Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Остросюжетные книги
      Юлиан Семенов. Семнадцать мгновений весны -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  -
лать это, бросив вызов традициям стратегии. Й о д л ь. Желательно было бы все же увязать этот вопрос с традициями стратегии... Г и т л е р. Речь идет не о деталях, а о целом. В конце концов, частности всегда могут быть решены в штабах группами узких специалистов. Военные имеют более четырех миллионов людей, организованных в мощный кулак сопротивления. Задача состоит в том, чтобы организовать этот мощный кулак сопротивления в сокрушающий удар победы. Мы сейчас стоим на границах августа 1938 года. Мы слиты воедино. Мы, нация немцев. Наша военная промышленность вырабатывает вооружения в четыре раза больше, чем в 1939 году. Наша армия в два раза больше, чем в том году. Наша ненависть страшна, а воля к победе неизмерима. Так я спрашиваю вас: неужели мы не выиграем мир путем войны? Неужели колоссальный военный успех не родит успех политический? К е й т е л ь. Как сказал рейхслейтер Борман, военный сейчас одновременно и политик. Б о р м а н. Вы не согласны? К е й т е л ь. Я согласен. Г и т л е р. Я прошу к завтрашнему дню подготовить мне конкретные предложения, господин фельдмаршал. К е й т е л ь. Да, мой фюрер. Мы приготовим общую наметку, и, если вы одобрите ее, мы начнем отработку всех деталей". Когда совещание кончилось и все приглашенные разошлись, Борман вызвал двух стенографисток: - Пожалуйста, срочно расшифруйте то, что я вам сейчас продиктую, и разошлите от имени ставки всем высшим офицерам вермахта... Итак: "В своей исторической речи 15 февраля в ставке наш фюрер, осветив положение на фронтах, в частности, сказал: "Никогда еще мир не знал такого парадоксального в своей противоречивости блока, каким является коалиция союзников". Далее..." "КЕМ ОНИ МЕНЯ ТАМ СЧИТАЮТ?" (Задание) __________________________________________________________________________ (Из партийной характеристики члена НСДАП с 1933 года фон Штирлица, штандартенфюрера СС (VI отдел РСХА): "Истинный ариец. Характер - нордический, выдержанный. С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам рейха. Отличный спортсмен: чемпион Берлина по теннису. Холост; в связях, порочащих его, замечен не был. Отмечен наградами фюрера и благодарностями рейхсфюрера СС...") Штирлиц приехал к себе, когда только-только начинало темнеть. Он любил февраль: снега почти не было, по утрам высокие верхушки сосен освещались солнцем, и казалось, что уже лето и можно уехать на Могельзее и там ловить рыбу или спать в шезлонге. Здесь, в маленьком своем коттедже в Бабельсберге, совсем неподалеку от Потсдама, он теперь жил один: его экономка неделю назад уехала в Тюрингию к племяннице - сдали нервы от бесконечных налетов. Теперь у него убирала молоденькая дочка хозяина кабачка "К охотнику". "Наверное, саксонка, - думал Штирлиц, наблюдая за тем, как девушка управлялась с большим пылесосом в гостиной, - черненькая, а глаза голубые. Правда, акцент у нее берлинский, но все равно она, наверное, из Саксонии". - Который час? - спросил Штирлиц. - Около семи... Штирлиц усмехнулся: "Счастливая девочка... Она может себе позволить это "около семи". Самые счастливые люди на земле те, кто может вольно обращаться с временем, ничуть не опасаясь за последствия... Но говорит она на берлинском, это точно. Даже с примесью мекленбургского диалекта..." Услыхав шум под®езжающего автомобиля, он крикнул; - Девочка, посмотри, кого там принесло? Девушка, заглянув к нему в маленький кабинет, где он сидел в кресле возле камина, сказала: - К вам господин из полиции. Штирлиц поднялся, потянулся с хрустом и пошел в прихожую. Там стоял унтершарфюрер СС с большой корзинкой в руке. - Господин штандартенфюрер, ваш шофер заболел, я привез паек вместо него... - Спасибо, - ответил Штирлиц, - положите в холодильник. Девочка вам поможет. Он не вышел проводить унтершарфюрера, когда тот уходил из дома. Он открыл глаза, только когда в кабинет неслышно вошла девушка и, остановившись.