л мужик в больницу... А мог, говорят, и не доехать.
     Или Валька Гурвич. Прямо с улицы  в больницу  увезли...  Инфаркт. Слава
богу,  люди  помогли, посторонние  совсем, а  могли ведь  и  мимо пройти. Не
вызвали бы "неотложку" - все, кранты...
     Сколько таких историй было  -  уму непостижимо. И все  его,  Гольцмана,
ровесники. Возраст...
     Нет,  нельзя  сейчас  сломаться.  Никак  нельзя. Всю жизнь  горбатился,
работал дни и ночи без сна и отдыха.  Вот  наконец засветило что-то впереди,
капитал  какой-никакой   сколотил,  так   ведь   нужно   и  пожить   в  свое
удовольствие... Иначе - что?  В могилу  деньги забирать? Так там они вряд ли
понадобятся.
     Борис Дмитриевич посмотрел на влетевшего  в  кабинет  Матвеева  с плохо
скрытой злостью.
     "Молодой...  Сволочь...  Меня  переживет, гаденыш, - подумал  Гольцман,
испытывая непонятную, внезапную и острую  ненависть  к подчиненному.  -  Мое
ведь место займет. Как пить дать. Стоит мне чуть слабину дать - все, поминай
как  звали. Приеду из больницы, а в моем  кресле уже этот  красавец сидит. И
еще  об®яснит потом -  мол, нельзя  дело останавливать,  процесс должен быть
непрерывным...  Сам  научил,  сам  ему  первые уроки  давал...  Нет,  нельзя
расслабляться, нельзя... Никаких болезней!"
     - Ну что, Митя, как все прошло?
     Борис  Дмитриевич  усилием  воли  отодвинул  черные мысли и  постарался
переключиться  на приятные и привычные  повседневные дела.  Даже  нацепил на
лицо совсем не обязательную для Матвеева улыбочку - дурацкую, слащавую, чуть
ли не отеческую.
     - Класс,  Борис  Дмитриевич!  Вот  так  бы каждый  месяц, просто супер!
Работа - не бей лежачего. Сказка, одно слово.
     - Согласен.  Только, видишь,  к сожалению, эта  вещь одноразовая. Может
быть, года через два повторим. Каждый месяц - нереально. Даже два раза в год
- нереально. Раз в год - с большим напрягом. Народ не пойдет. Проверено.
     - Да, черт возьми. Все хорошее быстро кончается.
     - Деньги сняли с касс?
     - Сняли. Можно делить.
     - А чего делить? Все наше. Десять процентов фирме, десятку - москвичам,
и хорош. Сколько остается?
     Митя  положил на  диван  свой кейс, открыл  его и начал  выкладывать на
черную кожу сиденья пачки денег, перетянутые тонкими зелеными резинками.
     - Так сколько там должно получиться?
     - Аншлаг был, Борис Дмитриевич.
     - Ого! Поздравляю!
     - Значит, если в бакинских - пятьдесят штук. Минус зал...
     - Так ведь мы за зал вперед заплатили.
     - Ну, я имею в виду мелочь всякую. Пожарники, билетерши, гардероб...
     - А, ты в этом смысле...
     -  Ну да.  Значит,  чистыми у  нас  -  с  уплаченной арендой,  со всеми
вычетами по мелочи - сорок семь.
     - Не балуешь ты билетерш.
     - Да ладно. Три  штуки как сквозь пальцы утекли.  Столько там шакалов в
этом зале образовалось! Все тетеньки-администраторши в очередь выстроились.
     - Ну-ну. Давай цифры.
     - Короче,  пять штук кладем  на фирму.  Десятку - в  сторону.  Остается
тридцать две. По  тонне ребятам.  Двадцать девять.  Блядь,  деньги просто на
глазах исчезают. Ну вот, двадцать девять...
     - Помнишь фильм "Место встречи"?
     - Ну?
     - Так с почином вас, Глеб Егорыч.
     - Спасибо, Борис Дмитриевич. Значит, двадцать девять...
     - Ну что ты телишься? Делим пополам, и все. Тебе что, деньги не нужны?
     - Как же-с, как же-с... Еще как нужны.
     - Вот и все. Давай считай деревянные и езжай менять на  биржу. Сейчас я
позвоню,  тебя встретят наши  парни.  А,  черт... Им-то  ведь  тоже  надо...
Короче, списывай с нас трешку в пополаме. Отдашь ее тем, кто встретит.
     - Крыша, что ли?
     - Нет,  мать  твою, подпол. Крыша, кто же  еще? Игнат подойдет,  ты его
знаешь.
     - На чем ехать?
     - На  своей  и  поезжай. Коля сядет с тобой в кабину,  а  там, у биржи,
Игнат все будет держать под контролем. Посчитал?
     - Да. Вроде все верно.
     Митя сложил деньги обратно в кейс, кивнул Гольцману и вышел из офиса.
     Оглянувшись, он посмотрел на свежеотремонтированный под®езд и железную,
с кодовым замком, дверь парадного.
     Как  это Гольцман  умудряется, когда ему  нужно,  делать  ремонт такими
темпами?
     Да и не только ремонт.
     Продажу-покупку  квартиры Стадниковой они оформили  в рекордно короткие
сроки.  Вся  процедура  заняла примерно неделю.  Еще прах  рок-звезды не был
развеян  по  ветру,  а  в  его  бывшей квартире  уже  начался ремонт.  Да  и
принадлежала она теперь не вдове героя андеграунда, а фирме "Норд".
     Всего за  месяц  был снят  документальный фильм  о  жизни и  творчестве
Василька, включающий  многочисленные  интервью,  воспоминания современников,
панорамы мест, где жил и бывал Леков, фрагменты из его концертов разных  лет
и торжественные кадры развеивания пепла над Петропавловской крепостью.
     Гольцман настоял на концептуальном решении, хотя  режиссеры, работавшие
над  картиной,  предлагали  сделать  несколько   дублей.  Кто  из   зрителей
разберется,  что там летит с борта вертолета  -  прах  музыканта  или просто
сигаретный  пепел? Но Борис Дмитриевич  заставил  снимать все по-честному, с
настоящим прахом.  Правда, в  самый ответственный  момент что-то случилось с
камерой, и ровно половина эпизода была записана с техническим браком. Только
тогда Гольцман дал  добро на  дубль,  и всю процедуру повторили.  Впрочем, в
результате, после  монтажа,  все  равно  получилось так,  что  большую часть
эпизода  в  кадре  находилась  урна  с настоящим прахом.  И  только панорама
Петропавловки с  купами деревьев  и блестящим  шпилем  сбоку смотрелась  уже
сквозь сигаретный пепел. Но кто  об  этом знал?  Да никто, кроме  оператора,
Мити и Гольцмана... И еще - Стадниковой, которая скорбно сжимала губы, держа
в  руках сначала урну с  прахом покойного мужа, а потом -  с содержимым трех
автомобильных пепельниц...
     Ремонт в  квартире,  совсем  недавно  принадлежавшей  Васильку  и Ольге
Стадниковой,  был сделан с  фантастической скоростью. Даже не то что ремонт,
квартиру  перестроили  по какому-то  мгновенно  сварганенному  эксклюзивному
проекту,  и   в  ней  разместился  офис  свежеобразованного  фонда  "Город",
президентом коего стал генеральный директор  продюсерской фирмы "Норд" Борис
Гольцман.
     О  целях  и  задачах  фонда  Митя имел  весьма  смутное  представление,
поскольку весь  процесс учреждения, регистрации и вселения в  новый офис шел
без него.
     Собственно, Матвеев тоже не терял время даром. Он занимался проведением
фестиваля видеоклипов,  прибыль от которого сейчас  и покоилась в его кейсе.
Честно  заработанная  прибыль, милый  сердцу  "черный  нал",  который они  с
Гольцманом - автором  идеи и  гарантом  безопасности мероприятия -  спокойно
поделили поровну.
     Десятка  ушла на  взятки и на малую  долю москвичей, которые помогали в
устройстве мероприятия. Вообще, к радости и удивлению Мити, фестиваль прошел
тихо, спокойно, совершенно без эксцессов и принес отличные деньги.
     Причем  не  только Мите с Гольцманом.  Совсем не  им одним. Когда  Митя
начал прикидывать, сколько еще народу нагрело  руки на этом деле,  он сбился
со  счета,  пытаясь  оценить  навар  фирм,  торговавших  едой  и  напитками.
Разумеется, это  не считая  буфета зала, заработавшего на  фестивале больше,
чем на любом из концертов самой популярной эстрадной звезды.
     Вся акция заняла одну ночь, и, кажется, в городе ее вообще не заметили,
хотя фестиваль проходил в одном из лучших залов, в самом центре города.
     Рекламная   кампания,  по  задумке  Гольцмана,   имела  строго  целевой
характер,  и  вечером к месту фестиваля  стали с®езжаться  дорогие иномарки.
Посторонних не было - двадцатидолларовые билеты  лучше любой милиции отсекли
ненужный, безденежный контингент.
     Фестиваль  изначально  был  подан как светская вечеринка. В  фойе  зала
разгуливал весь питерский  бомонд, аккурат  и  заполнивший  полуторатысячный
зал, двери в который не закрывались во время  всего показа, шедшего нон-стоп
с десяти вечера до шести утра.
     В  фойе работали четыре  стойки  местного  буфета и  было  бесчисленное
множество  лотков с  закусками  и  напитками,  большей  частью алкогольными,
продававшимися  по  ценам, значительно  превышающим  те,  за которые эти  же
закуски и напитки можно было купить в другом месте и в другое время.
     Митя до самого конца не мог понять, как это Гольцману удалось купить на
подобную аферу всех респектабельных людей города на Неве.
     Расходная часть, если сравнивать  акцию с обычными концертами, которыми
занималась фирма  "Норд",  была практически  равна  нулю.  Концерты  хоть  и
привычное  дело,  а  все  равно  -  такая  возня!  Здесь же  не  нужно  было
связываться с  фирмами,  дающими напрокат аппаратуру, отпала необходимость в
сценическом  свете,  во   всяких   дымах-стробоскопах,  не  говоря   уже   о
декорациях...

     Последнее  время  артисты  просто  свихнулись  на  декорациях.  Строили
какие-то замки на сцене - не сами артисты, конечно, а их штатные  художники.
Режиссеры, с благословения продюсеров, наворачивали сумасшедшие конструкции,
тяжеловесные и сложные в перевозке, и при этом  накручивали такие сметы, что
сама рентабельность концерта становилась весьма сомнительной.
     Да  еще  пиротехника,  экраны на сцене,  где во время выступления стало
принято  крутить  кино,  лазеры, голография  -  что только  не  использовали
отечественные попсушники,  дабы хоть как-то удивить, завлечь зрителя на свой
концерт,  а скорее  всего,  истинная  причина была совсем  в другом.  Просто
каждый из них хотел казаться круче своих коллег.
     Это  было  настоящее  соревнование  в затратах.  Артисты  хвастались  в
кулуарах  друг перед другом - кто сколько заплатил за костюмы балета, во что
обошлась  пиротехника,  сколько стоят  декорации  и  сценический  свет. Один
выписал режиссера-постановщика своего шоу из  Англии, другой - из Америки...
Они  даже  жаловались  друг другу - "ни хера, старик, не  заработать  стало,
такие  расходы,  такие  сумасшедшие  расходы.."  Но  в  этих  словах  всегда
слышалась явная, нисколько не скрываемая гордость. Вот, мол, я какой,  все у
меня по-взрослому.  Все у меня круто. Как на Бродвее.  Как в  Голливуде. Все
как настоящее.
     "Если бы они еще и пели по-настоящему,  -  думал Митя.  - Если бы  пели
вживую, а то - позорище, одно слово..."
     Звезды  так называемого второго эшелона в  расчет не брались. Всем было
известно, что их  концерты проходят под фонограмму,  и все с этим смирились,
так же как смирились с  плохим звуком на рок-концертах, которые рокеры  -  и
раскрученные,  как  "Машина  Времени",  и  самые  молодые  -  традиционно  и
принципиально играли с живым звуком.
     Митя знал, как тяжело  устраивать  эти концерты, какая возня каждый раз
начинается  с  аппаратурой. Казусы возникали постоянно,  без этого в России,
кажется, невозможно было обойтись.  Даже на  концерте  великой, классической
группы "Назарет" в "Октябрьском" во время исполнения последней песни, шедшей
на  бис,  отказал  усилитель,  и его  пришлось  чинить прямо на  сцене,  под
дружелюбный  смех и замечания  публики, купившей совсем  недешевые  билеты и
ожидавшей  качественного  шоу.  Группа сделала  все,  что  могла,  и  вполне
оправдала  надежды  фанатов, а вот аппаратура, как всегда,  подвела. Техники
бегали по сцене с  отвертками  и шнурами, а  гитарист "Назарета" с виноватой
улыбкой разводил руками.
     Тяжело было  с аппаратурой,  все это  знали,  но в тех  случаях,  когда
выступали рок-группы, Митя хотя бы понимал, ради чего горбатится, ругается с
поставщиками, докупает  что-то  за  деньги фирмы,  а иногда  и тратит  часть
собственной зарплаты, приобретая в  последний момент исчезнувшие детали - те
же шнуры или микрофонные стойки.
