ны  манифестации
     против немцев и что колонны манифестантов несли английские и польские
     знамена и пели песни,  в которых выражались угрозы по адресу  немцев.
     Немецкое   меньшинство   пользуется   всеми  гражданскими  правами  и
     находится в полной безопасности, как и все другие жители Югославии>.
          После того  как  здесь стало известно содержание статей в <Дейче
     Альгемайне Цайтунг>,  а также в <Берлине?  Берзенцайтунг>,  в которых
     прямо  говорится  о подготовке Югославии к войне против рейха (<после
     прихода к власти безответственной клики террористов>), а также о том,
     что,  по  словам  <Динст  аус  Дойчланд>,  <Югославия  является самым
     неконсолидированным - после Чехии - государством в Европе>, в местных
     газетах  появились  статьи о <традиционной сербскохорватской дружбе>.
     Однако,  поскольку статьи эти носят чисто пропагандистский  характер,
     поскольку  они  слабо  аргументированы  и  никак не обнажают существо
     национальной проблемы,  к этим  публикациям  здесь  относятся  весьма
     иронически.  Среди  журналистов  обсуждается  сообщение о прибытии из
     Загреба в  столицу  руководителя  югославских  коммунистов  И.  Тито.
     Никаких  официальных  известий  об этом не было,  однако обозреватели
     считают  прилет  Тито  возможным,  потому  что,  во-первых,  блок   с
     коммунистами   может   спасти   Симовича,  если  начнется  война,  и,
     во-вторых,  оттого что ситуация в Загребе очень тревожная. По слухам,
     там  арестованы  выдающиеся  идеологи  компартии  Кершовани,  Прица и
     Аджия, которые много выступали по национальному вопросу, рассматривая
     его с классовых, марксистских позиций. ЦК КПЮ распространил заявление
     с требованием  немедленного  освобождения  арестованных  коммунистов,
     среди  которых,  по  слухам,  и выдающийся хорватский писатель Август
     Цесарец,  всегда  активно  выступавший   и   против   великосербского
     шовинизма,  и  против  хорватского  национализма.  Его  драма о герое
     восстания прошлого века Евгене Кватернике прошла с  огромным  успехом
     три  раза,  а  потом была запрещена загребскими властями.  Белград не
     предпринимает никаких шагов для освобождения арестованных в  Хорватии
     партийных  интеллектуалов,  чтобы,  по мнению журналистов,  близких к
     правительству,  <не  ущемлять   права   Мачека>.   ЦК   КПЮ,   требуя
     немедленного  и  безусловного освобождения арестованных,  напоминает,
     что Кершовани,  в частности,  является великолепным знатоком  военных
     проблем,  и  приводит  недавно  опубликованный  им  <Анализ  немецких
     успехов>.  <Такому человеку,  как Кершовани, - считают здесь, - место
     не в тюрьме, а на переднем крае борьбы против возможной агрессии>.


     Вышинский позвонил в ТАСС и сказал:
     - Из всей информации,  которая будет поступать из Белграда, печатайте
только официальные сообщения югославского телеграфного агентства, и ничего
больше.
     А  письмо  Потапенко  он  распорядился размножить и  разослать членам
Политбюро для ознакомления.


     ...Доктор Мачек принял Веезенмайера ранним утром,  и  не  дома,  а  в
саду, словно давая понять, что здесь следует говорить открыто, не опасаясь
прослушивания.
     Представитель Розенберга доктор Малетке уже дважды побывал у  Мачека,
но беседы вел осторожно,  ходил вокруг да около главных проблем и  выбирал
формулировки такие, что стало ясно: он, Малетке, лишь информатор, лишенный
права принимать мало-мальски серьезные решения.
     С  Веезенмайером -  предупредив своего секретаря Ивана Шоха,  что эта
встреча нигде  и  никем  не  должна  быть  зафиксирована,  -  Мачек  решил
увидеться,  поскольку Шох подготовил кое-какие материалы о  том,  как этот
немец привел два года назад к власти Тиссо в Словакии.
     - Я  хочу передать вам  подарок,  -  сказал Веезенмайер,  доставая из
портфеля  большую  книгу  в  тисненом кожаном  переплете,  -  надеюсь,  он
доставит вам удовольствие.
     Мачек надел очки:  <Никола Тесла.  Очерк жизни и  творчества великого
югославского физика и изобретателя>.
