то не
отвечал.
     <Послушайте теперь мой разговор с консульством,  - зло подумал Везич.
- Это заставит вас поразмыслить, прежде чем решиться забрать меня>.
     - Простите, что господин Штирлиц, еще не вернулся?
     - Кто его просит?
     - Полковник Везич.
     - Мы ждем его, господин полковник, - ответили на другом конце провода
заискивающим голосом. - Он скоро вернется.
     - Я перезвоню,  - сказал Везич, - оставьте Штирлицу мой телефон; если
он вернется скоро, я буду у себя в кабинете: 12-62.


     (О  звонке  Везича  было  немедленно  доложено  генеральному  консулу
Фрейндту  и  оберштурмбанфюреру  Фохту.  Они  переглянулись,  одновременно
вспомнив слова Веезенмайера:  <Все  наши  наиболее явные контакты порвите;
компрометирующие изолируйте>.)
     А  затем Везич поступил так,  как должен был и  мог поступить человек
отчаянной храбрости,  -  он пошел в  картотеку <политических>,  в  сектор,
занимавшийся коммунистами, и рассеянно, закурив сигарету, попросил:
     - Дайте-ка мне материал на наших <москвичей>.  Адреса, конспиративные
квартиры, запасные явки...
     - Господин  полковник,   -  ответил  старый,  преисполненный  к  нему
уважения капитан Драгович,  -  все  эти  материалы затребовал подполковник
Шошич. Еще вчера утром.
     ...Шошич  встретил Везича  радостно,  усадил  в  кресло  и  сразу  же
предложил выпить:
     - Мне  сегодня  привезли  далматинскую ракию  из  смоковницы,  просто
прелесть.
     - Спасибо, с удовольствием выпью.
     - Что это вас не видно в наших палестинах?
     - Я был в Белграде.
     - Ну и как? Помогло? - спросил Шошич. - Или, наоборот, все испортило?
     - И помогло и испортило.
     - Разве так бывает?
     - Только так и бывает. Все двуедино в нашем мире, все двуедино.
     - Еще рюмку?
     - С удовольствием.
     - Какие-нибудь новости из Белграда привезли?
     - Привез. Только рассказывать о них погожу. Дня три-четыре.
     - Ах, вот как...
     - Именно так. Кто у меня сейф, кстати, разворотил?
     - Мы.
     - Почему?
     - Потому  что   вы   исчезли,   а   генерал  приказал  всю  секретную
документацию сконцентрировать в  одном месте.  Не  у  вас  одного взломали
сейф. У майора Пришича нам пришлось провести точно такую же операцию.
     - Мне нужны материалы на коминтерновцев. В картотеке сказали, что они
у вас.
     - Они у  генерала.  Я  же об®яснил.  Они все сконцентрированы в одном
месте.
     Везич спросил:
     - Чтобы сподручнее было передать?
     - Кому? - поинтересовался Шошич.
     - Представителям власти.
     - Какой?
     - Разве власть имеет определение? Власть - это власть, дорогой Шошич.
Или нет?
     - Власть - это власть, - повторил тот задумчиво и неожиданно спросил:
- Вы сговорились?
     - С кем?
     - Сговариваются, как правило, с другой стороной. С контрагентом.
     - У  меня  много  контрагентов.  С  каким именно?  Вообще-то  я  умею
сговариваться.  Так уж у меня выходит,  что я в конце концов сговариваюсь,
особенно если обстоятельства сильнее меня.
     - Напишите рапорт  генералу,  об®ясните,  чем  вызвана  необходимость
срочного знакомства с картотекой на коминтерновцев,  и,  я думаю,  он даст
указание...
     <Хотят передать немцам или усташам документы в полном порядке,  чтобы
сразу начали действовать,  -  понял Везич.  -  И этим получат гарантии для
себя>.
     - Как вы понимаете,  судьбой коминтерновцев,  которых взяли,  и  тех,
кого должны взять, интересуюсь не только один я, - сказал Везич.
     - Верно. Их судьбой мы интересуемся в такой же мере, как и вы. Только
те, которые уже взяты, прошли мимо нас. Это делает нынешняя власть.
     - Через <градску стражу>?
     - Да. И через <селячку>, и через <градску>...
     - Но, значит, это выгоднее усташам, чем нам с вами. Вы же знаете, что
в <селячкой страже> мало интеллигентных людей.
     - Знаю. Но, повторяю, это случилось вне и помимо нас.
     - Я хочу,  чтобы вы меня верно поняли:  арестованные интеллектуалы из
Коминтерна должны представлять об®ект игры,  а не пыток.  Боюсь,  что наши
конкуренты из  <селячкой стражи> не  смогут понять разницы между  этими  -
столь диаметральными - аспектами проблемы.
     Шошич слушал Везича с напряженным вниманием.  Он знал, что из тюрьмы,
из кабинета Ковалича,  полковника вытащили немцы. Значит, считал он, Везич
сторговался с ними.  Значит,  разговоры о том,  что сюда придут усташи,  -
пустые  разговоры,  значит,  как  он  и  предполагал,  хозяевами положения
окажутся немцы,  на них и  надо ориентироваться.  Иван Шох не звонит и  не
появляется,  а  Мачек неожиданно уехал в  Белград.  Однако,  по наведенным
справкам,  Шох вместе с ним в столицу не отправился. Видимо, Шох сейчас не
та фигура, которая может быть нужна ему, Шошичу, в ближайшие дни. Либо Шох
переметнется к  немцам (о  давних его  связях с  Фрейндтом подполковник не
знал),  но тем,  считал он,  Шох неинтересен вне и без Мачека; немцам куда
как интереснее полковник Везич.
     - Я  вас прекрасно понимаю,  -  сказал Шошич,  -  и совершенно с вами
согласен.  К сожалению, лично я не могу решить вопрос. Но я готов доложить
ваш рапорт генералу немедленно.
     - Я думаю,  что арестованных коминтерновцев надо немедленно забрать к
нам. Сюда. Это так же целесообразно, как и концентрация в одном месте всех
картотек и архивов.
     - Шубашич их не отдаст.
     - С ним уже был разговор об этом?
     - Нет. Но мне так кажется.
     - Если кажется,  перекрестись,  говорят православные,  тогда не будет
казаться.
     - Единственный,  кто  мог бы  приказать <селячкой страже> передать их
нам,  -  задумчиво сказал Шошич,  - это вице-губернатор Ивкович. Оппозиция
всегда  готова  подставить подножку  парламентскому большинству.  И  потом
Ивкович связан с Белградом. - Шошич налил ракию себе и Везичу. - Пока что,
во всяком случае. Попробуйте через него, а?


     Профессора Мандича  дома  не  было.  Горничная  сказала  Везичу,  что
<господин профессор сейчас работают в  университетской библиотеке>.  Везич
нашел  профессора  в  маленьком  зале  для  преподавателей.   Тот  сначала
недоумевающе поглядел на  полковника,  потом недоумение сменилось детским,
неожиданным на его лице интересом, а потом Везич прочитал на лице историка
ужас.
     Профессор сидел  в  пустом  зале,  совершенно один,  обложенный горою
книг,  и  Везичу казалось,  что он чувствует себя неприступным и  сильным,
когда отделен от мира такой баррикадой фолиантов.
     - Немедленно уходите отсюда,  - шепотом сказал Везич. - Немедленно. И
скажите всем вашим друзьям,  чтобы они тоже уходили.  В  ближайшие два-три
дня начнутся массовые аресты.  Я Везич, редактор Взик говорил вам обо мне.
Это я  звонил вам.  Цесарец в  тюрьме.  Вам надо исчезнуть.  Эмигрировать.
Затаиться.
     - Эмигрировать и затаиться,  -  так же шепотом повторил Мандич.  -  А
драться будет кто? Кто будет драться?
     - Тише вы...
     - Здесь нет шпиков!
     - Есть.  Здесь  всегда  было  очень  много  шпиков.  В  библиотеках и
университетах нельзя жить без шпиков,  профессор.  Словом,  времени у  вас
нет.  Скажите друзьям,  что  все  картотеки на  коммунистов будут переданы
немцам.   И  сразу  же  пойдут  аресты.   Повальные.   Вторжение  намечено
послезавтра.  В Белграде празднуют пасху;  люди будут пьяны и беззаботны -
самое время начинать против них войну.
     - А если я истолкую ваши слова как полицейскую провокацию?  - спросил
Мандич.  -  Что,  если вы просто-напросто запугиваете?  Может,  вы хотите,
чтобы мы эмигрировали?  Может,  вы хотите расчистить поле для себя,  чтобы
вам никто не мешал творить ваше зло?! Так может быть?
     - Может быть и так.
     - Ну а почему в таком случае я должен вам верить?
     - Слушайте,  вы никогда не были функционером,  и слава богу, иначе бы
вы  сразу завалили организацию -  при вашем-то темпераменте.  Сообщите мои
слова своим товарищам. Они оценят эти слова правильно. Только сделайте это
сейчас же. Немедленно, профессор!
