тправки больших партий  автомобилей с европейских свалок, -
эти слухи имели под собой все основания.
     Корнеев, хотя уже и погряз в шоу-бизнесе по самые  уши, практически  не
пересекался  со   старым   приятелем,  предпочитая  работать   с  маленькими
издательскими  фирмами, которые  платили сразу, расплачивались исключительно
черным налом и готовы  были идти почти на любые условия директора популярной
группы. Для них в любом случае было выгодно получить альбом "Города N" - так
назывался коллектив из  Екатеринбурга, бразды правления в  котором  взял  на
себя  Корнеев.  Даже  если  фирма  совершенно  не  умела  вести  дела  и  не
зарабатывала  на  выпущенном альбоме,  что  было,  в принципе, невозможно  -
"Город  N"  продавался  стабильно  и  считался  одним  из  самых  устойчивых
рок-коллективов,  -  то  моральный капитал  предприятия рос как на  дрожжах.
Иметь  в  своем  каталоге  несколько  альбомов  "Города" было  престижно, а,
главное,  полезно  -  такой  козырь  всегда  срабатывал  при  переговорах  с
очередным  потенциальным  клиентом.  Узнав,  что  заштатная  фирма выпускает
"Город", клиент сразу переставал давить и пыжиться, начинал разговаривать  с
продюсером серьезно и чаще всего соглашался на выдвигаемые условия.
     До Корнеева, конечно, доходили  слухи,  что "Модерн Мьюзик" процветает,
специализируясь, в основном на русской попсе, однако не брезгует и артистами
других  жанров, при  условии, что  эти  артисты кассовые. Капитал у  "Модерн
Мьюзик" был такой, что она могла купить на корню  практически любого артиста
и  заплатить  любой  сногсшибательный гонорар, руководствуясь  только  одним
принципом - имя должно быть громким и хорошо покупаемым.
     На фоне такого благоденствия смерть Зыкова, случившаяся 29 августа 1998
года,   через   десять   дней  после   кризиса,  была  для  Корнеева  полной
неожиданностью.
     Мужик взял и выстрелил себе в рот  из нагана. Казалось бы, ни с того ни
с  сего. Насколько это было известно, на личном фронте Зыков не имел никаких
неприятностей - он был  заядлым холостяком, любителем  дорогих проституток и
вроде   бы   вообще  не   собирался   вступать   в  серьезные   отношения  с
представительницами  противоположного пола. Что же до профессиональной сферы
его деятельности...  Вероятно, причины таились  именно в  этой  области,  но
опять-таки  никто  -  ни  непосредственное   начальство   Зыкова,   ни   его
коллеги-сослуживцы,  ни  секретарши,  ни  уборщицы,  ни курьеры,  которых  в
"Модерн Мьюзик" был уже если  и не легион, то близко к тому, ни музыканты, с
которыми  Зыков дружил, пьянствовал и нюхал кокаин, - никто даже понятия  не
имел,  что могло довести этого  удачливого весельчака-жизнелюба до последней
черты.
     "Модерн  Мьюзик", конечно, понесла  крупные убытки, но стояла крепко  и
сдаваться не собиралась. Конкуренты только руками разводили - как это  Зыков
умудряется  делать  такую  хорошую мину при  столь  сомнительной игре. Хотя,
впрочем, может быть, и не столь сомнительной была его игра, по крайней мере,
Дима по-прежнему ни в чем себе не отказывал, заключал договоры  с артистами,
которые после кризиса впали в состояние  не прекращающейся ни днем, ни ночью
истерики, и  даже платил  им какие-то небольшие авансы.  А это, по  понятиям
послекризисной ситуации, было делом совершенно уж немыслимым.
     На столь благостном фоне это самоубийство казалось еще более странным -
никто даже из самых близких знакомых Зыкова не мог найти ни малейшего повода
для такого отчаянного шага.
     Корнеев предполагал, что  в "Модерн Мьюзик" не  все было так уж чисто и
гладко, но предположения оставались предположениями, и озвучивать их Корнеев
не собирался.
     Поскорбев  по  однокашнику,  он  еще  больше  уверовал  в  правильность
выбранного пути и  порадовался,  что  не влез до сих  пор  ни в какие  сферы
бизнеса,  связанные с торговлей чем  бы то  ни было -  кассетами,  машинами,
водкой... Единственный товар, который казался  ему безопасным  в работе и до
сих пор  таковым  являлся, были  люди. Живые  артисты. "Живое мясо", как  он
иногда говорил в шутку, пересекая границу, скажем, Украины.
     - Что везете? - спрашивали его борзые хохлы-таможенники в явной надежде
сорвать с русского бизнесмена хотя бы сотню баксов.
