Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Остросюжетные книги
      Юлиан Семенов. Семнадцать мгновений весны -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  -
иют в Панкове? - Моцартштрассе, восемь? - спросил седой. - Ты снова перепутал, - ответил Мюллер, выходя из квартиры. - Ты всегда путаешь четные и нечетные цифры. Дом семь. - Улица как улица, - сказал седой, - ничего особенного. Там можно красиво разыграть операцию: очень тихо, никто не мешает. А путаю я всегда. С детства. Я болел, когда в классе проходили четные и нечетные. И он засмеялся, и все остальные тоже засмеялись, и были они сейчас похожи на охотников, которые обложили оленя. Нет, Гельмут Кальдер не был связан со Штирлицем. Их пути нигде не пересекались. Он честно воевал с сорокового года. Он знал, что воюет за свою родину, за жизнь матери, трех братьев и сестры. Он верил в то, что воюет за будущее Германии против неполноценных славян, которые захватили огромные земли, не умея их обрабатывать; против англичан и французов, которые продались заокеанской плутократии; против евреев, которые угнетают народ, спекулируя на несчастьях людей. Он считал, что гений фюрера будет сиять в веках. Так было до осени сорок первого года, когда они шли с песнями по миру и пьяный воздух победы делал его и всех его товарищей по танковым частям СС веселыми, добродушными гуляками. Но после битвы под Москвой, когда начались бои с партизанами и поступил приказ убивать заложников, Гельмут несколько растерялся. Когда его взводу первый раз приказали расстрелять сорок заложников возле Смоленска - там пустили под откос эшелон, - Гельмут запил: перед ними стояли женщины с детьми и старики. Женщины прижимали детей к груди, закрывали им глаза и просили, чтобы их поскорее убили. Он тогда по-настоящему запил; многие его товарищи тоже молча тянули водку, и никто не рассказывал смешных анекдотов, и никто не играл на аккордеонах. А потом они снова ушли в бой, и ярость схваток с русскими вытеснила воспоминания о том кошмаре. Он приехал на побывку, и их соседка пришла в гости с дочкой. Дочку звали Луиза. Она была хорошенькая, ухоженная и чистенькая. Гельмут видел ее во сне - каждую ночь. Он был на десять лет старше. Поэтому он чувствовал к ней нежность. Он мечтал, какой она будет женой и матерью. Гельмут всегда мечтал о том, чтобы в его доме возле вешалки стояло много детских башмачков: он любил детей. Как же ему не любить детей, ведь сражался-то он за их счастье?! Во время следующего отпуска Луиза стала его женой. Он вернулся на фронт, и Луиза тосковала два месяца. А когда поняла, что забеременела, ей стало скучно и страшно. Она уехала в город. Когда родился ребенок, она отдала его в приют. Гельмут в это время лежал в госпитале после тяжелой контузии. Он вернулся домой, и ему сказали, что Луиза уехала с другим. Он вспомнил русских женщин: однажды его приятель за пять банок консервов провел ночь с тридцатилетней учительницей - у нее была девочка, которую нечем было кормить. Наутро русская повесилась - она оставила соседям девочку, положив в пеленки портрет ее отца и эти самые банки с консервами. А Луиза, член гитлерюгенда, настоящая арийка, а не какая-то дикая славянка, бросила их девочку в приют, как последняя шлюха. Он ходил в приют раз в неделю, и ему изредка позволяли гулять с дочкой. Он играл с ней, пел ей песни, и любовь к дочке стала главным в его жизни. Он увидел, как русская радистка укачивала своего мальчика, и тогда впервые отчетливо спросил себя: "Что же мы делаем? Они такие же люди, как мы, и так же любят своих детей, и так же готовы умереть за них". И когда он увидел, что делает Рольф с младенцем, решение пришло к нему не от разума, а от чувства. В Рольфе и в Барбаре, смотревшей, как собираются убить младенца, он увидел Луизу, которая стала для него символом предательства. ...Вернувшись через полчаса в приют, он стоял возле окна, выкрашенного белой краской, и чувствовал, как в нем что-то надломилось. - Добрый день, - сказал он женщине, которая выглянула в окошко. - Урсула Кальдер. Моя дочь. Мне позволяют... - Да. Я знаю. Но сейчас девочка должна спать. - Я уезжаю на фронт. Я погуляю с ней, и она поспит у меня на руках. А когда придет время менять пеленки, я принесу ее... - Боюсь, что доктор не разрешит. - Я ухожу на фронт, - повторил Гельмут. - Хорошо... Я понимаю.. Я постараюсь. Подождите, пожалуйста. Ждать ему пришлось десять минут, и все его тело била дрожь, а зуб не попадал на зуб. Окошко открылось, и ему протянули белый конверт. Лицо дочки было закрыто ослепительно белой пеленкой: девочка спала. - Вы хотите выйти на улицу? - Что? - не понял Гельмут. Слова сейчас доходили до него издалека, как сквозь плотно затворенную дверь. У него так бывало после контузии, когда он очень волновался. - Пройдите в наш садик - там тихо, и, если начнется налет, вы сможете быстро спуститься в убежище. Гельмут вышел на дорогу и услышал скрип тормозов у себя за спиной. Военный шофер остановил грузовик в двух шагах, и, высунувшись в окно, закричал: - Вы что, не видите машины?! Гельмут прижал дочку к груди и, пробормотав что-то, потрусил к входу в подвал. Кэт ждала его, стоя возле двери. Мальчик лежал на ящике. - Сейчас, - сказал Гельмут, протягивая Кэт дочку, - подержите ее, я побегу на остановку. Там видно, когда из-за поворота подходит автобус. Я успею прибежать за вами. Он увидел, как Кэт бережно взяла его девочку, и снова в глазах у него закипели слезы, и он побежал к пролому в стене. - Лучше вместе, - сказала Кэт, - давайте лучше вместе! - Ничего, я сейчас, - ответил он, остановившись в дверях. - Все-таки они могут иметь ваши фотографии, а я до контузии был совсем другим. Сейчас, ждите меня. Он засеменил по улице к остановке. Улица была пустынной. "Приют эвакуируют, и я потеряю дочку, - думал он. - Как ее потом найдешь? А если погибать под бомбами, то лучше вместе. И эта женщина сможет ее покормить - кормят ведь близнецов... И потом за это бог мне все простит. Или хотя бы тот день под Смоленском". Начался дождик. "Нам доехать до Зоо, и там мы сядем в поезд. Или пойдем с беженцами. Здесь легко затеряться. И она будет кормить девочку, пока мы не приедем в Мюнхен. А там поможет мама. Там можно будет найти кормилицу. Хотя они ведь будут искать меня. К маме нельзя идти. Неважно. Надо просто уйти из этого города. Можно пойти на север, к морю. К Хансу - в конце концов, кто может подумать, что я пошел к товарищу по фронту?" Гельмут натянул свою шапку на уши. Озноб проходил. "Хорошо, что пошел дождь, - думал он, - хоть что-то происходит. Когда ждешь и все тихо - это плохо. А если сыплет снег или идет дождь - тогда как-то не так одиноко". Моросило по-прежнему, но внезапно тучи разошлись, и высоко-высоко открылась далекая голубизна и краешек белого солнца. "Вот и весна, - подумал Гельмут. - Теперь недолго ждать травы..." Он увидел, как из-за поворота показался автобус. Гельмут было повернулся, чтобы бежать за Кэт, но заметил, как из-за автобуса выскочили черные машины и наперекор всем правилам движения понеслись к детскому приюту. Гельмут снова почувствовал, как у него ослабели ноги и захолодела левая рука: это были машины гестапо. Первым его желанием было бежать, но он понял, что они заподозрят бегущего и сразу же схватят русскую с его девочкой и увезут к себе. Он боялся, что сейчас с ним снова случится приступ и его возьмут в беспамятстве. "А потом схватят девочку, станут ее раздевать и подносить к окну, а ведь еще только-только начинается весна, и когда-то еще будет тепло. А так... она услышит и все поймет, эта русская. Не может быть, чтобы..." Гельмут вышел на асфальт и, вскинув руку с парабеллумом, выстрелил несколько раз в ветровое стекло первой машины. И последнее, что он подумал, после того как услышал автоматную очередь и еще перед тем, как осознал последнюю в своей жизни боль: "Я же не сказал ей, как зовут девоч..." И это его мучило еще какое-то мгновение, прежде чем он умер. - Нет, господин, - говорила Мюллеру сестра милосердия, выносившая девочку Гельмуту, - это было не больше десяти минут назад... - А где же девочка? - хмуро интересовался седой сыщик, стараясь не глядеть на труп своего товарища с крашеными волосами. Он лежал на полу, возле двери, и было видно, как он стар: видимо, последний раз он красил волосы давно, и шевелюра его была двухцветной - пегой у корешков и ярко коричневой выше. - По-моему, они уехали в машине, - сказала вторая женщина, - рядом с ним остановилась машина. - Что, девочка сама села в машину? - Нет, - ответила женщина серьезно, - она сама не могла сесть в машину. Она ведь еще грудная... Мюллер сказал: - Осмотрите здесь все как следует, мне надо ехать к себе. Третью машину сейчас пришлют, она уже выехала... А как же девочка могла очутиться в машине? - спросил он, обернувшись у двери. - Какая была машина? - Большая. - Грузовик? - Да. Зеленый... - Тут что-то не так, - сказал Мюллер и отворил дверь. - Поглядите в домах вокруг... - Кругом развалины. - И там посмотрите, - сказал он, - а в общем-то все это настолько глупо, что работать практически невозможно. Мы не сможем понять логику непрофессионала. - А может, он хитрый профессионал? - сказал седой, закуривая. - Хитрый профессионал не поехал бы в приют, - хмуро ответил Мюллер и вышел: только что, когда он звонил к Шольцу, тот сообщил ему, что на явке в Берне русский связник, привезший шифр, покончил жизнь самоубийством. 13.3.1945 (16 часов 11 минут) К Шелленбергу позвонили из группы работы с архивом Бормана. - Кое-что появилось, - сказали ему, - если вы приедете, бригадефюрер, мы подготовим для вас несколько документов. - Сейчас буду, - коротко ответил Шелленберг. Приехав, он, не раздеваясь, подошел к столу и взял несколько листков бумаги. Пробежав их, он удивленно поднял брови, потом не спеша разделся, бросив пальто на спинку стула, и сел, подломив под: себя левую ногу. Документы были действительно в высшей мере интересные. Первый документ гласил: "В день "X" подлежат изоляции Кальтенбруннер, Поль, Шелленберг, Мюллер". Фамилия "Мюллер" была вычеркнута красным карандашом, и Шелленберг отметил это большим вопросительным знаком на маленькой глянцевитой картонке: он держал пачку таких глянцевитых картонок в кармане и на своем столе - для пометок. "Следует предположить, - говорилось далее в документе, - что изоляция вышеназванных руководителей гестапо и СД будет своеобразной акцией отвлечения. Поиски изолированных руководителей, отвечавших за к о н к р е т н ы е проблемы, будут владеть умами всех тех, кому это будет выгодно, - как с точки зрения оперативной, так и стратегической устремленности". Далее в документе приводился список на сто семьдесят шесть человек. "Эти офицеры гестапо и СД могут - в той или иной мере - пролить свет не через основные посылы, но через второстепенные детали на узловые вопросы внешней политики рейха. Бесспорно, каждый из них, сам того не зная, является мозаикой - бессмысленной с точки зрения индивидуальной ценности, по бесценной в подборе всех остальных мозаик. Следовательно, эти люди могут оказать помощь врагам рейха, заинтересованным в компрометации идеалов национал-социализма практикой его строительства. С этой точки зрения операции каждого из перечисленных выше офицеров, будучи собранными воедино, выведут картину, неблагоприятную для рейха. К сожалению, в данном случае невозможно провести строгий водораздел между установками партии и практикой СС, поскольку все эти офицеры являются ветеранами движения, вступившими в ряды НСДАП в период с 1927 по 1935 год. Следовательно, изоляция этих людей также представляется целесообразной и правомочной". "Понятно, - вдруг осенило Шелленберга. - Он кокетничает, наш партийный лидер. Мы это называем "ликвидацией". Он это называет "изоляцией". Значит, меня следует изолировать, а Мюллера сохранить. Собственно, этого я и ожидал. Занятно только, что они оставили в списке Кальтенбруннера. Хотя это можно понять: Мюллер всегда был в тени, его знают только специалисты, а Кальтенбруннер теперь широко известен в мире. Его погубит честолюбие. А меня погубило то, что я хотел быть нужным рейху. Вот парадокс: чем больше ты хочешь быть нужным своему государству, тем больше рискуешь; такие, как я, не имеют права просто унести в могилу государственные тайны, ставшие тайнами личными. Таких, как я, нужно выводить из жизни - внезапно и быстро... Как Гейдриха. Я-то убежден, что его уничтожили наши..." Он внимательно просмотрел фамилии людей, внесенных в списки для "изоляции". Он нашел множество своих сотрудников. Под номером 142 был штандартенфюрер СС Штирлиц. То, что Мюллер был вычеркнут из списков, а Штирлиц оставлен, свидетельствовало о страшной спешке и неразберихе, царившей в партийном архиве. Указание внести коррективы в списки пришло от Бормана за два дня до эвакуации однако в спешке фамилию Штирлица пропустили. Это и спасло Штирлица - не от "изоляции" от рук доверенных людей Бормана, но от "ликвидации" людьми Шелленберга... 13.3.1945 (17 часов 02 минуты) - Что-нибудь случилось? - спросил Штирлиц, когда Мюллер вернулся в подземелье. - Я отчего-то волновался. - Правильно делали, - согласился Мюллер. - Я тоже волновался. - Я вспомнил, - сказал Штирлиц. - Что именно? - Откуда на чемодане русской могли быть мои пальцы... Где она, кстати? Я думал, вы устроите нам свидание. Так сказать, очную ставку. - Она в больнице. Скоро ее привезут. - А что с ней случилось? - С ней-то ничего. Просто, чтобы она заговорила, Рольф переусердствовал с ребенком. "Врет, - понял Штирлиц. - Он бы не стал сажать меня на растяжку, если бы Кэт заговорила. Он рядом с правдой, но он врет". - Ладно, время пока терпит. - Почему "пока"? Время просто терпит. - Время пока терпит, - повторил Штирлиц. - Если вас действительно интересует эта катавасия с чемоданом, то я вспомнил. Это стоило мне еще нескольких седых волос, но правда всегда торжествует - это мое убеждение. - Радостное совпадение наших убеждений. Валяйте факты. - Для этого вы должны вызвать всех полицейских, стоявших в зоне оцепления на Кепеникштрассе и Байоретерштрассе, - я там остановился, и мне не разрешили проехать даже после пред®явления жетона СД. Тогда я поехал в об®езд. Там меня тоже остановили, и я очутился в заторе. Я пошел посмотреть, что случилось, и полицейские - молодой, но, видимо, серьезно больной парень, скорее всего туберкулезник, и его напарник, того я не очень хорошо запомнил, - не позволяли мне пройти к телефону, чтобы позвонить Шелленбергу. Я пред®явил им жетон и пошел звонить. Там стояла женщина с детьми, и я вынес ей из развалин коляску. Потом я перенес подальше от огня несколько чемоданов. Вспомните фотографию чемодана, найденного после бомбежки. Раз. Сопоставьте его обнаружение с адресом, по которому жила радистка, - два. Вызовите полицейских из оцепления, которые видели, как я помогал несчастным переносить их чемоданы, - три. Если хоть одно из моих доказательств окажется ложью, дайте мне пистолет с одним патроном: ничем иным свою невиновность я не смогу