     <...Он мне не поверил,  - понял Везич, останавливая машину около дома
Ивана Кречмера, работавшего в <Интерконтиненталь турист-биро>. - Он мне не
поверил,  и  его можно понять.  Я  не  так говорил.  С  ними надо говорить
по-иному.  Я  должен был  сказать,  что для продолжения борьбы сейчас надо
затаиться и уйти в подполье.  Тогда бы он поверил. А я говорил с ним как с
самим собой.  Чем  больше добра мы  хотим сделать другому,  тем  больше мы
стараемся отдавать ему свои мысли и этим приносим зло,  ибо каждый человек
живет по-своему>.
     Из <Интерконтиненталь турист-биро> Везич поехал к Ладе.
     - Вот,  -  сказал он,  положив на стол билеты,  -  в три часа ночи мы
улетаем. Собирай чемоданы. Только самое необходимое. Я с®езжу к приятелю и
вернусь.
     - У тебя нет приятелей,  -  сказала Лада. - У тебя никого нет, Петар.
Не езди.
     Он посадил ее рядом с собой.
     - Давай поскандалим,  а?  Мы  теперь муж  и  жена,  и  нам необходимо
периодически скандалить.  Иначе будет какая-то  чертовщина,  а  не  жизнь.
Давай, Ладица?
     Она улыбнулась,  и круглые глаза ее показались ему огромными,  потому
что в них стояли слезы.
     - Нет,  -  сказала она.  - Я не стану скандалить, не научилась этому.
Дура.  Надо было учиться.  Тогда бы ты остался. Мама говорила, что мужчина
благодарен женщине,  если она может настоять на своем.  А я не умею. Такая
уж я дура. В Швейцарии я с тобой разведусь. И снова нам станет прекрасно и
свободно...
     - Чтобы нам всегда было прекрасно, я должен иметь право смотреть тебе
в  глаза,  Лада.  Я  не смогу смотреть тебе в  глаза,  если не встречусь с
человеком,  который меня ждет. Эта встреча нужна не только ему, хотя и ему
она очень нужна.  Эта встреча нужна мне.  Я  не могу уехать,  если в  доме
пожар,  а люди заперты в комнате на последнем этаже и нет лестницы,  чтобы
спуститься. Понимаешь?
     - Я поеду с тобой, можно?
     - Нет.  Тогда я ничего не смогу сделать.  Вернее,  тогда не состоится
встреча.  Я должен был бы оговорить заранее,  что буду не один.  Люди моей
профессии пугливы, Лада.
     - Если бы ты был пугливый, ты бы не поехал.
     - Если бы  я  не  был пугливым,  -  медленно ответил Везич,  -  я  бы
уговорил тебя остаться здесь,  а не поддался тебе. А я с радостью поддался
тебе.  Я  испугался,  Лада.  Я  вернулся из Белграда испуганным.  Я теперь
никому не верю,  кроме тебя,  -  иначе я бы остался здесь. Понимаешь? Если
драться против кого-то,  надо верить тем, вместе с кем ты решил драться. А
я  не  могу,  я  не  умею  верить людям.  Полиция учит многому:  она  учит
осмотрительности,   хитрости,   анализу,  умению  расчленять  человека  на
составные части,  выделяя в отдельные папочки зло в нем, добро, увлечения,
слабости.  Она  многому учит,  а  научив,  убивает веру.  Я  только одному
человеку на свете верю -  тебе.  Поэтому я  и ухожу с тобой.  Убегаю...  С
тобой... Понимаешь?


     ...Рядом  с  Родыгиным сидел  невысокого роста,  очень  дорого одетый
человек, и сразу было видно, что он привык так одеваться, и привык к тому,
чтобы вокруг него  вились официанты,  и  привык встречать в  таких дорогих
загородных ресторанах своих гостей - сдержанным кивком головы и молчаливым
предложением занять место за столом.
     - Господин Абдулла, господин Везич, - познакомил их Родыгин.
     Везич и Абдулла цепко приглядывались друг к другу.
     - На  каком языке вы  предпочитаете говорить?  -  спросил Родыгин.  -
Господин Абдулла - мусульманин, он не знает сербскохорватского.
     - Сербскохорватского, - усмехнувшись, повторил Везич, - я бы на вашем
месте -  в  Загребе,  во  всяком случае -  не  обозначал таким образом наш
язык...  Или  бы  поменял  местами...  Я  готов  говорить на  немецком или
английском.
     - Французский вас не  устроит?  -  с  явным сербским акцентом спросил
Абдулла.  -  Немецкий и английский несколько сковывают меня.  Моя стихия -
латинские языки. Но, впрочем, я готов беседовать с вами на английском.
     - Времени у меня в обрез,  -  сказал Везич. - Я уезжаю, - пояснил он,
заметив вопросительный взгляд Родыгина. - Да, да, бегу. Но я обещал прийти
и пришел.  Что касается ваших единомышленников, их взяла <селячка стража>,
это акция Мачека и  Шубашича,  которые таким образом готовятся к встрече с
новыми хозяевами.  Мне кажется,  этот их шаг продиктован желанием доказать
Берлину,  что  они не  дадут спуску вашим друзьям и  что незачем для этого
тащить в Загреб Павелича. Арестованные люди - карта в игре за власть.
     - Вы  убеждены,  что  эту  карту  будут  разыгрывать только  Мачек  и
Шубашич?
     - Не убежден.
     - Я тоже,  -  согласился Абдулла.  -  Я далеко не убежден в этом. Что
можно предпринять для их спасения?
     - Мне стало известно,  что вице-губернатор Ивкович готов к обсуждению
вопроса и может помочь вам.
     - С Ивковичем уже говорили.  Он занял верную позицию; он встречался с
Шубашичем, но губернатор отказался освободить Кершовани, Прицу и Цесарца с
Аджией. От кого вы, кстати, узнали имя Ивковича?
     - От Шошича. Вам это ничего не скажет.
     - Почему же,  -  усмехнулся Абдулла, - имя Владимира Шошича мне кое о
чем говорит.
     - Я пытался предупредить через Мандича,  что картотека на коммунистов
подготовлена к передаче новой власти. Вашим надо уходить.
     - Речь идет только о функционерах или о сочувствующих тоже? - спросил
Абдулла.
     - По-моему, речь идет обо всех тех, кто когда-либо разделял идеологию
большевизма. Обо всех поголовно.
     - Почему вы  решили уйти,  Везич?  Почему бы вам не остаться?  Не все
капитулируют, поверьте мне.
     - В Белграде был я, а не вы. С помощником премьера в Белграде говорил
я, а не вы...
     - Верно,  - согласился Абдулла, - я с помощником премьера не говорил,
я  говорю с  самим премьером.  Не  в  нем  ведь дело,  в  конце концов.  В
Югославии есть иные силы. Эти силы будут вести борьбу.
     - Но  я  боролся  против  э т и х  сил.  Я боролся против тех сил,  о
которых вы говорите,  - заметил Везич.  - Думаете,  об этом не  знают  все
в а ш и? Думаете, это легко забывается? Чувствовать себя ренегатом, причем
двойным ренегатом,  - можно ли  в  таком  состоянии  драться?  Я  пробовал
говорить с  в а ш и м и  в Белграде.  Меня отвергли, мне не поверили. Если
я потребуюсь и меня позовут и если я увижу толк  в  том  д е л е,  которое
призовет меня, я приду.
     - Как это понять?
     - Это просто понять.  Оставьте адрес,  по которому я  могу снестись с
вами.  Я напишу. Только пусть случится то, что должно случиться, и пусть я
увижу то,  что должно случиться после случившегося. Я хочу увидеть борьбу,
настоящую борьбу, понимаете?
     - Вы еще не встречали Штирлица?
     - Его нет. Я звонил по всем телефонам.
     - Не надо больше звонить, - попросил Абдулла.
     - Вы перестали им интересоваться?
     - Перестал.  Но я  очень интересуюсь вами.  И,  чтобы я  мог дать вам
номер своего почтового ящика в Мадриде или Лиссабоне,  мне нужна гарантия.
Вам этот адрес больше нужен,  чем мне,  полковник.  Вы,  по-моему, человек
честный,  и в полицию вас занесло не из корысти,  а по соображениям иного,
более  серьезного порядка.  Но  мой  адрес  вам  понадобится.  Когда здесь
начнется то, что должно начаться, вы не сможете спокойно и честно смотреть
в глаза Ладе...
     Везич задержал бокал с <Веселым Юраем> на половине пути.
     - Вы серьезно работаете, - сказал он.
     - Иначе не стоит,  -  жестко ответил Родыгин,  и  Везич заметил,  как
дрогнули в снисходительной улыбке губы Абдуллы.
     - Если бы вы решили остаться в  Загребе,  никакой гарантии от вас мне
не нужно, - продолжал Абдулла. - Но поскольку вы уезжаете, гарантия должна
быть дана в письменной форме.
     - Так я не умею,  -  сказал Везич. - Так я работал с проворовавшимися
клерками,  которых внедрял в марксистские кружки. Я не смел так говорить с
серьезными людьми...
