава и большим количеством задержаний
-- уж там бы не оплошали;
     справка о ранении,  случайно  оказавшаяся в  офицерском удостоверении у
Елатомцева, была выдана тем самым эвакогоспиталем, в  котором  он, Аникушин,
весною   лежал.  Госпиталь  тогда   находился  в  Вязьме,  впоследствии  его
передислоцировали  за  наступающим  фронтом  в  Лиду,  туда  же перевезли  и
выздоравливающих  раненых,  подлежащих скорому возвращению в  строй, так что
все  указанное  в   документе   полностью   соответствовало   действительным
обстоятельствам.
     Аникушин  выписался в середине июня, а Елатомцев спустя полтора месяца,
лежали они в разных отделениях, но  в  справках о  ранении у них красовались
совершенно  одинаковые,   весьма  характерные,  с   замысловато-неповторимым
росчерком подписи начальника госпиталя подполковника медслужбы Кудинова.
     По  стечению  обстоятельств и ранения у них  были  до вольно сходные: у
обоих  проникающие правой половины  грудной клетки, у обоих с травматическим
пневмотораксом,  только  у Елатомцева  -- осколочное, в Аникушина  же попала
автоматная очередь, причем одна из четырех пуль застряла в верхушке легкого,
извлечь  ее  не смогли или из-за близости  подключичной артерии не решились,
этот злополучный кусочек металла и обусловливал ограничение годности.
     То, что Аникушин не знал Елатомцева в лицо, было неудивительно: всего в
четырех отделениях находилось до тысячи  человек, к тому же  третья хирургия
располагалась отдельно, в другом здании.
     А   вот   названного  Елатомцевым  начальника  третьего  хирургического
отделения   майора  Лозовского   Аникушин  знал.  Лозовский  был   известный
ленинградский  хирург  и заядлый меломан, напевавший,  как говорили, даже во
время операции.
     Чуть  ли не  каждый  вечер после ужина он устраивал  в столовой  своего
отделения  час  классической музыки: приносил для  проигрывания пластинки из
своей  коллекции, в  том  числе и с ариями из опер  в  исполнении  Шаляпина,
Собинова и других знаменитых певцов.
     Аникушин, как только ему разрешили  вставать, приходил туда непременно;
он  помнил, как  Лозовский, полноватый,  с  залысинами  и бородкой клинышком
брюнет, садился  где-нибудь  в  углу  и, слушая  музыку,  покачивал  в  такт
головой.
     Конечно, упоминание  фамилии  Лозовского  и такая  памятная характерная
роспись  начальника  госпиталя, детали,  столь  убедительные  для Аникушина,
Алехину  ничего не  говорили,  да  и не  могли,  наверно, сказать. Во  время
проверки документов Аникушин  увидел  особиста как  бы  заново:  недалекого,
постыдно медленно соображавшего, читавшего про себя по складам и не умевшего
даже скрыть своей бестолковости. Он то брал документ, то вдруг, не проверив,
возвращал (дважды не тому, у  кого взял!),  погодя, словно  что-то вспомнив,
опять  брал  и опять  возвращал. Повторяемые им  на  каждом  шагу  "знаете",
"понимаете",  "так",  "эта",  "значит"  подчеркивали  скудость  его  речи  и
неповоротливость  тугого мышления: пока он с  трудом  осилил один  документ,
Аникушин самым внимательным образом просмотрел целых три.
     То,  что  до  проверки  он  не казался  столь примитивным,  об®яснялось
просто.  По  дороге  от  опушки  и   здесь,   на   поляне,  он   в  основном
инструктировал, наставлял,  то есть  повторял  привычные штампованные фразы,
говорил то,
     что  ему уже  приходилось высказывать, должно  быть,  десятки,  если не
больше, раз.  К  тому же Аникушин,  занятый своим --  Леночкой и предстоящим
вечером,  --  слушал его по необходимости, только  в  рамках  уяснения своих
обязанностей на сегодняшний день и, разумеется, не анализировал его речь.
     Теперь  же  приходилось  думать, оценивать, и  потому  вся мыслительная
убогость  Алехина  сразу  стала  очевидна.  Вылезло  наружу  и  его  нелепое
упрямство.  Аникушин знал, что  такие  люди никогда  не признаются  в  своих
ошибках и в несостоятельности своих подозрений.
     Второстепенные    документы    --    вещевые    и   расчетные   книжки,
продовольственные аттестаты, проездные литера и различные справки --  как  в
комендатуре, так и при патрульной проверке тоже спрашивали, но только в  тех
случаях, когда основные документы вызывали какие-либо сомнения.
     Здесь  же  удостоверения  личности и командировочное  предписание  были
безукоризненными, и требовать пред®явления  других документов не имелось, по
разумению Аникушина, никаких оснований, потому он и не стал это делать и был
рад, что Алехин обошелся без него.
     Спрашивать же партийные документы по комендантским установлениям вообще
не  рекомендовалось,  делалось это  в  исключительных случаях,  при  наличии
веских оснований, и Аникушин к партийному билету  даже не прикоснулся. Когда
же Алехин, не моргнув и  глазом, раскрыл его и принялся проверять, Аникушин,
скосив  на  секунды  взгляд, отметил немаловажное  обстоятельство: Елатомцев
вступил в партию  в октябре сорок второго года, в самое, наверно, тяжкое для
страны время.
     И такого офицера, заслуженного фронтовика, в прямом смысле слова грудью
защищавшего  Отечество, участника обороны Москвы, самого  дорогого Аникушину
города, Алехин мог по-прежнему в чем-то подозревать и, очевидно, намеревался
еще  и обыскивать --  с каждой  минутой в Аникушине нарастало  несогласие  с
действиями  особиста  и   желание  или  потребность  как-то   выказать  свое
неодобрение, свое сугубо отрицательное отношение к происходящему.
     Отец неоднократно  говорил ему  и погибшему младшему  брату, что каждый
отвечает  прежде всего  перед  самим собой и потому сам себе главный  судья.
Отец  учил,  что  в  сложных,  требующих самостоятельного решения  ситуациях
советский  человек должен поступать  так, как ему подсказывают его совесть и
его убеждения.
     Этому  наказу  на  войне  Аникушин  следовал  неукоснительно  и во всех
случаях в конечном итоге оказывался прав.
     Самый   впечатляющий   пример   правильности   и  мудрости   отцовского
наставления  он  получил  два  года  назад, в  тяжелую  пору,  когда  армия,
потерявшая  в непрерывных боях более половины  личного состава,  ожесточенно
сопротивляясь и отстаивая до последнего каждую позицию, отходила к Волге.
     Немцам  удалось  разрезать  их  дивизию  на  несколько  частей,  и  он,
Аникушин, с остатками батальона  очутился в группе из полутора сотен бойцов,
окруженной со всех сторон на пересечении Двух степных шоссейных дорог.
     Он оказался вторым по занимаемой должности и званию командиром и вместе
с капитаном  из соседнего полка, бывалым фронтовиком,  имевшим за первый год
войны,  когда наградами никого  не баловали,  два ордена  Красного  Знамени,
поспешно организовывал круговую оборону.
     Несмотря на ранения в  голову  и плечо, капитан был энергичен, блестяще
ориентировался и командовал в боевой обстановке, его смелости и хладнокровия
хватило  бы  на  десяток  фронтовиков.  После  нескольких  часов  совместных
действий  Аникушин  буквально влюбился  в  него  и благодарил  судьбу, что в
трудный час она свела его с таким человеком.
     Они  поклялись  друг  другу, что  не отступят