     - Живое мясо, - отвечал улыбающийся Корнеев...

     Сегодня   похмелье  мучило   его   сильнее,  чем  бывало  обычно  после
ежевечерней дозы.
     "Должно быть,  давление  скачет",  -  думал Корнеев,  разглядывая  лицо
Бориса Дмитриевича и одновременно  пытаясь предугадать,  какой каверзы можно
ждать от этого выжиги.
     -  На  пятерку,  значит,  - повторил  Гольцман.  - Знаешь, Гена,  такое
дело...
     -  Ну что  там?  Какое еще дело?  - пропыхтел  Корнеев. - Давай,  Боря,
решать вопрос. Нам улетать сегодня.
     - Да...
     - Что, проблемы какие-то?
     -  Да  нет,  Гена...  Собственно...  Понимаешь,  там,  в  зале,  кресла
покрушили...
     - Ну и что? Я здесь при чем?
     - Знаешь, Гена, я думаю, нам с тобой надо разделить расходы.
     - С какого хрена? Твоя работа - охрану обеспечить. Ты же вбил стоимость
охраны, значит, с ними  и  разбирайся.  Раз  они  не уследили  -  это не мои
проблемы.
     - Это-то понятно. Но тут еще по билетам...
     - А что - по билетам? Там же аншлаг был.  Я ведь  сидел за кулисами,  в
зал выходил. Все видел. Ты что, Боря, хочешь сказать? Что денег нет?  Так  я
понимаю? К чему все эти прелюдии?
     -  Да  нет, что ты, старик, есть деньги, есть. Только  мне кажется, нам
все-таки нужно как-то договориться.
     - Я не понял? Ты платишь бабки группе или нет?
     Борис Дмитриевич встал и подошел к сейфу.
     - Вот твои бабки, Гена. Ты меня совсем уже за лоха держишь, я не пойму?
     - Да  нет, что  ты... -  Увидев на столе  пачку  зеленых купюр, Корнеев
сменил гнев на милость. -  Что ты, Боря... Просто, знаешь, нервы... С бодуна
все кажется таким, как бы это сказать... ненадежным, что ли.
     - Это верно.  Слушай, Гена,  деньги  бери, спрячь, а  у меня к тебе еще
есть кое-что...
     - Ну давай, давай, что ты хотел?
     - Убытки мы понесли. Оплата  этих кресел долбаных... С охраной еще были
проблемы...  Потом  пожарники наехали...  Я уж  тебе  не  говорил,  не  стал
расстраивать перед концертом.
     - А что там еще с пожарниками?
     - Ты же  сам вчера видел.  Сам мне  сказал  про  аншлаг.  А там был  не
аншлаг,  Гена. Там  был  супераншлаг.  Там зрителей  было  ровно на  семьсот
человек больше, чем положено по вместимости зала.
     - Ну и заебись!
     - Это так.  Только пожарники сказали, что пока зрителей не будет  ровно
столько, сколько положено, концерт никто не начнет.  Вообще, сказали, снимем
все мероприятие к свиньям. Вот так. Они могут.
     - Они могут, - повторил Гена. - И что? Ты им заплатил?
     - А как ты думал? Заплатил, конечно.
     - Много?
     -  Много - не много, а  в  общей  сложности набежало там штуки полторы.
Туда сунул, сюда сунул. Вот бабки и расходятся.
     - Ну, на аншлаге-то...
     - Да если бы это по нашим билетам был аншлаг! Там же половина фальшивых
было! Как  всегда -  тридцать  процентов  халявы, тридцать  процентов  -  по
липовым проходкам, посчитай. Сколько осталось?
     - Сорок процентов.
     -  Вот тебе отчет о проданных билетах.  О проданных через  кассу. Сорок
процентов заполняемости.  И я тебе плачу, Гена, с этих сорока  процентов всю
сумму, на которую мы договаривались, понял?
     - А-а... Что ты хочешь сказать? Что свои бабки мне платишь?
     - Да.  Потому что для меня  моя  репутация важнее этих долбаных  трех с
половиной штук, на которые я попал.
     - Ну, Боря, три с полтиной - не пролет, если честно.
     - Конечно, не пролет, а все равно как-то неприятно.
     - Согласен. Приятного мало.
     - Так вот, Гена. Мы вчерашний концерт сняли на видео.
     - Ну?
     - Хорошо сняли. Давай выпустим кассетку, а? "Концерт в Питере"? Как ты?
     - Да я  что - ради бога. Только, Боря, ты же знаешь: нет договора - нет
разговора.
     - Договор подпишем.