у двери, тихо сказала: - Если герр Штирлиц хочет, я могу оставаться и на ночь. "Девочка впервые увидала столько продуктов, - понял он. - Бедная девочка". Он открыл глаза, снова потянулся и ответил: - Девочка... половину колбасы и сыр можешь взять себе без этого... - Что вы, герр Штирлиц, - ответила она, - я не из-за продуктов... - Ты влюблена в меня, да? Ты от меня без ума? Тебе снятся мои седины, нет? - Седые мужчины мне нравятся больше всего на свете. - Ладно, девочка, к сединам мы еще вернемся. После твоего замужества... Как тебя зовут? - Мари... Я же говорила... Мари. - Да, да, прости меня, Мари. Возьми колбасу и не кокетничай. Сколько тебе лет? - Девятнадцать. - О, совсем уже взрослая девушка. Ты давно из Саксонии? - Давно. С тех пор, как сюда переехали мои родители. - Ну иди. Мари, иди отдыхать. А то я боюсь, не начали бы они бомбить, тебе будет страшно идти, когда бомбят. Когда девушка ушла, Штирлиц закрыл окна тяжелыми светомаскировочными шторами, включил настольную лампу, нагнулся к камину и только тут заметил, что поленца сложены именно так, как он любил: ровным колодцем, и даже береста лежала на голубом грубом блюдце. "Я ей об этом не говорил. Или нет... Сказал. Мимоходом... Девочка умеет запоминать, - думал он, зажигая бересту, - мы все говорим о молодых, как старые учителя, и со стороны это, верно, выглядит очень смешно. А я уже привык думать о себе как о старике: сорок пять лет..." Штирлиц дождался, пока разгорелся огонь в камине, подошел к приемнику и включил его. Он услышал Москву; передавали старинные романсы. Штирлиц вспомнил, как однажды Геринг сказал своим штабистам: "Это непатриотично - слушать вражеское радио, но временами меня так и подмывает послушать, какую ахинею они о нас несут". Сигналы о том, что Геринг слушает вражеское радио, поступали и от его прислуги, и от шофера. Если "наци э 2" таким образом пытается выстроить свое алиби, это свидетельствует о его трусости и полнейшей неуверенности в завтрашнем дне. Наоборот, думал Штирлиц, ему не стоило бы скрывать того, что он слушает вражеское радио. Стоило бы просто комментировать вражеские передачи, грубо их вышучивать. Это наверняка подействовало бы на Гиммлера, не отличавшегося особым изыском в мышлении. Романс окончился тихим фортепианным проигрышем. Далекий голос московского диктора, видимо немца, начал передавать частоты, на которых следовало слушать передачи по пятницам и средам. Штирлиц записывал цифры: это было донесение, предназначенное для него, он ждал его уже шесть дней. Он записывал цифры в стройную колонку - цифр было много, и, видимо опасаясь, что он не успеет все записать, диктор прочитал их во второй раз. А потом снова зазвучали прекрасные русские романсы. Штирлиц достал из книжного шкафа томик Монтеня, перевел цифры в слова и соотнес эти слова с кодом, скрытым среди мудрых истин великого и спокойного французского мыслителя. "Кем они считают меня? - подумал он. - Гением или всемогущим? Это же немыслимо..." Думать так у Штирлица были все основания, потому что задание, переданное ему через московское радио, гласило: "Ю с т а с у. По нашим сведениям, в Швеции и Швейцарии появлялись высшие офицеры службы безопасности СД и СС, которые искали выход на резидентуру союзников. В частности, в Берне люди СД пытались установить контакт с работниками Аллена Даллеса. Вам необходимо выяснить, являются ли эти попытки контактов: 1) дезинформацией, 2) личной инициативой высших офицеров СД, 3) выполнением задания центра. В случае, если эти сотрудники СД и СС выполняют задание Берлина, необходимо выяснить, кто послал их с этим заданием. Конкретно: кто из высших руководителей рейха ищет контактов с Западом. А л е к с". ...