     - Тесла должен считаться хорватским физиком, ибо он рожден и воспитан
здесь,  -  заметил Мачек.  - блистательно издано. Нюрнберг всегда восхищал
меня своей полиграфией.  Спасибо. Мне дорого внимание вашей родины к моему
соплеменнику.
     - И текст удачен. Лейтмотив повествования в том, что несчастный Тесла
был  вынужден уехать  за  океан,  потому что  на  родине у  него  не  было
возможности творить>
     Мачек вздохнул.
     - Он уехал, когда в Хорватии царствовали Габсбурги.
     - Ох  уж эти Габсбурги!  -  Веезенмайер тоже вздохнул.  -  Почему-то,
когда нападают на  австрийцев в  присутствии немца,  считают,  что это нас
обижает.  Мы  всегда проводили точную грань  между  венцами и  берлинцами,
всегда повторяли и  повторяем,  что в ту пору в Австрии страдали не только
хорваты, но и германцы.
     - Хорваты больше, господин Веезенмайер.
     - Так же, как сейчас они страдают от сербов? Или тогда больше?
     - Австрийцы конечно  же  культурная нация,  и  унижения,  которые  мы
испытывали  при  них,  ранили  наше  национальное  самолюбие.  Но  терпеть
унижения от народа, стоящего порядком ниже, чудовищно.
     - Господин Мачек,  позвольте быть совершенно откровенным. У меня есть
предложение,  деловое предложение. Вы были заместителем премьер-министра в
кабинете  Цветковича.  Вы,  как  я  слыхал,  собираетесь войти  в  кабинет
Симовича.  Я  могу  понять причины,  по  которым вы  решитесь на  этот акт
гражданского самопожертвования:  видимо,  хотите  любой  ценой  удержать с
таким трудом недавно завоеванную автономию Хорватии.
     - Правильно.
     - Ну а если представить себе, что вы соберете своих загребских коллег
и  они  предложат вам  не  входить в  кабинет Симовича?  Вы  откажетесь от
портфеля первого заместителя премьера?
     - Что это даст?
     - Представьте  себе,   что   Берлин   получает   телеграмму   первого
заместителя премьер-министра  незаконно  свергнутого кабинета  Цветковича,
который  просит  фюрера  ввести  в  Югославию войска,  чтобы  восстановить
власть,  попранную путчистами. С точки зрения права> такого рода обращение
оправдано.  С  точки зрения конституции,  тоже.  Ведь Тройственный пакт не
расторгнут Белградом,  следовательно,  вы  вправе обратиться за  помощью к
союзнику...
     Мачек пожевал губами.
     - Основания для  такого рода обращения,  -  продолжал Веезенмайер,  -
очевидны:  в стране поднимают голову большевистские агенты, представляющие
интересы  третьей  державы;  улицы  Белграда  сотрясают  демонстрации.  Не
сегодня-завтра в стране может победить анархия, и тогда ситуация изменится
самым кардинальным образом - у вас уже не будет права обращаться к кому бы
то ни было.
     - Мы не допустим победы анархии.
     - Почему?
     - Потому что сильны наши люди и слабы их.
     - Вы  сильны  здесь,  может  быть.  Но  и  они  будут  набирать силу.
Заметьте, демонстранты открыто идут под лозунгами коммунистов.
     - Мы  контролируем  движение,   господин  Веезенмайер.   Мы  знаем  о
коммунистах больше, чем они могут предположить.
     - Хорошо.  А британцы?  Вы не допускаете возможность военного союза с
ними?
     - Вам известны реальные силы англичан на Балканах?
     - Известны.  Но военный союз даже с символом силы будет расценен нами
как угроза рейху. И прольется кровь. А я не хочу крови. Поэтому я и пришел
к вам.
     - Где гарантия, что армия не воспротивится вводу германских войск? Вы
можете дать такую гарантию?
     - А вы?
     - Я не могу.
     - А если я дам вам такую гарантию?
     - Тогда мы сможем вернуться к этому разговору.
     - Господин Мачек, я шел к вам как к другу Германии.
     - Если бы вы шли к недругу Германии, вас бы арестовали за такого рода
предложение.
     - Но   мне  было  бы   легче  работать  дальше,   заручись  я   вашим
принципиальным  согласием.   Естественно,   вопрос  о   вашем   назначении
премьер-министром был бы в этом случае решенным делом.
     - Премьер-министром Хорватии?
     - Югославии.
     - Господин Веезенмайер,  вас,  как представителя Германии, интересует
государственное  понятие,   именуемое  Югославией,  а  меня  прежде  всего
тревожит Хорватия.  И потом,  насколько мне известно, уже есть кандидатура
на пост хорватского премьера - Анте Павелич.
     - Если вы  получите гарантии от Берлина в  том,  что пост хорватского
премьера будет предложен вам,  можно надеяться на  то,  что вы  определите
свою позицию открыто?
     - Я  должен подумать.  Давайте встретимся чуть  позже.  И  меня очень
интересуют ваши гарантии по поводу армии...
     Мачек выигрывал время.  Ему  надо было взвесить все <за> и  <против>.
Допустим, он обратится за помощью, а Гитлер тем не менее войска не введет?
Что если Рузвельт пригрозит ему войной? В конце концов именно из-за Балкан
началась  первая   мировая  катастрофа.   Что   если   Гитлер  ограничится
дипломатическим  скандалом?   Остаться  в   памяти   поколений  человеком,
призвавшим иноземцев?  Веезенмайер,  конечно,  серьезная фигура, но ведь в
Братиславу он прилетел уже после того,  как Прагу заняли танки Гитлера. Он
разведчик. Пусть теперь вступают в действие политики и военные. Пусть ему,
Мачеку, напишет письмо фюрер. Или Риббентроп, на крайний случай. Пусть они
дадут ему гарантии. Тогда он решится на шаг, предложенный Веезенмайером. В
конце концов у  них тоже нет иного выхода:  им  нужен повод,  чтобы прийти
сюда. Не об®являть же Гитлеру войну Югославии только из-за того, что здесь
сменили  одного  премьера  на  другого!  Нет,  надо  ждать.  Гитлер  может
воспользоваться его обращением для того,  чтобы жать на Симовича. Мачек не
хочет быть картой в игре. Он сам хочет играть. А в игре нужна выдержка. Он
подождет.
     Он  уже  пробовал  ускорить  события  несколько дней  назад,  в  ночь
переворота,  когда поезд с  принцем-регентом Павлом,  ехавшим в Блед,  был
блокирован в  Загребе  взводом парашютистов Симовича.  Мачек,  разбуженный
телефонным звонком,  поехал на вокзал вместе с шефом полиции Велебитом. Он
потребовал встречи со свергнутым принцем-регентом.
     - Ваше величество,  -  сказал Мачек,  страшась своей решимости,  -  я
отдам  приказ Велебиту,  мы  арестуем людей Симовича,  и  вы  обратитесь к
народу по радио...
     Павел хрустнул пальцами,  тоскливо посмотрел в  окно на  занимающийся
весенний рассвет и спросил:
     - А если Симович бросит десант на Загреб? Так хоть я имею гарантию от
его людей,  что меня с  семьей выпустят в  Грецию...  Рисковать,  не  имея
гарантий?
     Мачек не  выдержал взгляда принца-регента,  ибо  тот ждал -  это было
видно -  возражений;  он ждал,  что хорватский лидер даст ему гарантии, но
Мачек  вдруг  почувствовал огромное облегчение,  холод в  затылке сменился
спокойным теплом,  которое разлилось по  шее и  плечам,  и  он,  вздохнув,
согласился:
     - Да, конечно, рисковать без гарантий неразумно.
     Попытка  Мачека,   неожиданная  для  него  самого,   стать  человеком
реактивного действия  не  состоялась.  Воистину характер можно  сломать  -
изменить нельзя.
     ...Маленькие люди,  попавшие в  сферу большой политики,  могут иногда
утвердить себя,  причем только в  том  случае,  если  располагают фактором
времени.  У Мачека времени не было.  Но он не понимал этого, а такого рода
непонимание обрекало его на проигрыш.  Хотя многие хорваты подшучивали над
весьма  распространенным боснийским речением <има  вакта>  (<есть время>),
выражавшим склонность к  неторопливости и  лени,  Мачек  сейчас  продолжал
мыслить и действовать точно в соответствии с этой фразой...


     ...Оберштурмбанфюрер   Диц   позвонил   подполковнику   Косоричу   из
ресторана.   Фамилию  этого  человека  ему   дал  оберштурмбанфюрер  Фохт.