     Гольцман поднял телефонную трубку.
     - Катя? Принеси-ка мне бланки договоров. Да, стандартные.
     -  Так,  - сказал Борис Дмитриевич,  когда  секретарша  Катя  вышла  из
кабинета, оставив на столе несколько листков, густо покрытых мелким печатным
текстом. - Так... На роялти только, Ген, да? Я так понимаю?
     - А аванс? Нет аванса - нет романса...
     -  Аванс...  Давай  мы  таким образом покроем наши вчерашние  убытки. А
роялти - один хрен будешь  получать. Чего нам  с тобой париться? Я  тебе еще
концерт сделаю, или два. Публика  пока хавает группу, надо  крутить... Давай
через месяц?
     - Ну, давай. Ладно. Только с концертами железно. Два, на гарантии.
     - Забились. Подписывай.
     Гольцман уже успел заполнить несколько  пунктов договора - те, где речь
шла о предмете,  то есть о выпуске видеокассеты с  записью  концерта "Города
N",  об авансовых обязательствах (прочерк), об авторских отчислениях (десять
процентов), - подписал и двинул бумаги к Корнееву.
     - Так-так-так...
     Менеджер быстро пробежал глазами три страницы договора.
     - Ладно. Только из уважения к тебе.
     Корнеев достал из кармана пиджака ручку и подмахнул два экземпляра.
     - И, значит, два концерта гарантийных? Я тебе верю на слово, Боря.
     - Конечно. Кому же  нам верить, если не друг другу.  А на  самом деле я
тебе вот что хочу сказать, Гена -  ситуация с производством сейчас настолько
хуевая, что я уж и не знаю, кто бы еще стал  выпускать нынче видео "Города".
После кризиса народ еще не очухался.
     - А ты очухался?
     - А у меня это рентабельно, потому что свое производство, свой  монтаж,
своя полиграфия. Тут хоть как-то можно вытянуть. Правда, материалы все равно
за зеленые покупать, никуда не денешься...
     - Ладно. - Корнеев поднялся со стула. - Поехал я. Спасибо, Боря.
     - На связи.  - Гольцман пожал протянутую потную руку. - На связи, Гена.
Всего. Вы, кстати, куда сейчас едете?
     - В Харьков.
     - Палычу привет. Он вам устраивает?
     - Он.
     - Хороший мужик, - улыбнулся Гольцман. - Надежный.
     - Да, - кивнул Корнеев. - нас еще не кидал. Его только все кидают, а он
артистов бережет.
     - Это точно. Ну, пока.
     Когда повеселевший менеджер покинул кабинет, Гольцман взял договор, еще
раз просмотрел, улыбнулся и бросил на стол.
     - А на фига нам этот фильм? - спросил Митя.
     - А он нам на хер не нужен, - ответил Гольцман.
     - Тогда зачем?
     Борис Дмитриевич поднял телефонную трубку, набрал номер.
     - Але? Сергей? Вези бабки. Да, все подписал. Жду.
     - Вот так, Митя.  -  Гольцман положил трубку на аппарат и  потянулся. -
Вот так надо. Учись, сынок, пока я жив.
     Митя подошел поближе к столу.
     - Я не понял... Мы продаем их, что ли?
     - Конечно. Слушай. Все очень просто.
     Телефонный звонок прервал об®яснение.
     - Извини.
     Гольцман поднял трубку.
     - Але. Да, Миша. Да, говори, что  у тебя... Что?! Когда? А-а... Как? Ну
ничего  себе...  Понял, понял... А тело... Короче.  С телом все дела бери на
себя. Да, мы  оплатим  все. Бери автобус, короче. Тело вези в  Питер. Он как
там вообще, лицо хоть осталось? А-а,  не видел...  Ну давай, дуй в больницу,
короче. И, Миша, я тебя прошу, шустрей. Все  расходы, скажи, берет  на  себя
"Норд".  На связи. Как только что-то  будет происходить, звони мне на трубу.
Будет, будет,  не волнуйся. Не волнуешься? Ну, ты  молодец у меня...  Давай,
работай. Это будет наша тема, ты понял? Никого на дух не подпускай. Все, жду
информации.
     Гольцман положил трубку.
     - Что-то случилось?
     Митя пристально смотрел  Гольцману в лицо, пытаясь угадать, с кем из их
общих  знакомых случилось  несчастье. Сам факт смерти был для  него ясен  из
коротких  фраз, которые  Гольцман  только что  произнес,  -  про  тело,  про
больницу, про автобус в Питер. Только - кто? И какие последствия это событие
принесет?  Чем обернется для работы "Норда"? За время своей  деятельности на
ниве  шоу-бизнеса Митя уже привык  к  тому, что любые происшествия в городе,
любые политические  катаклизмы,  пожары,  землетрясения, свадьбы  и разводы,
рождения и смерти, войны и захваты самолетов - все это и еще  многое  другое
может  быть  с легкостью  использовано в работе. Так  или иначе, но из всего
этого можно извлечь прибыль.