За шесть дней перед тем, как эта телеграмма попала в руки Юстаса, Сталин, ознакомившись с последними донесениями советской секретной службы за кордоном, вызвал на "Ближнюю дачу" начальника разведки и сказал ему: - Только подготовишки от политики могут считать Германию окончательно обессиленной, а потому не опасной... Германия - это сжатая до предела пружина, которую должно и можно сломить, прилагая равно мощные усилия с обеих сторон. В противном случае, если давление с одной стороны превратится в подпирание, пружина может, распрямившись, ударить в противоположном направлении. И это будет сильный удар, во-первых, потому, что фанатизм гитлеровцев по-прежнему силен, а во-вторых, потому, что военный потенциал Германии отнюдь не до конца истощен. Поэтому всякие попытки соглашения фашистов с антисоветчиками Запада должны рассматриваться вами как реальная возможность. Естественно, - продолжал Сталин, - вы должны отдать себе отчет в том, что главными фигурами в этих возможных сепаратных переговорах будут скорее всего ближайшие соратники Гитлера, имеющие авторитет и среди партийного аппарата, и среди народа. Они, его ближайшие соратники, должны стать об®ектом вашего пристального наблюдения. Бесспорно, ближайшие соратники тирана, который на грани падения, будут предавать его, чтобы спасти себе жизнь. Это аксиома в любой политической игре. Если вы проморгаете эти возможные процессы - пеняйте на себя. ЧК беспощадна, - неторопливо закурив, добавил Сталин, - не только к врагам, но и к тем, кто дает врагам шанс на победу - вольно или невольно... Где-то далеко завыли сирены воздушной тревоги, и сразу же залаяли зенитки. Электростанция выключила свет, и Штирлиц долго сидел возле камина, наблюдая за тем, как по черно-красным головешкам змеились голубые огоньки. "Если закрыть вытяжку, - лениво подумал Штирлиц, - через три часа я усну. Так сказать, почил в бозе... Мы так чуть было не угорели с папой на Якиманке, когда он прежде времени закрыл печку, а в ней еще были такие же дрова - черно-красные, с такими же голубыми огоньками. А газ, которым мы отравились, был бесцветным. И совсем без запаха... По-моему..." Дождавшись, когда головешки сделались совсем черными и уже не было змеистых голубых огоньков, Штирлиц закрыл вытяжку, зажег большую свечу, вставленную в горлышко бутылки из-под шампанского, и подивился тому диковинному, что составил стеарин, обтекая бутылку. Он сжег много свечей, и бутылка почти не была видна - какой-то странный пупырчатый сосуд, вроде древних амфор, только бело-красный. Штирлиц специально просил своих друзей, выезжавших в Испанию, привозить ему цветные свечи - после эти диковинные стеариновые бутылки он раздаривал знакомым. Где-то рядом тяжело рвануло подряд два раза. "Фугаски, - определил он. - Здоровые фугаски. Бомбят ребята славно. Просто великолепно бомбят. Обидно, конечно, если пристукнут в последние дни. Наши и следов не найдут. Вообще-то противно погибнуть безвестно. Сашенька, - вдруг увидел он лицо жены. - Сашенька маленькая и Сашенька большой... Теперь умирать совсем не с руки. Теперь надо во что бы то ни стало выкарабкаться. Одному жить легче, потому что не так страшно погибать. А повидав сына - погибать страшно. Идиоты пишут в романах: он умер тихо, на руках у любящих родственников. Нет ничего страшнее, чем умирать на руках своих детей, видеть их в последний раз, чувствовать их близость и понимать, что это навсегда, что это конец, и тьма, и горе им..." Однажды на