доказать. - Хм, - усмехнулся Мюллер. - А что? Давайте попробуем. Сначала послушаем наших немцев, а потом побеседуем с вашей русской. - С нашей русской! - тоже улыбнулся Штирлиц. - Хорошо, хорошо, - сказал Мюллер, - не хватайте меня за язык... Он вышел, чтобы позвонить начальнику школы фюреров полиции оберштурмбанфюреру СС доктору Хельвигу, а Штирлиц продолжал анализировать ситуацию: "Даже если они сломали девочку - а он специально сказал про ее сына: они могли мучить маленького, и она бы не выдержала этого, но что-то у них все равно сорвалось, иначе они бы привезли Кэт сюда... Если Плейшнер у них - они бы тоже не стали ждать: в таких случаях промедление глупо, упускаешь инициативу". - Вас кормили? - спросил Мюллер, вернувшись. - Перекусим? - Пора бы, - согласился Штирлиц. - Я попросил принести нам чего-нибудь сверху. - Спасибо. Вызвали людей? - Вызвал. - Вы плохо выглядите. - Э, - махнул рукой Мюллер. - Хорошо еще, что вообще живу. А почему вы так хитро сказали "пока"? "Пока есть время". Давайте высказывайтесь - чего уж там. - Сразу после очной ставки, - ответил Штирлиц. - Сейчас нет смысла. Если мою правоту не подтвердят - нет смысла говорить. Открылась дверь, и охранник принес поднос, покрытый белой крахмальной салфеткой. На подносе стояла тарелка с вареным мясом, хлеб, масло и два яйца. - В такой тюрьме, да еще в подвале, я бы согласился поспать денек-другой. Здесь даже бомбежки не слышно. - Поспите еще. - Спасибо, - рассмеялся Штирлиц. - А что? - усмехнулся Мюллер. - Серьезно говорю... Мне нравится, как вы держитесь. Выпить хотите? - Нет. Спасибо. - Вообще не пьете? - Боюсь, что вам известен даже мой любимый коньяк. - Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю. Только о нем я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных. Ладно. Как хотите, а я выпью. Чувствую я себя действительно не лучшим образом. ...Мюллер, Шольц и Штирлиц сидели в пустом кабинете следователя Холтоффа - на стульях, поставленных вдоль стены. Оберштурмбанфюрер Айсман открыл дверь и ввел полицейского в форме. - Хайль Гитлер! - воскликнул тот, увидав Мюллера в генеральской форме. Мюллер ничего ему не ответил. - Вы не знаете никого из этих трех людей? - спросил Айсман полицейского. - Нет, - ответил полицейский, опасливо покосившись на колодку орденов и рыцарский крест на френче Мюллера. - Вы никогда не встречались ни с кем из этих людей? - Как мне помнится - ни разу не встречался. - Может быть, вы встречались мельком, во время бомбежки, когда вы стояли в оцеплении, возле разрушенных домов? - В форме-то приезжали, - ответил полицейский, - много в форме приезжало смотреть развалины. А припомнить конкретно не могу... - Ну, спасибо. Пригласите войти следующего. Когда полицейский вышел, Штирлиц сказал: - Ваша форма их сбивает. Они же только вас и видят. - Ничего, не собьет, - ответил Мюллер. - Что же мне, сидеть голым? - Тогда напомните им конкретное место, - попросил Штирлиц. - Иначе им трудно вспомнить - они же стоят на улице по десять часов, им все кажутся на одно лицо. - Ладно, - согласился Мюллер, - этого-то вы не помните? - Нет, этого я не видел. Я вспомню тех, кого видел. Второй полицейский тоже никого не опознал. Только седьмым по счету вошел тот болезненный молодой шуцман, видимо туберкулезник. - Вы кого-нибудь видели из этих людей? - спросил Айсман. - Нет. По-моему, нет... - Вы стояли в оцеплении на Кепеникштрассе? - Ах да, да, - обрадовался шуцман, - вот этот господин показывал свой жетон. Я пропустил его к пожарищу. - Он просил вас пропустить его? - Нет... Просто он показал свой жетон, он в машине ехал, а я никого не пускал. И он прошел... А что? - вдруг испугался шуцман. - Если он не имел... Я зна

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору