о  вы  стали  спрашивать  моих   указаний?
Поступайте сами, как знаете, в змействе я вам не  советчик,  сами,  словно
питон, весь из колец составлены...
     - Я полагаю, что через тройку дней смогу вывезти  его  на  границу...
Думаю, что в Швейцарию мне сразу нет  нужды  ехать,  пару  дней  он  будет
устанавливать  контакты,  подходить  к  союзникам  и  раввинам,  к   Музи,
проводить зондаж...
     - А я считаю, что  вам  обязательно  надо  быть  с  ним  первые  дни.
Поговорите, конечно же, с Шелленбергом, но  если  хотите  мое  мнение,  то
извольте: бросать его нельзя, Эйхман не спускал с него глаз, когда брал  с
собою в Будапешт.


     ...Шелленберг пожал плечами:
     - Я  бы  не  стал  бросать  его  одного...  В  первые  часы  возможна
неуправляемая реакция...  Он у нас насиделся, придет к американцам  или  -
что самое страшное - к русским, все станет известно Москве, наша последняя
надежда - псу под хвост.
     (Мюллер сказал Шелленбергу лишь сотую часть правды; он сказал, что  в
Швейцарии у Штирлица были  странные  контакты  с  неустановленными  людьми
неарийской национальности; больше он ничего ему не открыл - слишком молод,
не уследит за эмоциями, испугается: человек он  трусливый,  коли  в  своем
кабинете держит стол, в который  вмонтированы  два  пулемета  помимо  трех
фотоаппаратов, звукозаписывающей аппаратуры и  специального  уловителя  на
принесенный  посетителями  динамит.  Мюллер  играл  всеми  вокруг    себя,
Шелленбергом  в  том  числе.  Он  ни  словом,  понятно,   не    обмолвился
бригадефюреру,  что  его  главная  задача  состоит  в  том,  чтобы  Москва
постоянно была в курсе его, Шелленберга, переговоров с Западом; именно это
было основанием  той  комбинации,  которую  он  проводил  сейчас,  взяв  в
д о л ю  Бормана.  Он понимал, что Борман, наоборот, считает его, Мюллера,
у себя в доле.  Он допускал, что и Шелленберг  убежден,  что  он,  Мюллер,
счастлив, оттого что мы отныне вместе. "Дурашка. Я ж играю тебя, ты вообще
сидишь за моим ломберным столиком в качестве болванчика, которому насовали
крапленых карт.  Считай,  что  хочешь,  Шелленберг.  Пусть.  На  здоровье.
По-настоящему считаются после того, как сработали дело, а не до - так  мне
говорили клиенты из мира бандитов в Мюнхене,  когда  я  был  счастливым  и
беззаботным инспектором криминальной полиции.  Борман поступил благородно,
он  д а л  мне семь счетов в банках, остальные у  меня  открыты  по  своим
каналам; уходить  сейчас  пока  еще  невозможно;  ради  того  чтобы  найти
изменника - а я им стану, - Гиммлер снимет с фронта дивизию,  ему  плевать
на фронт, лишь бы вернуть меня, поскольку я знаю  в с е;  во-вторых,  свои
же предадут меня, переправив все данные обо мне союзникам и нейтралам: "Он
сбежал, а мне погибать?!" Зависть правит миром, черная, маленькая, кусачая
зависть.  Нет, исчезать можно только  во  время  артиллерийской  канонады,
когда окончательно рухнет то, на чем состоялась эта  государственность,  -
порядок, фанатизм и страх".)
     - Кто будет осуществлять связь с  Фрайтаг?  Мюллер  сказал,  чтобы  я
контактировал с нею в Копенгагене... Или Фленсбурге...
     - Она готова к от®езду?
     - Да.
     - Договоритесь, что через пять-шесть  дней  вы  будете  ждать  ее  во
Фленсбурге...  Текущую информацию лучше передавать из нашего посольства, у
нее залегендирован контакт: обмен между университетами на  государственном
уровне и все такое прочее... Да и потом у них сейчас тоже неразбериха: все
ждут нашего крушения, весь  мир  ждет,  но  многие  стали  этого  бояться,
поверьте...  Шведы  ей  не  будут  мешать...  Тем  более  она  едет  ни  к
кому-нибудь, а к Бернадоту, и не в русское будет заходить посольство  -  в
германское...
     Провожая Штирлица к двери, Шелленберг - как в былые  времена  -  взял
его под руку и мягко спросил:
     - А если вдруг Мюллер отправит своего человека к русским и  предложит
им мою  голову,  шею  рейхсфюрера,  Кальтенбруннера,  вашу,  наконец,  как
думаете, они пойдут с ним на контакт?
     - Думаю,  что  нет,  -  ответил  Штирлиц  без  паузы,  очень  ровным,
спокойным голосом, словно бы размышляя сам с собою. - Вы им были  бы  куда
как более интересны.
     - Я знаю.  Но я туда никого не пошлю,  я  -  европеец,  а  Мюллер  из
баварской деревни, причем мать, я  слыхал,  пруссачка,  он  это  скрывает,
оттого что все пруссаки в чем-то немного русские... Значит, думаете, удара
в спину с его стороны ждать пока не приходится?
     Штирлиц пожал плечами:
     - Черт его знает...  Думаю, все же - нет... Вы просили меня в прошлый
раз сказать вам, что я пущу себе пулю в лоб, если кандидат Эйхмана предаст
нас в Швейцарии, и что только после этого вы по-настоящему  об®ясните  мне
суть предстоящего дела... Я готов сказать, что ручаюсь за Рубенау...
     - Я хочу попробовать фронтально разложить еврейскую карту, Штирлиц...
Я  решил  поторговать  евреями  в  наших  концлагерях,  а  взамен  намерен
потребовать на Западе гарантий для нас с вами и мир для немцев.  Но  чтобы
Кальтенбруннер или Борман не начали очередной  раунд  борьбы  против  нас,
несмотря на перемирие, заключенное мною с Мюллером, я поставлю перед  ними
и второе, легко выполнимое условие: не только  раввины,  но  каждый  еврей
должен быть выкуплен. Стоимость рассчитывается в лошадиных силах моторов и
литрах горючего; словом, я даю машины  армии,  мы  помогаем  фронту,  цель
оправдывает средства, камуфляж патриотизмом должен быть значительно  более
надежен, чем в Берне...  Единственно, кого я сейчас боюсь, -  это  Москву;
только Кремль может сломать наше дело, если снова надавит на союзников...
     - Думаете, они все-таки надавили?
     - Еще как, - ответил Шелленберг.  -  Сведения  не  липовые,  а  самые
надежные, из Лондона...  Ладно, теперь вы знаете все. Я жду,  когда  вы  -
после работы Рубенау - доложите мне из Швейцарии: экс-президент Музи готов
на встречу со мною и Гиммлером там-то и там-то.  Первое.  После  работы  с
Фрайтаг вы сообщите: Бернадот готов выехать из Стокгольма в рейх  тогда-то
и тогда-то. Это второе. Все. Желаю удачи.
     - Спасибо за пожелание, но это далеко  не  все,  бригадефюрер.  Через
кого Рубенау подойдет к  экс-президенту  Музи?  Он  что,  позвонит  ему  и
скажет, что, мол, добрый  вечер,  господин  экс-президент,  здесь  Вальтер
Рубенау, у меня есть идея освободить  евреев  из  лап  кровавых  нацистов,
только передайте мне за них пару сотен хороших грузовиков с бензином?
     Шелленберг рассмеялся весело и заразительно, как в былые дни.
     - Слушайте, Штирлиц, вы юморист, вы умеете так грустно шутить, что не
остается ничего другого, кроме как  от  души  посмеяться...  Спасибо  вам,
милый, словно принял хорошую углеродную ванну в Карлсбаде... Нет, конечно,
Рубенау не должен звонить к Музи, его с ним просто-напросто  не  соединят;
приставка "экс" - пустое, важен смысл - "президент"; у  Музи  по  сю  пору
государственный  статус  -  швейцарцы  чтят  тех,  кто    возглавлял    их
конфедерацию.  К  Музи  позвонит  наш  с  вами  Шлаг  и  попросит  принять
представителя  подпольного  движения,  с   которым    вышли    на    связь
здравомыслящие силы из числа зеленых  СС  и  политической  разведки;  есть
возможность спасти несчастных; Рубенау до этого  должен  посетить  раввина
Монтре и сказать ему, сколько потребуется денег, чтобы  спасти  людей.  Он
поначалу назовет не очень-то  крупную  сумму  -  пять  миллионов  франков.
Раввин, однако, откажет ему;  думаю,  он  согласится  на  пару  миллионов,
поставив условием освобождение определенной когорты узников.  Думаю, он не
будет  заинтересован  в  освобождении  философов,  экономистов,  историков
еврейской национальности - раввины не любят конкурентов, да и потом многие
евреи в науке тяготеют к марксизму... Я думаю, раввинат - в глубине души -
заинтересован,  чтобы  мы  задушили  еврейских  интеллектуалов:  с    ними
хлопотно...  Знаете, кто лучше всего понял Маркса? Не знаете. Бисмарк.  Он
сказал: "С этим бухгалтером Европа  еще  наплачется"...  Что  же  касается
Дагмар...
     Штирлиц перебил; он  понял,  что  Шелленберг  где-то  в  самой  своей
глубине окончательно  сломан,  ему  сейчас  угодно  равенство,  в  нем  он
обретает хоть какую-то надежду на будущее:
     - Дагмар - ваш человек? Или Мюллера?
     - Она - ваш человек, Штирлиц. Не надо играть роль правдоискателя. Они
все - истерики. Правдолюбцы чаще всего рождаются среди угнетенных народов.
Свободные люди не ищут правду, но утверждают самих себя; личность - высшая
правда бытия.
     - Браво!  Отправьте  эту  тираду,  написав  ее  на  пишущей  машинке,
конфискованной у коммунистов, лично фюреру.
     - Вы сошли с ума? - деловито осведомился Шелленберг.
     - У меня есть рапорт  Шлага.  -  Штирлиц  достал  из  кармана  листок
бумаги. - Копии я не снимал... Это стенограмма беседы Вольфа с Даллесом...
Прочитайте  там  про  себя:  "Шелленберг,  будучи  интеллектуалом,   зябко
ненавидит фюрера"... Так что же вы скажете мне про Дагмар?



        "А КАК ЖЕ Я?! МНЕ НУЖНЫ КОНТАКТЫ НА ЗАПАДЕ!"
__________________________________________________________________________

     Кальтенбруннер отправился в концлагерь Флоссбург прямо от Бормана, не
заехав даже в главное управление имперской безопасности: дело,  порученное
ему рейхсляйтером, того стоило.
     ...Борман, принимавший Кальтенбруннера  в  бункере,  попросил  своего
ад®ютанта  принести  из  буфета  хороший  кофе,  сваренный   из    зеленых
бразильских зерен, бутылку любимого айнциана, истинно баварской  водки  из
Берхтесгадена, лимоны и миндаль, обжаренный в соли; налил в рюмки  пахучее
горько-терпкое самогонное зелье, выпил, чокнувшись  со  своим  протеже,  и
сказал:
     - Знаете, что вам предстоит сделать, старина?
     - Я не знаю, что мне предстоит сделать, рейхсляйтер, но, если  это  в
моих силах, я сделаю.
     Борман улыбнулся:
     - В том-то и прелесть задачи,  что  это  не  в  ваших  силах...  Надо
поехать  в  концлагерь  к  адмиралу  Канарису  и  сказать  ему  следующее:
"Некоторые изменники СС, потерявшие стыд и совесть, пытаются  договориться
с вашими британскими друзьями о том, чтобы - п р о д а в  им состоятельных
узников  еврейской  национальности  -  получить  гарантию  их  собственной
неприкосновенности.  Для этого изменники намерены ослушаться фюрера  и  не
дать верным людям СС уничтожить всех евреев, их  тела  облить  бензином  и
сжечь, чтобы не осталось следов.  Видимо, в чем-то изменники  преуспеют  и
определенную часть  евреев  смогут  вывезти  в  Швецию  и  Швейцарию,  ибо
переговоры в нейтральных странах уже идут.  Таким образом, вы, адмирал,  в
ближайшем будущем вообще никому не будете нужны.  Ваша  вина  доказана,  и
только благодаря мне, Эрнсту Кальтенбруннеру, - да,  да,  говорите  именно
так, - вы до сих пор не повешены на рояльной, тонкой, режущей шею  струне.
Поэтому я обещаю вам, что этот концентрационный лагерь, где вместе с  вами
в седьмой  камере  сидит  ваш  лидер  Гердлер  и  пишет  для  меня  проект
восстановления будущей Германии, будет раздавлен танками зеленых СС  после
того, как вас казнят, если вы не согласитесь написать  мне  все  про  ваши
опорные пункты в Испании, арабском мире, Англии, Штатах, Латинской Америке
- особенно в Латинской Америке. Мы знаем, что у вас там создано по крайней
мере девять  крупных  банковских  и  нефтяных  корпораций,  которые  имеют
тенденцию к тому, чтобы разрастаться вширь и вглубь.  Мы хотим получить от
вас не только номера банковских счетов и пароли для свободных  операций  с
их деньгами, но, главное, имена тех  ваших  людей,  которые  и  в  будущем
смогут продолжать работу - как на вас, так и на меня.  Вопрос репутации  в
деловом мире - вопрос вопросов; вы понимаете,  что  у  меня  есть  деньги,
много  денег,  но  мне  нужны  бизнесмены  с  репутацией,  которые  смогут
немедленно реализовать наши капиталы, гарантировать не только их  надежное
помещение в сейфы банков, но и вполне легальные счета.  Либо вы пишете мне
имена этих людей и я устраиваю вашу эвакуацию из  этого  лагеря  в  другое
место - вполне безопасное, - либо я перестану  бороться  за  вашу  жизнь".
Понимаете задачу, старина? Отдаете себе отчет в том, как он будет юлить  и
вертеться?
     - Это я понимаю, рейхсляйтер... Я понимаю, что вы ставите передо мною
задачу практически  невыполнимую...  Вы  считаете,  что  этот  безнадежный
разговор тем не менее целесообразен?
     Борман выпил еще одну рюмку и ответил:
     - Кто из древних утверждал, что "Париж стоит мессы"? Вы юрист, должны
помнить...
     - Ну,  во-первых,  это  выражение  приписывают  Генриху  IV,  но  мне
сдается, что француз не мог  о т л и т ь  такого рода фразу,  надо  искать
аналог у древних римлян...
     - Вот и поищите. А в конце беседы нажмите ему на мозоль. "Шелленберг,
- заключите вы, намекая на то, что вам известно все обо всем, и даже об их
разговоре с глазу на глаз, когда красавец вез старого адмирала в тюрьму, и
тот, вполне возможно, назвал ему кое-какие имена, почему бы  нет?!  -  уже
кое-что открыл мне, откроет все  до  конца,  и  вы  понимаете,  отчего  он
поступит только так, а никак не иначе, стоит ли  вам  уходить  в  небытие,
будучи обыгранным своим учеником?" Это все, о чем я полагал нужным сказать
вам. Хайль Гитлер!


     ...Кальтенбруннер  поднялся  навстречу  Канарису,  широко  улыбнулся,
протянул руку; тот  и щ у щ е,  но в то же время  недоверчиво  заглянув  в
глаза  обергруппенфюрера,  руку  пожал;  начальник  главного    управления
имперской безопасности отметил, как похудел  адмирал,  сколь  пергаментной
стала его кожа на висках и возле ушей, поинтересовался:
     - Прогулки вам по-прежнему не разрешены?
     - Увы, - ответил Канарис. - И это, пожалуй, самое  горькое  наказание
изо всех тех, которые выпали на мою голову:  без  двухчасового  моциона  я
делаюсь совершенно больным человеком...
     - Двухчасовую прогулку не позволяют совершать ваши британские друзья,
- вздохнул Кальтенбруннер.  -  Налеты  бандитов  Черчилля  носят  характер
геноцида, мы боимся, что они разбомбят этот лагерь и всех его  обитателей,
поэтому вас и держат в бункере, а вот минут на сорок - подышать воздухом в
лесу - я готов вас сейчас пригласить. Не откажетесь составить компанию?
     Впрочем, перед тем как вывести адмирала в лес, Кальтенбруннер походил
с ним по  а п п е л ь п л а ц у,  взяв его под руку, чтобы  узники  воочию
увидели дружбу  нынешнего  шефа  РСХА  с  бывшим  руководителем  армейской
разведки Германии.
     В лесу пахло прелью; снега уже не было; листва была до  того  нежной,
что, казалось, и она большую часть времени проводит под землею, как  немцы
в бомбоубежищах; почки были  в  этом  году  какими-то  особенно  большими,
в з р ы в н ы м и;  дубравы казались нереальными, гулкими,  пустыми  из-за
того, что в лесу не было слышно человеческих голосов (раньше здесь  всегда
играли мальчишки, возвращаясь на хутора из  школы);  не  работал  ни  один
мотор (обычно в это время года тут велись  очистительные  работы,  срезали
прошлогодний сушняк); лишь пронзительно и глумливо  орали  сойки,  да  еще
где-то в кустах пугающе ухал филин.
     - К покойнику, - сказал Кальтенбруннер. - Филин - птица несчастья.
     - После месяцев в тюрьме эти звуки кажутся мне символами  счастья,  -
откликнулся Канарис. - Ну, расскажите, что происходит на фронтах?  Нам  же
не дают ни газет, ни листовок...
     -  А  как  вы  сами  думаете?  Где,  по-вашему,  стоят  англичане   с
американцами? Где русские?
     - Русских мы задержали на Одере, - задумчиво  ответил  Канарис,  -  а
западные армии, видимо, идут с юга к Берлину.
     - С севера тоже, - ответил Кальтенбруннер. - А русских пока задержали
на Одере. Не думаю, чтобы это продолжалось долго.
     - Вы приехали ко мне  с  предложением,  как  я  понимаю.  В  чем  оно
заключается?
     -  Мне  было  бы  интересно  выслушать  ваши  соображения,   господин
Канарис...
     Канарис остановился, запрокинул руки за голову и рассмеялся:
     - К висельнику приехал тот, кто  должен  его  казнить,  но  при  этом
соблюдается рыцарский  политес!  Я  -  "господин",  а  не  арестант  номер
пятьдесят два! Дорогой Кальтенбруннер, за те минуты, что мы с вами гуляем,
я понял: у вас есть о чем  меня  спросить,  выкладывайте  карты  на  стол,
попробуем договориться...
     Кальтенбруннер закурил, поискал глазами, куда  бросить  спичку,  -  в
лесах,  саженных  возле  хуторов,  всегда  ставились  урны  для    мусора,
оберточной бумаги и пустых консервных банок; не нашел,  сунул  в  коробок,
хотя знал, что  это  плохая  примета,  но  преступить  в  себе  австрийца,
преданного немецкой идее, не смог - порядок, только порядок,  ничего  выше
порядка; заговорил медленно, повторяя почти слово  в  слово  то,  что  ему
п о з в о л и л  сказать Борман.
     Канарис слушал не перебивая, согласно качал головой, иногда  убыстряя
шаг, а иногда останавливаясь.
     - Вот так, -  заключил  Кальтенбруннер.  -  Это  все.  Вам  предстоит
принять решение.
     - Я, конечно же, назову ряд имен, счетов и паролей для того чтобы вам
были открыты сейфы в банках,  но  ведь  это  означает  мою  немедленную  и
безусловную казнь, обергруппенфюрер. Я, увы, знаю условие игры, которое вы
исповедуете: алчная, устремленная и самопожирающая безнравственность...  Я
назову  вам  имена,  но,  поверьте,  если  бы  вы  действительно  захотели
преуспеть, вам бы стоило охранять меня так,  как  вам  предстоит  охранять
вашу семью в самом недалеком будущем.  Но вы не сможете преступить себя, в
этом ужас вашего положения, мой молодой друг.
     - Вы неправы  по  двум  обстоятельствам,  господин  адмирал.  Первое:
уничтожив вас, я рискую подвести тех наших людей, которые придут с паролем
в банк; вполне возможно,  что  у  вас  в  банках  все  варианты  оговорены
заранее.  Второе:  уничтожив  вас  я  лишусь  Испании,  где  ваши  позиции
общеизвестны, а Испания - тот плацдарм, откуда  более  всего  удобна  наша
временная передислокация в Латинскую Америку.
     Канарис покачал головой:
     - Вы не додумали  разговор  со  мною,  Эрнст.  Не  сердитесь,  что  я
обращаюсь к вам так фамильярно?
     - Мне это даже приятно, господин адмирал.
     - Видите, как славно...  Итак, вы прибыли сюда,  подчиняясь  чьему-то
указанию, сами бы вы ко мне не решились поехать: я достаточно хорошо  знаю
вас и наблюдал вашу работу последние полтора года весьма тщательно. Скорее
всего, вас отправил рейхсляйтер...  Вы никого не подведете, поскольку пока
еще и Риббентроп имеет радиосвязь с нашими  посольствами  за  границей,  и
армия может выходить по своим шифрам на наши военные атташаты в Швейцарии,
Испании, Аргентине, Португалии, Швеции,  Парагвае,  Бразилии,  Колумбии  и
Чили.  Ваши люди отправят с моим паролем тех агентов, чьими жизнями вы  не
дорожите - каждая уважающая себя разведка имеет  такого  рода  контингент,
которого не жаль отдать на заклание  во  имя  успеха  большой  операции...
Значит, послезавтра вы  получите  в  свое  пользование  счета  и  наладите
контакт с моими могущественными банковскими контрагентами, предложив им  -
для легальной реализации - свое  золото.  Это  -  по  первой  позиции.  По
второй: мои связи в Испании были особенно сильны,  когда  мы  крушили  там
коммунистов, а потом вели игру против Черчилля, чтобы он, используя дурную
репутацию генералиссимуса, не осуществил свою идею высадки на  Пиренеях...
Он тогда раз и навсегда решил вопрос и с Гибралтаром, и с республиканскими
иллюзиями горячих басков  и  каталонцев  -  под  предлогом  антинацистской
борьбы на  юге  Европы.  Сейчас  время  упущено,  Рузвельт  смог  сдержать
неистового Уинни, значит, мои возможности значительно ослабли: в  политике
наиболее ценен вопрос времени, в котором только и реализуется сила. Думаю,
аппарат партии имеет там значительно более крепкие  опорные  базы,  чем  я
среди фаланги Франко и