     Больше всего его  бесили претензии тех  поп-артистов, которые выступали
на страницах  газет и журналов, честно смотрели в глаза  зрителям  с экранов
телевизоров  и говорили, что  поют только вживую,  без всяких  фонограмм. Уж
кто-кто, а Митя прекрасно знал цену всем их интервью и заявлениям.
     Арадзе пел треть концерта "живьем", потом включалась  фонограмма. Ну, с
ним, положим, все ясно, Арадзе можно понять  - что-то  у него было с горлом,
человек перенес несколько  тяжелых  операций  на  связках,  уважительная,  в
общем-то, причина.
     Предводитель   отечественной   поп-музыки,  национальный   секс-символ,
золотой  соловей  российской  эстрады  Георгий  Егоров со своей обаятельной,
сверкающей улыбкой  даже не спорил, поет он под  "фанеру" или  нет, а просто
пожимал плечами - мол, что вы  такое говорите, какая еще "фанера",  знать не
знаю никакой "фанеры", глупо даже подходить ко  мне  с такими  словами. Этот
черноволосый атлет с ангельским голосом, действительно, первые три песни пел
"живьем"  и  под  живое  сопровождение  своей  группы.  На  четвертой  песне
включалась  "минусовка",  то  есть фонограмма  музыки,  под которую  Георгий
честно пел в микрофон. А на седьмом произведении эта малина заканчивалась, и
дальше,  до  конца, до биса шла  уже  чистая,  милая сердцам  промоутеров  и
исполнителей, родная совковая "фанера".
     Зрители же, не ведая, что сценическое действо разделено на такие части,
ни о чем не подозревали. Концерт  начинался "живьем",  это  было слышно даже
самому неискушенному  и нетренированному  уху. Фанаты  Егорова  толкали друг
друга локтями и  закатывали глаза -  вот видите, вот слышите, наш кумир поет
живьем, кто еще так сможет? К седьмой песне рассеивались последние сомнения,
и  внимание  аудитории  переключалось  непосредственно  на  творческий  акт,
который Егоров учинял на  сцене. Он, а точнее, режиссеры и продюсеры проекта
довели концертные выступления своего  артиста до гротеска, который, впрочем,
вполне отвечал вкусам публики и принимался ею  за  высокохудожественное,  со
вкусом поставленное шоу.
     Матвеев старался не  ходить на эти представления, однако бывало, что по
работе  он не мог,  не имел  права отсутствовать  в  зале, и ему приходилось
наблюдать все эти фонтаны огня, взрывы, клубы дыма, толпы балетных танцоров,
носившиеся  по  сцене  из  одного портала  в  другой,  чудовищные декорации,
расцвеченные  яркими   лучами  разноцветных   прожекторов,  лазерные  пушки,
водопады  (настоящие   водопады!   Тонны  воды  вдруг   обрушивались  из-под
колосников, создавая иллюзию какой-нибудь Ниагары)... Все это было тщательно
отрепетировано,  рассчитано,  смонтировано, и  вода текла  ровно туда,  куда
нужно, чтобы не замочить артистов, языки пламени полыхали в  предназначенных
для  них местах,  а танцоры  назубок  знали  сложную схему светящихся меток,
прилепленных к  линолеуму сцены,  чтобы  артисты видели,  куда им  наступать
можно,  а куда  не следует, чтобы  не угодил кто-нибудь ненароком в эпицентр
пиротехнического взрыва или не сел в буквальном смысле слова в лужу.
     Прежде Митя считал, что эталоном безвкусицы и сценической  гигантомании
на все времена  останется ныне уже пожилой, но по-прежнему бодрящийся Андрей
Панкратов,  знаменитый  еще  с  советских времен.  Уже  тогда он считался  у
пуританской отечественной публики "спорным" и "смелым".
     Матвеев помнил этого артиста  еще  со школьных  лет. Удивительно долгой
была карьера  Панкратова и отличалась удивительным постоянством. Он не менял
стиль, как Раиса Неволина, не делал себе татуировку, заплатив за нее бешеные
деньги,  которые  многим  честным  россиянам  могли  только  присниться,  и,
рассказав эту историю всему миру (Егоров - о, вот это событие, сделал себе в
Америке  татуировку,  как настоящий экстремал, тысячу американских  долларов
заплатил за удовольствие, все столичные и  провинциальные  газеты немедленно
сообщили эту новость  благодарным читателям), не устраивал громких скандалов
и публичных бракоразводных процессов.