     - Повторяю,  -  словно не  обратив внимания на  его слова,  продолжал
Абдулла, - мне нужно, чтобы вы написали на имя оберштурмбанфюрера Штирлица
коротенькую записку следующего содержания,  которое вас  ни  к  чему  -  в
конечном счете  -  не  обязывает:  <Я  взвесил ваше  предложение и  считаю
целесообразным принять  его  в  создавшейся  ситуации>.  Подпишитесь любым
именем. Это все, что мне от вас нужно.
     - Вы должны об®яснить мне, зачем вам это, господин Абдулла.
     - Мне это нужно для того,  чтобы,  оставаясь здесь, продолжать работу
против нацистов.
     - Что вам даст мое письмо?
     - Оно  даст мне Штирлица.  Он  сделал на  вас ставку,  и  вас по  его
требованию освободили из-под ареста. Если бы не он, с вами бы покончили. В
этом был заинтересован Мачек,  в этом были заинтересованы усташи,  которые
очень не любят Мачека, и в этом были заинтересованы наци, которые в равной
мере играют и с Мачеком, и с усташами.
     - Таким образом,  я передаю вам,  русскому резиденту, мое согласие на
сотрудничество с нацистами?
     - Да.
     - Напишите   мне,   в   таком   случае,   следующее:   <Я,   Абдулла,
представляющий интересы СССР,  получил  от  полковника Везича  расписку на
согласие фиктивно работать со  Штирлицем в  интересах рейха.  Это согласие
считаю целесообразным>.
     - Хорошо.  Только я внесу коррективы,  - согласился Абдулла и, достав
из  кармана  <монблан>  с  золотым  пером,  быстро  написал  на  листочке,
вырванном из  блокнота:  <Я  получил расписку на  ваше согласие работать в
пользу рейха,  считая эту фиктивную работу необходимой в настоящее время -
в тактических целях. 71>. - Такая редакция вас устроит?
     Везич прочитал листок,  протянутый ему Абдуллой, спрятал его в карман
и попросил:
     - Дайте блокнот.
     - Пожалуйста.
     - Я вырву два листа.  На одном я напишу ваш адрес, на другом - письмо
Штирлицу.
     - Адрес записывать не надо.  Адрес лучше запомнить.  Мадрид.  Главный
почтамт.  Почтовый ящик  2713,  сеньору Серхио-Эммануэль-Мария Ласалье.  О
вашем письме я узнаю через три дня, где бы ни находился.
     Везич быстро написал свое письмо Штирлицу и еще раз повторил вслух:
     - Сеньор дон Серхио-Эммануэль-Мария Ласалье, 2713.
     - Верно.  Пишите мне  лучше  по-немецки.  О  погоде на  Адриатике.  О
живописи Сезанна. Главное - письмо от вас. Это значит - вы готовы драться.
Еще один вопрос...
     - Пожалуйста. - И Везич взглянул на часы.
     - У вас же вылет в три, - сказал Абдулла, - еще масса времени.
     - Профессор Мандич уже  ушел на  конспиративную квартиру?  -  спросил
Везич,  поняв, что его весь день <водили> по городу люди этого маленького,
надменно спокойного человека.
     - Я не зря спросил вас о сочувствующих.  Нет,  он еще не ушел. Теперь
мы знаем,  что он тоже под ударом, и скроем его... Вы сообщили моему другу
о данных полковника Ваухника. Кто вам сказал о них?
     - Генерал Миркович.
     - Их два, Мирковича. Который именно? Боривое?
     - Да.
     - В связи с чем он сказал вам об этом?
     - Он понял мое отчаяние.
     - А вы не допускаете мысль, что он проверял вас? Может быть, он хотел
понять вашу реакцию? Вы ему больше вопросов не задавали?
     - Мы с вами в разведке, видимо, лет по десять служим, а?
     Абдулла улыбнулся доброй,  открытой улыбкой,  и Везич заметил,  какие
красивые у него зубы, словно у американского киноактера Хэмфри Богарта.
     - Это я как-то упустил, - тоже улыбаясь, согласился он.
     - Я сейчас вернусь, - полувопросительно сказал Родыгин, поднимаясь.
     - Да-да, - согласился Абдулла, - я жду вас.
     - Куда он? - спросил Везич.
     - Проверить, не смотрят ли за вами. На улице наши люди, они наблюдают
за теми, кто появляется здесь. Загород, сразу ведь чужих заметишь...
     - Вы остаетесь? - спросил Везич.
     - Не понял: вы имеете в виду этот кабак или Загреб?
     - Я имею в виду Югославию.
     - Да, мы здесь остаемся, - ответил Абдулла.
     - Идеализм - не ваша религия.
     - Именно потому и остаемся здесь, полко