     "Бойцы  невидимого  фронта",  - говорил Борис  Дмитриевич,  когда  речь
заходила  о сотрудниках "Норда". Люди видят внешнюю сторону события, а какие
оно вызывает последствия и кто умудряется на этом заработать - для них тайна
за семью замками.
     - Что случилось? - повторил вопрос Митя.
     -  Случилось, -  с интонацией  Штирлица  ответил Гольцман.  - Максим не
знал, смеяться или плакать...
     - Какой Максим?
     -  Не читал?.. Не знаешь ты,  Матвеев,  современной  классики.  Это  из
книжки  одной. Митьковской. Но  не  важно. Короче говоря, Василек  наш концы
отдал.
     - Как это - концы отдал?
     - Кеды выставил. Умер, одним словом.
     - Умер?
     - Слушай, Митя,  кончай дурачком прикидываться.  Умер. Он же не бог. Он
человек. А человек, бывает, умирает.
     - Да, случается... А что с ним? Что произошло? Убили, что ли?
     - Почему ты так подумал?
     Гольцман прищурился и с интересом посмотрел на Матвеева.
     - Ну... - Митя пожал плечами. - Ну, не знаю... Время такое. Да и сам он
был парень заводной. И здоровый... И торчал вдобавок. Тут все одно к одному.
     - Молодец!
     - Кто?
     - Ты.  Не  он  же...  Он  уже теперь  никто...  Хотя, в  общем... Время
покажет.
     - Что?
     Лицо  Гольцмана приобрело выражение, которое Митя очень не любил.  Губы
Бориса Дмитриевича сжались в тонкую синусоиду, глаза остановились. Раздражен
был Борис Дмитриевич и в этом состоянии опасен для окружающих.
     - Какой ты тупой, Митя...
     - Извините.
     - Да ладно. Горбатого могила исправит. Слушай сюда. Мы, то есть "Норд",
занимаемся теперь Васильком. Быстро дуй к его жене. Все расскажи.
     - Что?!
     Митя вскочил со стула и заходил по кабинету.
     - Что - "расскажи"?! Почему я? Что я знаю? Нет... Не-ет!
     - Да! Ты сейчас,  милый мой, поедешь.  И  не говори,  что у  тебя тачка
сломана.
     - Я и не говорю...
     -  Чудненько.  Сгорел он  по  пьяни. Курил,  наверное,  в  постели  или
что-нибудь  вроде  этого...  Как  это  обычно  бывает?  Вполне  традиционная
алкогольная смерть.
     - Или под кайфом, - высказал предположение Митя.
     - Нет. Никаких "под кайфом". Пьяный был, ты понял?
     - Понял.
     -  Так и скажешь. А она... Ты ее не бойся, Митя. Она баба ушлая.  Я  ее
давно знаю, у них уже  несколько лет  не  все  в порядке. Так что истерик не
будет. И скажи...  - мягко так, сам сообразишь как - скажи, что все  расходы
по похоронам там, поминкам, всю суету мы берем на себя. Полностью. Ей ничего
делать не придется. Понял?
     - Ага... Понял. Кажется, я правильно вас понял, Борис Дмитриевич...
     - Ну,  наконец-то. Смышленый ты все-таки, Митя.  Только  прикидываешься
дуриком. Ты понимаешь, Митенька, что для нас все это значит?
     - Ну...
     Матвеев  смутно  догадывался,  куда  клонит  Гольцман,  но  не  решался
высказать свои предположения. Слишком уж цинично. Для него, продюсера. А для
генерального - что позволено Юпитеру, не позволено быку...
     -  Вижу, что понимаешь.  Главное,  чтобы  ты  правильно это понимал.  И
языком не болтал.
     - Борис Дмитриевич, я что, первый год замужем, что ли?
     -  Было  б так, я  бы с тобой это  не обсуждал. Все, погнали. Время  не
ждет. Сейчас каждая секунда на счету.
     Гольцман  схватился  за  телефонную  трубку  и забарабанил по клавишам,
набирая очередной номер, а Митя выскочил в коридор и, не обращая внимания на
посетителей,  как  по  команде  привставших  с  длинного  кожаного дивана  и
подавшихся к Матвееву в надежде выяснить, когда же Сам их примет, выбежал на
лестницу.

