или  невольно  -  способствовал  засылке  в  Штаты
немецкого  агента,  занимавшегося  шпионажем  по  атомной  бомбе,   Даллес
затребовал от своих друзей в Вашингтоне доверительные данные о том, что же
такое на самом деле Макайр, чем он сейчас занимается, кто его поддерживает
и что его может ждать в ближайшем будущем.
     Ответ он получил весьма интересный: "В настоящее время "М"  переведен
"Диким Биллом" в государственный департамент, где он занимается  подбором,
оформлением на службу и контактом  с  теми  кадрами  разведчиков,  которые
переведены из ОСС в дипломатическое ведомство и  отправлены  на  работу  в
посольства.  Можно  считать,  что  в  ближайшем  будущем    "М"    получит
внеочередное повышение; вполне возможно,  что  именно  он  возглавит  весь
отдел, занимающийся кадровой  политикой.  Новая  администрация  будет  его
активно  выдвигать,  поскольку  он  пользуется  поддержкой  директора  ФБР
Гувера, и притом отменно зарекомендовал себя на работе в нашем консульстве
в Мадриде, когда именно он завербовал наиболее серьезного немецкого агента
"К", игра с которым позволила дезинформировать сначала Канариса, а затем и
Шелленберга в период подготовки операции вторжения во Францию".
     ...Даллес уже тогда имел в голове свой план: разгон  ОСС,  расфасовка
кадров Донована по  отделам  государственного  департамента,  министерства
юстиции, Пентагона, штабов ВМС и ВВС -  с  тем,  чтобы  в  последующем  не
только создать свою,  личную  разведку,  но  и  ударить  по  Доновану  под
предлогом  того,  что  он  привел  в  ОСС  огромное  количество   красных,
работавших не столько на Рузвельта, сколько на Сталина.
     Даллес уже тогда понимал, что дипломаты, да  и  политики,  не  смогут
сделать того, что задумал сделать он: не только в Западной Европе, но и на
юге Американского континента,  а  также  и  в  странах,  попавших  в  зону
советского влияния.  Не было, считал он, таких людей в Вашингтоне, которые
бы обладали отчаянным мужеством для того, чтобы вернуть Америке утраченные
позиции: и не только в Чили и Аргентине,  но  и  в  Венгрии,  Югославии  и
Чехословакии.
     Да, конечно, эта работа не вписывается в нормы общепризнанных  статей
международного права, но именно поэтому ему и были нужны люди, которые  бы
выполняли  его  приказы  куда  более  рьяно,  чем    предписания    своего
непосредственного  начальства.  Будучи  высоким  профессионалом,   Даллес,
размышляя о категориях отправных, глобальных, никогда не чурался  черновой
работы; проблему оформления деловых отношений  как  со  своими,  так  и  с
противником, который шел на контакт, полагал делом основополагающим;  если
ты вынужден постоянно думать о том, в какой мере контрагент верен тебе, не
ведет ли двойную игру, не о т д а е т ли тебя другим, серьезная комбинация
просто-напросто невозможна, ибо она, по идее, должна быть подобна заговору
влюбленных, абсолютное доверие друг другу, никаких  сомнений  в  честности
партнера...
     Поэтому, прилетев с Геленом в  Штаты,  Даллес  пригласил  Макайра  на
ланч, был предельно любезен, вспоминал рисковый полет молодого  коллеги  в
Женеву; люблю  отважных  людей;  дождался,  пока  Макайр  сам  т р о н у л
Кохлера, и тут-то  нанес  свой  сокрушительный  удар,  достав  из  кармана
справку о том, кто такой Кохлер, чем занимался в Штатах на  самом  деле  и
какой урон  мог  бы  нанести  "Манхаттэнскому  проекту",  не  будь  Гитлер
истерическим  кретином,  а  его  "палладины"  -  трусливыми  марионетками,
боявшимися   сказать   хоть   слово,   которое   бы    шло    вразрез    с
ч у в с т в о в а н и я м и "великого фюрера".
     Макайр побледнел до синевы; Даллес заметил, что  собеседник,  видимо,
бреется чуть ли не от самых век - так  щетинист;  борода  бы  закрыла  все
лицо, не скоблись он столь тщательно (видимо, два раза в день).
     - Что будем делать? - спросил Даллес,  не  назвав  его  ни  "мистером
Макайром" - если бы понял, что имеет дело  с  дурнем,  ни  "Бобом"  -  как
называл его всего пять минут назад.
     Макайр хрустнул  пальцами,  что  было  противоестественно  всему  его
физическому и духовному строю: тяжелый, сильный, самовлюбленный, уверенный
в будущем, он сломался, пальцы крутил, словно девушка на первом  приеме  у
гинеколога, и смотрел на Даллеса испуганными глазами, ставшими похожими на
рачьи - так они были выпучены и круглы, безо всякого выражения, один  лишь
нервический блеск...
     - Я не знаю, Аллен... Это такой ужас... Вы должны помочь мне...
     - Как? - поинтересовался Даллес. - Каким образом?
     - Я не знаю... Не мне вам подсказывать... Я готов на все, я...
     - А на что вы можете быть готовы? На то, чтобы  мы  забросили  вас  в
Японию и вы принесли сведения, что Шелленберг  не  переслал  японцам  вашу
информацию? Или успокоили Трумэна, что копия ваших шифровок  не  попала  в
Кремль? '
     - Моих шифровок?!
     - А что, Кохлера я привез в Штаты? Или Геверниц?
     - Но я даже не мог себе представить...
     - Ладно, Боб, - сказал Даллес, понявший за эти мгновения то, что  ему
хотелось понять, - пишите на мое имя письмо... Абсолютно честное, со всеми
подробностями, не стараясь выгородить себя... Изложите дело так, как вы бы
его рассказывали богу.  Завтра вечером ваша исповедь должна быть у меня. Я
попробую погасить пожар.  Я на вас ставил. Боб, и мне очень горько, что вы
невольно сработали на руку Гитлеру... А сейчас - выше вашу красивую голову
с ранней сединой! Храните улыбку и думайте о том, что у вас есть друзья, -
это помогает жить.
     - Но мне, право, не в чем исповедоваться, Аллен! Не  думаете  же  вы,
что за этим стояла какая-то корысть?
     - Боб, только не делайте ошибки.  Вы на  грани  того,  чтобы  сделать
непоправимую ошибку: то есть сказать мне  половину  правды.  Я  знаю,  как
делают суперагентов. Я наблюдал за работами, подобными вашей с Кохлером, и
смотрел на это сквозь пальцы, потому что с  самого  начала  догадывался  о
случившемся и страховал  моих  мальчиков.  Я  понимаю,  как  страстно  вам
хотелось  в ы с к о ч и т ь.   Боб,  я  все  это   прекраснейшим   образом
понимаю...  Но как все случилось? На чем  вас  обошел  Кохлер?  Почему  вы
решили безусловно на него поставить - напишите  мне  об  этом...  В  конце
концов я должен убедиться в мере вашей искренности...  Вы же, надеюсь,  не
предполагаете, что я пойду на укрывательство врага, даже  если  он  мне  и
симпатичен... Я могу простить ошибку, но не предательство.
     - Зачем писать? - тихо спросил Макайр. - Вы и так все поняли... Верно
поняли... Это была ставка моей жизни... Неужели вы не верите мне?
     - Верю, - ответил Даллес, упершись своими мудрыми добрыми  глазами  в
его расширившиеся зрачки. - Но мне нужна  гарантия,  Боб.  Жизнь  приучила
меня страховать рискованные предприятия.


     Через три дня  после  того,  как  "исповедь"  была  получена,  Даллес
встретил Макайра  в  государственном  департаменте,  встретил  "совершенно
случайно", обменялся рукопожатием и,  не  выпуская  изо  рта  свою  прямую
английскую трубку, сказал так, что это было слышно только им двоим:
     -  Все  хорошо,  Боб,  живите  спокойно,  мои    друзья    в    курсе
произошедшего...  На днях свидимся, я  об®ясню  вам  то,  что  надо  будет
сделать...
     Он об®яснил ему, что надо  было  делать:  Макайр  стал  некоего  рода
тайным курьером между Гувером, министерством юстиции  и  Даллесом,  причем
если  формально  он  должен  был  координировать  акции  отдела   разведки
государственного департамента в плане его кадровой политики с пожеланиями,
которые  ему  высказывались  Пентагоном  (подбор  и  расстановка   военных
атташе),  ФБР  (изучение  личных  дел  дипломатов   и    разведчиков)    и
министерством юстиции (надзор за соблюдением законности), - то  отныне  он
фактически работал на Даллеса, не предпринимая ни одного  шага  без  того,
чтобы не проговорить заранее все препозиции со своим спасителем.