     Как  и  десять,  и  пятнадцать  лет назад,  Панкратов скакал  по  сцене
зайчиком,  причем, по  личному  мнению  Матвеева,  довольно неуклюже скакал,
непрофессионально.  Пел свои песни, ни одна из  которых, кроме самой первой,
спетой  еще  в  далекие семидесятые  (что-то  такое про  мокрый  город),  не
задерживалась  в  памяти. И тем  не менее, взяв  упорством  и  постоянством,
Панкратов занял свое место в золотом фонде российской эстрады.
     Митя,  учась  в своем институте, и вообразить не  мог, что через десять
лет  он  будет  сам устраивать  концерты Панкратову.  Перестал  существовать
Советский Союз, прогрохотал  путч, менялись президенты, менялась  экономика,
менялись  деньги,  меняли  названия  улицы  и  города,  и  только  Панкратов
оставался  неизменным.  Как  он  пел про  слякотный  мегаполис  в  семьдесят
седьмом, так сейчас пел про Голливуд - с теми  же  интонациями,  с  теми  же
танцами, в костюмах  такого же точно покроя, как и раньше. Волосы Панкратова
были  все той же длины и  густоты,  не говоря  уже о  том,  что ни намека на
седину  не   было   в  шевелюре   этого   бодрого,   прыгучего   и  верткого
пятидесятилетнего юноши.
     Панкратов  всегда  стремился украсить свои выступления, превратить их в
некое  подобие театрального  представления,  и  Мите  казалось,  что в  этом
направлении  он,  бесспорно, лидирует.  Однако  оказалось,  что нет  предела
совершенству.
     Если  на концертах Панкратова патока и  мед  медленно текли  со сцены в
зрительный зал, обволакивали зрителей липкими, мягкими, тягучими волнами, то
во  время  представлений  Егорова  эта патока и  этот мед,  смешанные  уже с
сахарной пудрой или  даже сахарином, били в  ошеломленных поклонников тугими
струями из тысяч мощных водометов. Или - пескоструев, как посмотреть.
     Митя ненавидел работу с этими представителями русской популярной музыки
вовсе не  из-за ничтожности их песен -  наплевать ему было и на "заек",  про
которых кричал Егоров, и на "бэби", о которых  тянул  Панкратов.  Митя давно
перестал  реагировать на качество той музыки, которую  продавал. То, что ему
нравилось, он слушал  у себя дома, если на это хватало времени. По  привычке
Митя все еще  говорил  в  дружеских  беседах,  что  он меломан, что собирает
коллекцию  дисков,  обожает хорошую музыку, и сыпал  именами  и  названиями.
Однако  на самом деле музыку Матвеев слушал все реже и реже, а новых  дисков
для  своей коллекции  не покупал  уже  года четыре. Некогда было, да и, если
честно, желание как-то  иссякло.  Музыки ему  хватало на работе.  Иногда это
была даже весьма неплохая музыка.
     Что  до  Панкратова  с  Егоровым -  Митя  вообще  не воспринимал их как
творческих  единиц, на  концертах  этих певцов  Матвеева интересовал  только
билетный "вал" и процент, который он получит за проделанную работу.
     Ненавидел  он их за другое  - за  претензии,  которые  пред®являли  эти
фанерные герои  устроителям  концертов.  Не сами,  конечно.  Сами  они и  не
подозревали  о существовании какого-то Мити Матвеева, им было не до него.  У
них  хватало  своих  забот.   Вот  перекрасить  волосы,  например.  Или  там
татуировка.
     Митя  разговаривал   с  администраторами  звезд,   и  пафоса   у   этих
администраторов было не  меньше, а может быть, и больше, чем у  самих героев
русской попсы.
     После этих разговоров начиналась такая суета,  такая головная боль, что
Митя только  и  ждал,  когда же от  платформы  Московского вокзала  тронется
поезд, унося с собой два вагона с труппой  и  техническим  персоналом группы
Егорова  или вагон со  свитой Панкратова. Сами полубоги передвигались иначе.
Егоров летал  на арендованном самолете,  Панкратов  -  на обычном  рейсовом,
почти как простой смертный. А иногда Егорова доставлял из столицы специально
оборудованный лимузин.
     Митя гонял своих младших администраторов, и те, проклиная все на свете,
искали какую-то специальную  стойку для гитары, увиденную гитаристом Егорова
в неком  нью-йоркском зале. Гитарист говорил,  что  другая  ему не подходит.
Певцам