        2
     Матвеев остановил машину возле дома Василька.
     "Вот сволочь,  - думал Митя,  выходя из своего "Опеля". - Нашел  время.
Взял  аванс, понимаешь. Наверное, это  его  и подкосило. У него давно  таких
денег  в  руках  не  было...  Пять  штук.  Не  бог весть  что, но для  такой
воинствующей  нищеты,  как  Василек, это,  конечно,  сумма.  Можно  вусмерть
упиться. Что он и сделал, сука. Как теперь Ольге все это сказать?  Гольцману
легко,  он подобные вещи никогда на себя не  вешает. Небось уже сидит, бабки
подсчитывает, которые срубит на Васильке.  Ну, собственно, если срубит, то и
я без штанов не останусь. Так что пусть его, пусть считает".
     Митя зашел в магазин, располагавшийся в  первом этаже нужного ему дома.
Купил  литровую бутылку водки, шоколадок, подумал и взял еще пива, вспомнив,
что Ольга  всегда  с  несказанной  теплотой  относилась к  этому  фирменному
напитку всех питерских музыкантов.  Затем,  стараясь не думать о предстоящем
разговоре, вышел из магазина,  нырнул в воняющий мочой и какой-то тухлятиной
под®езд и быстро взбежал на пятый этаж.
     Ольга открыла сразу, словно ждала Митю под дверью.
     - Я уже  все знаю, -  сказала она, глядя  Матвееву прямо в глаза. - Так
что не напрягайся,  Митенька. Проходи, садись на кухне. В комнате  у меня не
прибрано. Бардак, одним словом.
     Матвеев  осторожно,  стараясь не зацепиться  ногой  за  обрезки  досок,
которыми был уставлен коридор, за угол тумбочки, неловко установленной рядом
с вешалкой, за велосипед,  подвешенный к стене очень низко и, кажется, очень
ненадежно, пробрался в конец коридора и умудрился достичь  кухни без видимых
физических повреждений. О моральных этого нельзя было сказать - в  последнее
время Митя стал  не  в меру брезглив,  и  один вид  запущенных  квартир  или
грязных под®ездов вызывал у него  кислую гримасу и даже  порой тихую, сквозь
зубы, ругань.
     - Ты что, принес там, что ли, чего?
     Ольга вошла вслед  за Матвеевым и встала у окна,  дымя  сигаретой. Митя
осмотрелся.
     "В комнате у нее не прибрано, -  подумал он. - "Не прибрано"! Это у нее
называется  - "не  прибрано". Конечно.  Можно  себе представить.  Если здесь
такое, то там, наверное, вообще полный мрак".
     Пустые бутылки на  полу  -  это еще полбеды.  Это, можно  сказать, даже
нормально.  Дом, в кухне  которого нет пустых пивных бутылок, всегда казался
Мите подозрительным, и хозяева его вызывали какое-то необ®яснимое недоверие.
Нет, бутылки - это пустяк. Даже  если из-за них приходится поджимать  ноги и
сидеть скрючившись. Но все остальное...
     Кухня  когда-то была  оклеена  обоями -  моющимися, прочными  и  вполне
кондиционными,  о чем свидетельствовала грязная чересполосица  их обрывков и
серой  штукатурки,  местами   обвалившейся  и  обнажившей  решетку   дранки.
Крашеный, белый в прошлом, потолок теперь имел  темно-рыжий цвет от копоти и
табачного  дыма, рамы  на  окнах  рассохлись,  разошлись,  там  были  теперь
широкие, чуть  ли  не в палец, щели, и  общий дискомфорт усугублял ровный  и
нудный, словно преддверие зубной боли, сквозняк.
     - Васька ремонт начал делать...
     - Сам? - Матвеев оттягивал неприятный разговор.
     - Сам. Он все сам. Самый умный. Вот и доумничался.
     - Да... Такие дела.
     - Ладно, слезы лить не будем. Не дети. Да, Митя?
     Матвеев осторожно пожал плечами.
     - Наливай давай.
     Ольга поставила  на  стол, слегка  присыпанный сигаретным  пеплом,  два
стакана сомнительной чистоты.
     - Что там у тебя?
     - Водка. И пиво.
     - Давай с водки начнем. Чтобы сразу...
     Матвеев  наполнил  стаканы,  взял  свой,  поднял,  размышляя,   сказать
что-нибудь или не стоит, но Ольга разрешила его замешательство.
     - Давай, Митя, не робей. Я атеистка. Мне все эти обряды да предрассудки
по барабану.
     Матвеев быстро проглотил водку, глянул на хозяйку - Ольга легко махнула
полстакана, словно это была не водка, а сладкая водичка.