Двенадцать лет  назад  Косорич,  тогда еще  молодой подпоручик королевской
армии,  проходил практику в Гейдельбергском университете.  Он познакомился
там  с   двумя  почтенными  профессорами,   которые  устраивали  для  него
увлекательные охоты,  приглашали в  театры и картинные галереи,  водили на
семейные обеды.  Эти  господа,  коллеги полковника Вальтера Николаи,  шефа
распущенной после  Версаля военной разведки рейхсвера,  продолжали тем  не
менее думать о  будущем Германии и  налаживать контакты впрок,  особенно с
молодыми офицерами из  соседних стран.  Прощаясь со своим новым славянским
другом, они открыто представились как его коллеги, военные, и попросили об
одной лишь услуге:  в случае,  если к нему,  Косоричу,  приедут их друзья,
пусть он найдет возможность помочь им.
     В  поезде Косорич мучительно вспоминал свое знакомство с  германскими
офицерами день за днем,  но ничего такого,  что могло бы скомпрометировать
его воинскую честь,  ни в поведении новых знакомых, ни в своем собственном
не находил.  Как и  всякий человек,  он был склонен к  самовыгораживанию в
значительно большей мере, чем к самообвинению.
     <В  конечном счете,  я  оказался звеном,  пролетом,  что  ли,  в  том
мостике,  который рано или поздно придется перебрасывать от  победителей к
побежденным,  - размышлял Косорич. - Если я расскажу моему командованию об
этих встречах, на меня будут смотреть С недоверием и продвижение по службе
задержится,  а  в двадцать семь лет уже поздно менять профессию.  А что я,
собственно,  открыл немцам? Ничего я им не открыл>. По прошествии пяти лет
он  забыл об  этих своих гейдельбергских знакомых.  Напомнили ему о  них в
начале  тридцать третьего.  Веселый журналист из  мюнхенской газеты привез
великолепное  издание  Дюрера  и  рекомендательное  письмо  от  профессора
славистики Зибера -  того самого Зибера,  который при последней их встрече
представился полковником генерального штаба.

          <Мой дорогой  Косорич,  -  писал  Зибер,  - я знаю,  что в вашей
     новой,  столь высокой для молодого  офицера  должности  вы  загружены
     работой  с  утра  и  до  вечера,  поэтому  я  не  вправе отрывать вас
     просьбами,  которые могут  помешать  вам.  Но  если  у  нас  найдется
     полчаса,  чтобы  рассказать  моему  приятелю из крупной и влиятельной
     газеты о новых книгах,  особенно по народной живописи,  о премьерах в
     театрах  и  вообще  о  культурной  жизни в Югославии,  мы были бы вам
     весьма и весьма признательны. Я пользуюсь случаем, чтобы передать вам
     привет  от  нашего общего друга Карла Ф.  Грюсенбаха,  который сейчас
     работает в нашем посольстве в Лондоне>.

     Журналист из  мюнхенской газеты действительно интересовался новостями
культурной жизни <развивающейся славянской страны>, говорил умно и весело,
но  за  день  перед  от®ездом  на  родину  попросил  Косорича показать ему
побережье,   во   время   поездки   интересовался   вовсе   не   красотами
Средиземноморского побережья,  а  портами,  возводившимися  неподалеку  от
итальянской границы.  Вел  он  себя так,  что эту его заинтересованность в
оборонных  об®ектах  можно  было  расценить как  журналистскую всеядность.
Однако,  сделав несколько снимков,  он  сел в  машину рядом с  Косоричем и
спросил,  не  нарушает ли  каких-либо  запретов.  И  вместо  того,  чтобы
отшутиться, Косорич ответил, что конечно же нарушает и вообще надо все это
делать осторожней,  а  потом казнил себя за такой ответ,  поняв запоздало,
что,  так ответив,  он возвел себя  в  новое  качество  -  к а ч е с т в о
с о о б щ н и к а. После этого его не беспокоили еще три года, до тех пор,
пока  к  нему  не  приехал  племянник  профессора  Зибера.  Тот  ничего не
фотографировал,  зато провел два вечера,  беседуя с  Косоричем  по  самому
широкому  кругу  вопросов.  <Таким военным,  как вы,  - сказал на прощанье
племянник  Зибера,  -   хочется   помогать:   вы   истинный   офицер!>   И
действительно,  после  этой  беседы Косорич резко пошел вверх по служебной
лестнице и получил назначение в Генеральный штаб.
     ...Когда к нему позвонил человек с немецким акцентом,  передал привет
от  профессора Зибера и  попросил назначить время  и  место  для  встречи,
Косорич какое-то мгновенье колебался,  но потом он решил, что тот интерес,
который проявит собеседник,  поможет ему  точнее  понять возможную позицию
немцев,  и на встречу согласился. Выезжая из дома, он понял вдруг, что его
мысли об  <интересах противника> были некоей защитной формой игры с  самим
собой:  Косорич,  который смеялся,  ел, садился в машину, входил в кабинет
начальника генерального штаба,  улыбался солдатам, козырявшим ему у выхода
из военного министерства, ласково трепал по щечке жену, постоянно уживался
с  другим Косоричем,  который жил в сокрытом страхе,  очень любил Косорича
первого,  видимого,  знакомого  всем,  и  ненавидел  отчаянной жалостливой
ненавистью Косорича второго,  который в  самом  начале  не  нашел  в  себе
мужества сказать начальству об этих проклятых зиберах и грюсенбахах.
     ...Диц сел рядом с Косоричем, одарил его одной из своих самых широких
улыбок и предложил покататься по улицам <обворожительного города>.  Он так
и  сказал:  обворожительный город.  Эти слова никак не вязались с  тяжелым
лицом  немца,  и  непременная улыбка (в  школе  гестапо учили:  <Главное -
расположить  к  себе  агента.   Для  этого  нужно  помнить,   что  улыбка,
открытость,  сострадание, щедрость, игра в начальственность и в значимость
- главные козыри>) показалась Косоричу плохой актерской гримасой.
     - Ну, как дела? - спросил Диц, когда они от®ехали от ресторана.
     - Не имею чести знать, с кем беседую.
     - Вам большущий привет от профессора Зибера.
     - Он прислал рекомендательное письмо?
     - Времени сейчас  нет  письма  писать.  Автомобиль служебный?  -  Диц
повернулся и посмотрел в заднее стекло, нет ли хвоста.
     - За мной не следят, - сказал Косорич. - Автомобиль собственный.
     - Ну а вообще-то как дела? На службе все хорошо?
     - Простите, но по какому праву вы задаете мне подобные вопросы?
     - Да будет вам,  господин Косорич...  Я действительно друг Зибера. Он
работает в моем отделе...
     - Он в вашем отделе?  -  усмехнулся Косорич,  подумав,  что врать так
откровенно - не лучший способ общения.
     - Да,  он  занимается у  меня славянами,  -  продолжал лгать Диц,  не
уловив юмора в интонации Косорича. - Он мне докладывал о том, как вы с ним
на пари купались в костюмах. Было такое?!
     Косорич с  недоумением посмотрел на  Дица,  и  тот почувствовал,  что
подполковник чем-то  недоволен,  но в  силу своей духовной структуры он не
мог понять,  чем же именно недоволен этот югослав.  Закаменев лицом (уроки
разведшколы:  <Меняй смех на тяжесть взгляда -  это действует на агента>),
Диц сказал:
     - Тут у нас просьбочка: изложите, пожалуйста, к завтрашнему утру ваши
соображения по  поводу происходящих в  армии  событий.  Кто  из  армейских
вожаков хотел бы урегулировать конфликт путем переговоров с нами?
     - Изложить?  -  удивился Косорич.  -  Вы меня с кем-то путаете.  Я не
осведомитель. Я никогда никому ничего не  и з л а г а л.
     - Будет вам,  господин Косорич.  Ваши начальники удивятся, если я дам
им прочитать отчеты о  ваших беседах с Зибером и о тех вояжах,  которые вы
совершали с Ульманом.
     - С кем?
     - С Ульманом.  Из Мюнхена...  Ах да,  он у вас здесь был под фамилией
Зарцль.  Ну,  помните,  журналист?  Который вместе с  вами  фотографировал
военные порты? Мы ведь все помним и все знаем...
     Косорич даже  зажмурился от  гнева.  Он  вспомнил интеллигентное лицо
Зибера,  их беседы о живописи, лошадях, астрологии; вспомнил своих коллег,
подчеркнуто  уважительных  с   ним,   широко  образованных  и  талантливых
офицеров,  и  ему  показалось диким продолжать разговор с  этим  болваном,
который властен над  ним  только потому,  что  имел доступ к  таинственным
папкам в гестапо.
     Косорич остановил машину на перекрестке, открыл дверцу