     Именно Макайр и оказался той фигурой, в которой Даллес так  нуждался;
замышляя свой удар по ОСС еще летом сорок пятого; как  всякий  талантливый
разведчик он понимал, что черновую работу, связанную с риском разоблачения
и публичного скандала, должен вести такой человек, который готов на все  и
никогда не  з а л о ж и т  босса.
     Возможность разоблачения (люди ОСС - зубасты, за себя драться  умеют,
особенно те, которые пришли сюда в начале войны из левого лагеря, во  всем
и всегда  ориентировались  на  Рузвельта)  и  связанного  с  этим  лишения
заработка в  государственном  департаменте  была  соответствующим  образом
подстрахована: брат Макайра, вполне надежный человек, никак,  ни  во  что,
понятно, не посвященный, был приглашен на работу в ИТТ и готовился к тому,
чтобы  занять  место  директора  филиала  концерна  в  Монтевидео;  помимо
заработной платы ему выделили определенное количество  акций,  которые  он
положил в банк на свое имя, хотя был уведомлен о  том,  что  распоряжаться
этими средствами должен Роберт - "в целях национальных интересов  страны".
Когда Макайр узнал, сколько стоят эти акции, ему стало понятно, что за всю
свою деятельность в государственном департаменте,  да  и  в  любом  другом
правительственном учреждении, - даже если предположить, что жить он  будет
до ста лет и столько же  лет  сидеть  в  своем  кресле,  -  он  не  сможет
заработать и  третьей  части  того,  что  оказалось  принадлежащим  ему  в
результате благодетельства Аллена  Даллеса  и  тех  сил,  которые  за  ним
стояли.



        ШТИРЛИЦ - VII                              (Мадрид, октябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     Штирлиц вылез из такси, вызванного ему Кемпом, поднялся в свой номер,
удивившись тому, что старика, сидевшего на этаже, не было на месте; обычно
он чутко дремал в кресле, укрыв ноги, раздутые водянкой, тяжелым  баскским
пледом.
     Штирлиц включил свет -  тусклый,  уныло-пыльный,  устало  снял  мятый
пиджак, обернулся и сразу же натолкнулся  взглядом  на  человека,  который
спал на его узенькой кровати, не сняв  ботинок;  ботинки  были  тупорылые,
американского фасона, как и на Джонсоне.  Человек действительно спал; даже
хороший профессионал не мог бы так  точно  сыграть  ровного  похрапывания,
неловкой позы, да  и  розовые  помятости  на  лице  говорили  за  то,  что
необычный гость лежит на его кровати не менее часа, а то и двух;  сморило,
видимо, бедолагу, пока ждал.
     Штирлиц мгновение стоял возле  двери,  продумывая,  как  ему  следует
поступить: то ли разбудить незнакомца, то ли уйти из номера,  то  ли  лечь
спать  на  маленький  жесткий  диванчик,  стоявший  в    закутке,    возле
умывальника, - туалета в номере не было, приходилось ходить в самый  конец
коридора: душевая была на  первом  этаже,  каждое  посещение  стоило  семь
песет; вода шла то холодная, то горячая; ничего не попишешь,  пансионат  с
одной звездочкой; раньше в  таких  жили  проститутки,  студенты  и  бедные
иностранцы, приехавшие в Мадрид, чтобы изучить язык.
     Он  выключил  свет,  аккуратно  повесил  пиджак  на  спинку  стула  и
устроился на диванчике, досчитай до ста, сказал он себе, и ты  уснешь;  ну
их всех к черту; ты не понял, чего от тебя хотят, все  слишком  запутанно,
никакой логики; нет, конечно же, логика есть, их логика, непонятная  тебе;
значит, надо ждать;  ничто  так  не  помогает  п р е в о з м о ч ь  ноющую
тягость ожидания, как сон; спи.
     И он уснул, словно провалился в темноту.
     ...На  грани  пробуждения  Штирлиц  вдруг  увидел   громадный    луг,
совершенно белый из-за того, что весь был усыпан полевыми ромашками, и  по
этому бело-желтому лугу шли Сашенька и Санька; она совсем еще молодая,  он
никогда не видел ее иной, а Санька был в  немецкой  форме  без  погон,  но
отчего-то босой, ступни совершенно восковые, с синими прожилками холодных,
безжизненных вен; если Сашенька казалась веселой, близкой, живой, то сын -
из-за этих страшных восковых ног - был весь пепельный, как бы  нереальный,
и вокруг его головы вился рой красной мошкары.
     Он вскинулся с диванчика; было еще  темно,  значит,  спал  не  больше
часа; человек на его кровати сжался в комочек, положил  ладонь  под  щеку,
чмокал,  словно  младенец.  Это  сладкое  чмоканье  отчего-то    раз®ярило
Штирлица; он достал сигарету, закурил, тяжело затянулся и сказал:
     - Слушайте, пора и честь знать, у меня ноги затекли.
     Чмоканье прекратилось, человек на кровати затаил дыхание и -  Штирлиц
почувствовал это - спружинился.
     -  Вы  ведь  говорите  по-английски,  -  сказал,  наконец,   человек,
откашлявшись, - я плохо понимаю немецкий.
     - Ложитесь на диван, я  хочу  поспать  на  своей  кровати,  -  сказал
Штирлиц. - Ноги свело.
     - Я ждал вас с двенадцати, извините за  вторжение...  Я  менял  скат,
именно я должен был подобрать вас на дороге, вам ведь говорили мои коллеги
про голубой "форд".
     - Говорили...  Что ж так долго меняли скат? Я шел минут  двадцать  по
шоссе, все ждал, когда пульнут в спину.
     - Я всегда стрелял в лоб, мы ж  не  гестапо,  -  человек  поднялся  с
кровати, потянулся так, что Штирлиц услышал, как  хрустнули  его  суставы,
включил свет и, улыбнувшись, сел на стул к колченогому маленькому столику.
Ранняя  седина  делала  его  лицо  благородным,  глаза    были    круглые,
иссиня-черные, умные, со смешинкой. - Это ведь я должен был накормить  вас
сказочным обедом. Придется дождаться утра, пойдем сказочно завтракать.
     - Вы, наверно, недавно в Испании, - заметил Штирлиц, не поднимаясь  с
диванчика. - Здесь отсутствует институт  сказочных  завтраков;  в  "Ритце"
дают кофе и джем  с  булочкой,  скучно;  надо  ждать  десяти  утра,  когда
откроются испанские таверны, только  там  можно  полакомиться  осьминогом,
колбасками и тортильей...
     - А сейчас только семь,  -  сказал  человек,  посмотрев  на  часы.  -
Сдохнешь с голода.  Может, пока что обговорим ряд вопросов, представляющих
взаимный интерес? Не против?
     - Давайте, чего ж не обговорить. Вас как зовут?
     - Это неважно.  Мало ли как могут звать человека. Шарль. Или Магомет.
Иван. Важно, что я пришел к вам с предложением. Я представляю американскую
разведку и заинтересован в том, чтобы  познакомиться  с  вами  поближе.  Я
только что  получил  кое-какие  данные  из Вашингтона,  связанные с вами и
вашим прошлым.  Присматривался я к вам довольно долго, пришлось поработать
в  немецких  архивах,  полнейший хаос;  видимо,  все-таки много документов
погибло,  но по фотографиям я пришел к выводу, что доктор Брунн и господин
Бользен - одно и то же лицо.
     - Слушайте, Магомет, - хмуро усмехнулся  Штирлиц,  но  продолжить  не
смог, потому что человек вдруг переломился от смеха;  смеялся  он  громко,
заливисто, как-то по-детски; такое тоже трудно сыграть, подумал Штирлиц; у
него глаза птичьи, а такие бывают  у  детей;  глядя  на  то,  как  хохочет
незнакомец, Штирлиц тоже улыбнулся, повторив: - Слушайте, Магомет, если вы
все про меня знаете, то мне неудобно говорить, ничего не зная про вас. Мне
за вчерашний день и сегодняшнюю ночь надоели игры. Хочу ясности.
     - Будет ясность. Только сначала ответьте, куда вы исчезли с дороги?
     - Сначала я выслушаю вас и в  зависимости  от  этого  приму  решение:
сказать вам правду или утаить ее.
     - Нет, мистер Бользен-Брунн, у вас нет альтернативы, и  права  выбора
вы лишены.  Решать буду я, а не вы. - Гость  достал  из  кармана  конверт,
подошел к дивану, протянул Штирлицу. - Поглядите.
     Там были отпечатки пальцев, его пальцев;  Штирлиц  был  убежден,  что
именно эти "пальцы" ему показывал Мюллер, когда привел в подвал гестапо  и
потребовал ответить на один-единственный вопрос: как эти "пальчики"  могли
оказаться  на  чемодане  русской  радистки;  Штирлиц,  однако,   ошибался;
отпечатки пальцев - как это явствовало из надписи на обороте - были копией
из дела "Интерпола", заведенного двадцать третьего марта сорок пятого года
в Швеции по делу об "убийстве доктором Бользеном гражданки Германии Дагмар
Фрайтаг".
     "Но это же фальшивка, -  подумал  Штирлиц.  -  Дагмар  присылала  мне
телеграммы из Швеции".
     Он достал из конверта еще одну фотографию: Дагмар в морге, с номерком
на ноге; вспышки магния холодно отражаются в  белом  кафеле;  бесстрастные
лица полицейских; рядом с ними два человека в строгих черных костюмах.
     - А это кто? - спросил Штирлиц, ткнув в черных пальцем.
     - Толстый - германский консул фон Рибау.  Второго  не  знаю...  Рибау
полагает, что этот человек  из  резидентуры  вашего  посольства,  то,  что
немец, не сомневается. Мы его ищем. Найдем, это точно.
     - Рибау подтвердил свои слова под присягой?
     - По поводу чего?
     - По поводу смерти фрау Фрайтаг.
     - Посмотрите внимательно все документы, там есть  заключение  шведов.
Мы были уверены, что вы захотите получить этот документ.
     - Почему?
     - Потому что я собрал на вас кое-какую информацию.
     - Где она?
     - В нашем досье. Хотите посмотреть?
     - Естественно.
     - Ладно, кое-что покажем. Ну, я жду ответа.
     Штирлиц поднялся с дивана, подошел  к  умывальнику,  ополоснул  лицо,
чувствуя омерзительный запах хлорки (водопровод ни к черту, трубы  старые,
а испанцы боятся инфекций,- память о  чуме  живуча,  нет  ничего  страшнее
массового мора или голода, потому  что  толпа  становится  неуправляемой),
травят микробов, а потом глаза; растер лицо полотенцем, аккуратно  повесил
его на крючок, вернулся к дивану, сел, забросив ногу на ногу, и сказал:
     - Меня подобрал на дороге работник вашего ИТТ мистер Кемп.
     - Американец?
     - Он представился немцем.  Может, натурализовавшийся немец, не  знаю.
Вам проверить легче, чем мне.
     - Мы проверим. Что он от вас хотел?
     - Того же, чего и вы. Честности и моей дружбы.
     - Я вашей дружбы не. хочу. Я ею брезгую, простите за откровенность. Я
очень не люблю нацистов, но мне поручили встретиться с вами, накормить вас
обедом и поговорить обо всех ваших прежних знакомых.
     - Зачем вы показали мне эти фальшивки? - спросил Штирлиц,  кивнув  на
фотографии и заявление консула; посмотрев, он неловко бросил их  на  стол,
они рассыпались, лежали веером, как новенькие игральные карты.
     - Чтоб вы знали, как вас ищут.  Я-то бы вас выдал трибуналу,  честное
слово,  но  мои  шефы  считают  возможным  использовать  вас  в   качестве
рассказчика... Они хотят услышать ваши рассказы о былом, понимаете?
     - Понимаю.
     - Если вы не согласитесь, пенять придется на себя.
     - Выдадите трибуналу?
     - После нашего разговора, - если он будет носить вербовочный характер
- это уже невозможно.
     - Что же тогда делать? Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой?
     - Что, что?
     - Есть такая сказочка  про  бедного  зайца,  ее  хорошо  перевели  на
немецкий, а я постарался дословно пересказать на вашем языке...
     - Дословно - не получится.  В дословном переводе  отсутствует  личное
начало, а без личности любое дело обречено на гибель.
     - Верно.
     - Что вам предлагал Кемп?
     - Предлагал работу в ИТТ.
     - В качестве кого?
     - Переводчика.
     - Хм... странно... Кто он такой?
     Если у Кемпа воткнута аппаратура прослушивания, подумал Штирлиц,  они
будут иметь расшифрованный разговор к девяти  утра,  ребята  умеют  ценить
время.  Если же у него дома  ч и с т о,  тогда мне невыгодно говорить все;
две силы - не одна, есть возможность маневра, если только он не продолжает
игру, заранее проговоренную с тем же Кемпом.
     - Немец. Как я. Вроде бы инженер...
     - Давно он здесь?
     - Спросите в ИТТ, возможно, он мне все врал.
     - В ИТТ мы спросим,  конечно  же,  только  вот  что  странно:  работу
переводчика на этой фирме должен был предложить вам я, а никакой не  Кемп.
Где тут у вас телефон? У деда?
     - Да.
     - Я должен позвонить.
     - Не будите своего шефа,