приеме в советском посольстве на Унтер-ден-Линден Штирлиц, беседуя вместе с Шелленбергом с молодым советским дипломатом, хмуро - по своей обычной манере - слушал дискуссию русского и шефа политической разведки о праве человека на веру в амулеты, заговоры, приметы и прочую, по выражению секретаря посольства, "дикарскую требуху". В веселом споре этом Шелленберг был, как всегда, тактичен, доказателен и уступчив. Штирлиц злился, глядя, как он затаскивает русского парня в спор. "Светит фарами, - подумал он, - присматривается к противнику: характер человека лучше всего узнается в споре. Это Шелленберг умеет делать, как никто другой". - Если вам все ясно в этом мире, - продолжал Шелленберг, - тогда вы, естественно, имеете право отвергать веру человека в силу амулетов. Но все ли вам так уж ясно? Я имею в виду не идеологию, но физику, химию, математику... - Кто из физиков или математиков, - горячился секретарь посольства, - приступает к решению задачи, надев на шею амулет? Это нонсенс. "Ему надо было остановиться на вопросе, - отметил для себя Штирлиц, - а он не выдержал - сам себе ответил. В споре важно задавать вопросы - тогда виден контрагент, да и потом, отвечать всегда сложнее, чем спрашивать..." - Может быть, физик или математик надевает амулет, но не афиширует этого? - спросил Шелленберг. - Или вы отвергаете такую возможность? - Наивно отвергать возможность. Категория возможности - парафраз понятия перспективы. "Хорошо ответил, - снова отметил для себя Штирлиц. - Надо было отыграть... Спросить, например: "Вы не согласны с этим?" А он не спросил и снова подставился под удар". - Так, может быть, и амулет нам подверстать к категории непонятной возможности? Или вы против? Штирлиц пришел на помощь. - Немецкая сторона победила в споре, - констатировал он, - однако истины ради стоит отметить, что на блестящие вопросы Германии Россия давала не менее великолепные ответы. Мы исчерпали тему, но я не знаю, каково бы нам пришлось, возьми на себя русская сторона инициативу в атаке - вопросами... "Понял, братишечка?" - спрашивали глаза Штирлица, и по тому, как замер враз взбухшими желваками русский дипломат, Штирлицу стало ясно, что его урок понят... "Не сердись, милый, - думал он, глядя на отошедшего парня, - лучше это сделать мне, чем кому-то другому... Только не прав ты про амулет... Когда мне очень плохо и я с открытыми глазами иду на риск, а у меня он всегда смертельный, я надеваю на грудь амулет - медальон, в котором лежит прядь Сашенькиных волос... Мне пришлось выбросить ее медальон - он был слишком русским, и я купил немецкий, тяжелый, нарочито богатый, а прядь волос - золотисто-белых, ее, Сашенькиных, - со мной, и это мой амулет..." Двадцать три года назад, во Владивостоке, он видел Сашеньку последний раз, отправляясь по заданию Дзержинского с белой эмиграцией - сначала в Шанхай, потом в Париж. Но с того ветреного, страшного, далекого дня образ ее жил в нем; она стала его частью, она растворилась в нем, превратившись в часть его собственного "я"... Он вспомнил свою случайную встречу с сыном в Кракове поздней ночью. Он вспомнил, как "Гришанчиков" приходил к нему в гостиницу и как они шептались, включив радио, и как мучительно ему было уезжать от сына, который волею судьбы избрал его путь. Штирлиц знал, что сын сейчас в Праге, что он должен спасти этот город от взрыва - так же, как он с майором Вихрем спас Краков. Он знал, как сейчас сложно ему вести свое дело, но он также понимал, что всякая его попытка увидаться с сыном - из Берлина до Праги всего шесть часов езды - может поставить его под удар... В сорок втором году во время бомбежки под Великими Луками убило шофера Штирлица - тихого, вечно улыбавшегося Фрица Рошке. Парень был честный; Штирлиц знал, что он отказался стать осведомителем гестапо и не написал на него ни одного рапорта, хотя его об этом просили из IV отдела РСХА весьма настойчиво. Штирлиц, оправившись после контузии, заехал в дом под Карлсхорстом, где жила вдова Рошке. Женщина лежала в нетопленом доме и бредила. Полуторагодовалый сын Рошке Генрих ползал по полу и тихонько плакал: кричать мальчик не мог, он сорвал голос. Штирлиц вызвал врача. Женщину увезли в госпиталь: крупозное воспаление легких. Мальчика Штирлиц забрал к себе: его экономка, старая добрая женщина, выкупала малыша и, напоив его горячим молоком, хотела было положить у себя. - Постелите ему в спальне, - сказал Штирлиц, - пусть он будет со мной. - Дети очень кричат по ночам. - А может быть, я именно этого и хочу, - тихо ответил Штирлиц, - может быть, мне очень хочется слышать, как по ночам плачут маленькие дети. Старушка посмеялась: "Что может быть в этом приятного? Одно мученье". Но спорить с хозяином не стала. Она проснулась часа в два. В спальне надрывался, заходился в плаче мальчик. Старушка надела теплый стеганый халат, наскоро причесалась и спустилась вниз. Она увидела свет в спальне. Штирлиц ходил по комнате, прижав к груди мальчика, завернутого в плед, и что-то тихо напевал ему. Старушка никогда не видела такого лица у Штирлица - оно до неузнаваемости изменилось, и старушка даже поначалу подумала: "Да он ли это?" Лицо Штирлица - обычно жесткое, моложавое - сейчас было очень старым и даже, пожалуй, женственным. Наутро экономка подошла к двери спальни и долго не решалась постучать. Обычно Штирлиц в семь часов садился к столу. Он любил, чтобы тосты были горячими, поэтому она готовила их с половины седьмого, точно зная, что в раз и навсегда заведенное время он выпьет чашку кофе - без молока и сахара, потом намажет тостик мармеладом и выпьет вторую чашку кофе - теперь с молоком. За те четыре года, что экономка прожила в доме Штирлица, он ни разу не опаздывал к столу. Сейчас было уже восемь, а в спальне царила тишина. Она чуть приоткрыла дверь и увидела, что Штирлиц и малыш спят на широкой кровати. Мальчуган лежал поперек кровати, упираясь пятками в спину Штирлицу, а тот умещался каким-то чудом на самом краю. Видимо, он услыхал, как экономка отворила дверь, потому что сразу же открыл глаза и, улыбнувшись, приложил палец к губам. Он говорил шепотом даже на кухне, когда зашел узнать, чем она собирается кормить мальчика. - Мне говорил племянник, - улыбнулась экономка, - что только русские кладут детей к себе в кровать... - Да? - удивился Штирлиц. - Почему? - От свинства... - Значит вы считаете своего хозяина свиньей? - хохотнул Штирлиц. Экономка смешалась, покрылась красными пятнами. - О, господин Штирлиц, как можно... Вы положили дитя в кровать, чтобы заменить ему родителей. Это от благородства и доброты... Штирлиц позвонил в госпиталь... Ему сказали, что Анна Рошке умерла час назад. Штирлиц навел справки, где живут родственники погибшего шофера и Анны. Мать Фрица ответила, что она живет одна, очень больна и не имеет возможности содержать внука. Родственники Анны погибли в Эссене во время налета британской авиации. Штирлиц, дивясь самому себе, испытал затаенную радость: теперь он мог усыновить мальчика. Он бы сделал это, если бы не страх за будущее Генриха. Он знал участь детей тех, кто становился врагом рейха: детский дом, потом концлагерь, а после - печь... Штирлиц отправил малыша в горы, в Тюрингию, в семью экономки. - Вы правы, - посмеиваясь, сказал он женщине за завтраком, - маленькие дети весьма обременительны для одиноких мужчин... Экономка ничего не ответила, только заученно улыбнулась. А ей хотелось ему сказать, что это жестоко и безнравственн

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору