саде вашей фирмы рядом  с дельфийским "Ничего сверх
меры".
     Ладно, все это эмоции. А если по  делу: что в таком случае означала эта
многоходовая комбинация по несанкционированному перемещению об®екта внимания
на польско-белорусскую границу, на которую было  истрачено столько энергии и
валюты? Значит, и здесь его держали за безгласную пешку? И не только его!
     Было от чего заскрежетать зубами.
     Вывод второй. Курков и Веригин. Совершенно ясно, что бомбы взорвались в
их руках в  тот момент, когда они пытались  активизировать заряды. Нажали на
пластины, когда фишки находились в режиме хранения, красным концом вверх. Не
обратили внимания? Забыли  об этом? Но  даже обычный  армейский сапер  может
забыть, как зовут его жену и сколько у него детей, но  не такое.  А эти двое
были  не  обычными  саперами.  Изделия  были новейшей конструкции.  И боевые
заряды не дали бы им даже просто подержать в руках, пока они не  разобрались
бы  в конструкции самым доскональным образом и  не провели с  десяток-другой
репетиций на макетах. И все-таки фишки не переставили. И причина этому могла
быть единственная: они не знали об этом. Не знали, потому что им не сказали.
Не  забыли  сказать,  а  не  сказали  специально с единственной,  совершенно
определенной целью. После взрыва виллы Назарова  не должно было  остаться ни
одного свидетеля.
     Их и не осталось.
     Кроме него, Голубкова.
     В  этом,  видно, и заключался  глубинный смысл  специфики  деятельности
Управления: "Лучший  свидетель -- мертвый свидетель". Голубков подумал,  что
он не  останется без  работы, когда его выпрут  на  пенсию. Займется научной
деятельностью, будет писать диссертацию на  тему: "Роль этики в деятельности
спецслужб  на примере  Управления по  планированию специальных мероприятий".
Хорошая  будет  диссертация. Емкая. Понятная последнему идиоту. И  короткая,
как все талантливые произведения. В ней будет всего три слова: "Этика -- это
х-ня".  Можно добавить  еще  одно слово: "полная".  Но оно,  пожалуй,  будет
лишним.
     До  диссертации, однако, еще нужно дожить. И было  у  Голубкова смутное
ощущение,  что  в  сложившейся  ситуации  проблема  эта  не  решается  одним
естественным течением времени.
     Кроме того,  из  всех  этих дел  напрашивался еще  один  вывод.  Но  он
требовал дополнительной проверки...
     Голубков накинул на плечи пиджак и вышел на улицу.  Был уже  второй час
ночи.  Как всегда, почти все  кафе  и бары были еще открыты, играла  музыка,
людей было довольно много, но они не сидели  за столиками и не танцевали  на
тротуарах,  а   стояли,  сбившись  в  кучки,  и  переговаривались,  тревожно
поглядывая  в сторону  пригорода, небо над  которым  багровело от бликов  не
усмиренного еще пожара.
     Голубков отыскал  уличный телефон-автомат в пустынном переулке, зарядил
его десятком монет и набрал код Москвы.
     Ответил диспетчер:
     -- Вас слушают.
     -- Это  Константин Дмитриевич из Ларнаки. Тут у нас произошли кое-какие
события...
     Диспетчер не дал ему договорить.
     -- Не прерывайте связь, -- приказал он. -- Переключаю. Говорите.
     --  Слушаю  вас,  Константин  Дмитриевич,  -- раздался  в  трубке голос
Волкова. -- Откуда вы звоните?
     -- Из автомата.
     -- Из кафе? Из бара?
     -- С улицы.
     -- Докладывайте.
     -- В  двадцать три  сорок  по  местному  времени раздался очень сильный
взрыв на вилле  Назарова. Насколько я  могу судить,  килограмма три или даже
четыре взрывчатки. Возник пожар, он  до сих пор не потушен. В соседних домах
взрывной волной выбило стекла. Все, кто находились  на вилле, погибли. Люди,
которые в это  время  были  поблизости  от виллы  и на  набережной, получили
множественные  ранения осколками камней  и  стекол.  Двое  убиты,  трое  или
четверо увезены в  госпиталь  в  тяжелом состоянии.  Полиция  оцепила  район
взрыва. Работают около сорока пожарных машин.
     -- Откуда вы знаете точное время взрыва?
     --  Камнем  мне разбило  часы.  Они остановились ровно  в двадцать  три
сорок.
     -- Как вы оказались в районе взрыва?
     -- Сидел в открытом кафе на набережной.
     -- Что вы там делали?
     -- Пил баночное пиво "Хайнекен".
     -- Именно в этом месте?
     -- Если  вы  взглянете  на план Ларнаки, то увидите, что набережная  --
самая фешенебельная  часть города. Здесь лучший пляж, самые красивые отели и
виллы.  Сюда приходят и купаться, и просто гулять. Это примерно то  же,  что
набережная в Ялте от пассажирского порта до гостиницы "Ореанда".
     -- Почему вы не позвонили сразу после взрыва?
     --  Не имел возможности. Помогал санитарам, врачам.  Была паника. Потом
меня самого перевязали и отвезли в отель.
     -- Вы ранены?
     -- Небольшая царапина.
     -- Вы не выбросили свои разбитые часы?
     --Нет.
     -- Сохраните. Сколько, по-вашему, людей было на вилле во время взрыва?
     --  Не  имею  представления.  Могу  лишь  предположить,  что  на  вилле
происходило что-то вроде приема. Почти все окна были освещены, горели фонари
в саду, играла музыка.
     -- И все это вы видели из кафе?
     -- Нет. Я заметил это, когда проходил по набережной.
     -- На каком расстоянии от виллы находилось ваше кафе?
     -- Метрах в трехстах.
     -- Каким образом вас могло ранить?
     --  Разброс  осколков  после  взрыва  покрывал   площадь   примерно   в
полкилометра. Из чего я  и заключаю,  что заряд  был чрезвычайно мощный.  По
всей набережной были снесены в море киоски и мебель. Две финиковые пальмы на
пляже сломало взрывной волной.
     Несколько   секунд  Волков  молчал.   Вероятно,  об®яснения   Голубкова
показались  ему убедительными.  А они  и  были  убедительными.  Голубков  не
сомневался,  что разговор записывается,  чисто  эти  же вопросы,  хоть  и  в
несколько  измененной форме, будут ему заданы  в Москве еще не один и не два
раза. А в таких ситуациях  лучшая и единственная верная тактика --  говорить
правду. Не всю, конечно. Но в остальном --  правду  и только  правду. В этом
случае никогда не попадешься на нестыковках мелких деталей.
     Голубков   прекрасно   понимал,    что   Волкова    сейчас   интересует
один-единственный вопрос: был ли Назаров во время взрыва на вилле. Но задать
его прямо он  не  решился, а  у  Голубкова не было намерения помогать  ему в
этом.
     -- Где были во время взрыва  Пастухов  и его люди? -- продолжал Волков,
избрав, очевидно, обходной путь.
     -- Этого я не знаю, --  ответил Голубков. Это тоже была верная тактика.
Когда человек повторяет "не знаю", на мелочах его не поймаешь.
     --  "Три оливы" находятся через дорогу  от  виллы. Они могли  принимать
участие в помощи пострадавшим.
     -- Возможно,  -- согласился Голубков.  -- Но никого из них  я не видел.
После  взрыва минут  на  двадцать пять  во всем  пригороде погас  свет. Была
паника. В суматохе я мог их просто не заметить.
     -- Вы не зашли к ним в пансионат после того, как паника улеглась?
     -- У  меня  был приказ не  вступать с ними в прямой контакт. Я не видел
причин, почему я должен был этот  приказ нарушить. Я встретился с Пастуховым
сегодня рано утром, полученную от него информацию передал диспетчеру и после
этого в "Три оливы" не заходил. Означает ли ваш вопрос, что я должен зайти к
ним и выяснить, что они делали до и после взрыва?
     -- В  этом нет необходимости, --  чуть помедлив, ответил Волков. -- Они
не могут быть причастны к взрыву.
     -- Я тоже в этом уверен, -- согласился Голубков.
     -- Почему? -- живо заинтересовался Волков.
     -- У них не было на это приказа. А такого приказа вы им, как я понимаю,
не отдавали...
     Волков  с   нескрываемым  раздражением  отреагировал  на  легкую  нотку
вопроса, прозвучавшую в словах Голубкова.
     -- Разумеется, не отдавал! Что за нелепое предположение!
     -- У меня и в мыслях не было это предположить. Я просто хотел  сказать,
что  ребята  Пастухова  вне подозрения. Даже при  желании они не  смогли  бы
достать  здесь столько взрывчатки.  Это  не  Москва,  где можно  купить хоть
тонну.  Скажите, Анатолий Федорович,  если выяснится, что Назаров погиб  при
взрыве виллы, это вызовет серьезные последствия?
     -- Вы даже не представляете себе, насколько серьезные!
     -- Для нас? Я имею в виду Управление. Или вообще?
     -- И для  нас. И  вообще.  Это будет воспринято,  как огромный минус  в
нашей работе.  Полный  провал.  Мы  не  смогли  выполнить  задания  огромной
государственной  важности. Не  могу  даже  вообразить шквала  неприятностей,
которые на нас обрушатся!
     Голубков понял, что пришло время переходить в наступление.
     -- Мне не хотелось бы этого говорить, но к этим неприятностям я стал бы
готовиться прямо сейчас.
     -- Что вы хотите этим сказать? -- насторожился Волков.
     --  У меня  нет ни  малейших сомнений,  что Назаров находился  во время
взрыва на вилле.
     -- Доказательства?
     -- Люди Пастухова  вели  круглосуточное  наблюдение за виллой.  Днем  в
бинокль, а в темноте  -- с помощью  приборов ночного видения. Я  видел у них
эти приборы.  Пастухов  утверждает, что  за все  эти дни Назаров ни  разу не
вышел  из  виллы.  Не  вижу  причин  ему  не  верить.  Розовский  выходил  и
неоднократно, Назаров -- ни разу.
     -- Он мог покинуть виллу сегодня, -- предположил Волков,
     -- Совершенно исключено. В течение всего  минувшего  дня я  наблюдал за
воротами виллы. Это единственный выход. Назаров не выходил.
     -- У вас был приказ наблюдать за виллой?
     -- Я привык выполнять не букву, а суть  приказа.  Я счел себя обязанным
лично ознакомиться с обстановкой.  Если  вы считаете, что  я  превысил  свои
полномочия, готов нести за это ответственность.
     -- Продолжайте, -- приказал Волков.
     -- Мои наблюдения  подтвердил офицер полиции, который вез меня в отель.
Он прилично  говорит  по-русски.  Они опросили  два десятка  свидетелей, все
подтвердили, что Назаров из виллы не выходил.
     -- Позвольте, -- перебил Волков. -- Вас вез в отель офицер полиции? Как
это понимать? Вы были арестованы?
     -- Напротив. В некотором роде мне  была оказана  честь. Так получилось,
что  после  взрыва  мне   пришлось   невольно  взять  на  себя   руководство
спасательными  работами.  У  местной  полиции  такого  опыта  маловато.  Мои
скромные заслуги  были  оценены незаслуженно  высоко. Не  исключено,  что  в
завтрашнем  номере  газеты  "Филэлефтерос"   появится   моя  фотография  под
рубрикой: "Так поступают советские люди". Правда,  фамилию репортер спросить
забыл. Но ее могут узнать в отеле.
     -- Вы обязаны были этого не допустить!
     --  Я пытался. Но слишком упорствовать было  нельзя --  это  вызвало бы
подозрения.  Зато  мне  удалось получить  информацию,  которую я не  смог бы
получить  при других обстоятельствах.  В  припадке  дружеского  расположения
офицер рассказал  мне -- под  большим секретом, конечно, -- что погибший  на
вилле господин  Грибанов на  самом  деле  не Грибанов,  а знаменитый русский
бизнесмен и политик Аркадий Назаров.
     -- Час от часу не легче! Как они могли это узнать?
     -- Извините, Анатолий Федорович, но я  не рискнул расспрашивать  его об
их  методах оперативной работы. Об этом, возможно, будет  во всех завтрашних
газетах.  Здешняя  полиция  не   упускает   случая  продемонстрировать  свою
информированность.  Чтобы   доказать,   что   они  не  даром  тратят  деньги
налогоплательщиков. Вы  сможете  это  сами  легко проверить.  "Филэлефтерос"
выходит в электронном варианте, ее сервер есть в "Интернете". Дайте указание
нашим специалистам запросить этот номер.
     -- Немедленно прикажу... Значит, по-вашему, Назаров погиб?
     -- Судя по  имеющейся у меня информации -- да, --  подтвердил Голубков.
-- И на этот раз окончательно. Полиция тоже в этом уверена.
     Волков довольно долго молчал, потом спросил:
     -- У вас все?
     -- Нет, -- сказал Голубков. -- В свете создавшейся  ситуации у меня два
вопроса. Первый.  Как я  понимаю, в  интересах  Управления необходимо срочно
организовать  поиски виновников взрыва.  По горячим следам. К  сожалению,  я
засвечен и не могу взять на себя эту работу.
     -- Об этом не может быть и речи. Этим займутся другие люди.
     "Ага, займутся, -- хмыкнул про себя Голубков. -- Прямо кинутся!.."
     -- Второй вопрос, -- продолжал он. -- Что  делать с командой Пастухова?
Поскольку Назаров погиб,  действие их контракта  автоматически прекращается.
Оставаться  в  "Трех  оливах"  им   нельзя,  они  могут   попасть   в   круг
расследования.  Как свидетели.  Это чревато  непредсказуемыми последствиями.
Должен ли я приказать им от  вашего имени, чтобы они немедленно возвращались
в Москву?
     --  Да,  --  тотчас  ответил  Волков.  --  Тем  маршрутом, который  был
определен в разработке,
     Голубков понимал, что следующий вопрос, который  он был намерен задать,
вызовет у Волкова разлитие желчи. Но не задать он его не мог, так  как ответ
мог быть чрезвычайно важным.
     И Голубков спросил -- невинно, на голубом глазу:
     -- Какой смысл?  Пусть  просто  сядут на самолет.  И через четыре  часа
будут дома.
     Он на мгновение  представил, какой груз спадет с его плеч, если  Волков
скажет: "Конечно, вы правы. Это проще всего. Пусть так и сделают".
     Но Волков произнес совсем другое -- ледяным, начальственно-раздраженным
тоном:
     -- Ваша  привычка  обсуждать  приказы просто возмутительна!  Немедленно
сообщите  Пастухову   о   моем  решении.  Ваша   задача  остается   прежней:
проконтролировать их прибытие в Нови Двор и доложить. Выполняйте, полковник!
     И прервал связь.
     Голубков   повесил  трубку   и  выгреб  сдачу,  которую  в  специальный
металлический  кармашек  высыпал автомат. Умные здесь таксофоны. И  честные.
Сдачу дают с точностью до копейки. Вместо московских продавцов  поставить бы
такие автоматы!
     "Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант".
     "Так точно, товарищ генерал-лейтенант".
     "Вас понял, товарищ генерал-лейтенант".
     Да, понял. И гораздо больше, чем Волков мог даже вообразить.
     С  Назаровым или без  Назарова, но ребят  ждут  на  польско-белорусской
границе. Почему -- неизвестно. Зато известно -- зачем.
     А это было гораздо важней.
     Голубков спустился в порт, нашел  диспетчерскую и долго  выяснял, может
ли он отправить радиограмму одному из пассажиров  на борту парома, идущего в
Стамбул.  В Ларнаке  почти  все торговцы, кто лучше,  кто  хуже, но говорили
по-русски, даже на турецких харчевнях красовались надписи: "Русски борч". Но
до диспетчерской  порта  русская волна еще не дошла. Когда  наконец с грехом
пополам выяснилось, что радиограмму послать можно, возникла новая трудность:
на  каком языке? На  русском латинскими буквами?  Но радист  и  смотреть  на
листок  не  стал: не понимаю и  не хочу понимать. В обсуждении, как выйти из
положения, приняли участие человек десять служащих, не загруженных работой в
этот  поздний  ночной  час. Причем  обсуждали они  это с азартом  футбольных
болельщиков, едва ли не вцепляясь друг другу в усы. И в конце концов кого-то
озарило: "Факс!" Проблема была решена.
     Голубков  присел  в  углу  диспетчерской  и долго,  снимая  испорченные
листки,  сочинял текст. Имя адресата -- Сергей Пастухов -- он вывел крупными
латинскими буквами. Поймут. А дальше написал:
     "Дорогой Сережа! Пишет тебе  твой дядя Костя  Голубков. У нас печальные
новости. Сгорел  дом наших соседей, говорят, из-за взрыва газа в подвале или
еще чего. Все, кто были в доме, погибли. В том числе и дядя Аркадий, о нем я
уже отбил телеграмму в  Москву.  Так что  встретит  вас не  сосед,  а другой
человек. Ты его должен помнить,  он будет ждать тебя на дороге  возле нового
двора, а звать его скорее всего Иса Мадуев. Твой дядя Костя".
     И уже  в  отеле, добравшись  наконец до постели и удобно  пристроив  на
подушке ноющее  от ушиба плечо, Голубков  вдруг подумал: все, что он сделал,
имеет  вышедшее  из  повседневного  употребления,  но  точное   название  --
государственная измена.
     Но  что входит в это понятие --  государство? И  что считать изменой, а
что -- служением ему?
     Не отдавая себе  в том  отчета, даже  не  помышляя об этом  ни сном  ни
духом,  русский контрразведчик  с тридцатилетним стажем полковник  Голубков,
как и все  сто  сорок  миллионов  его  соотечественников, граждан  свободной
России,  невольно  и  неосознанно  задался  вопросом: на каких же  принципах
строить ему свои отношения со своей обновленной Родиной: что на пользу ей, а
что  ей  во  вред, что  есть  воровство,  а  что  законное  обогащение,  что
честность, а что  бесстыдство, и что, наконец, доблесть и достоинство, а что
предательство и измена.
     Он словно бы стоял обнаженный по пояс, под беспощадным солнцем Синая, в
руках у  него была  кувалда  и  стальное  зубило, жгучий  пот заливал глаза,
брызгали в стороны крошки гранита, а на каменной стеле появлялись неглубокие
еще,  лишь  намеченные  контуры  первой строки:  "Не  убий".  И  вторая  уже
туманилась в голове: "И Аз воздам".
     Странные видения посещают иногда русского путешественника!..
     II
     Так что  же мы имеем?  Назаров снова погиб. В третий раз, считай. Везет
человеку!  Один  раз   его  попытались  отправить  на  тот  свет  из  салона
"мерседеса" в  пригороде Женевы, второй раз  -- с борта миллионерской яхты в
Гамбурге,  а  теперь  вот  --  из шикарной виллы в Ларнаке. Нет  бы грохнули
половинкой  кирпича  где-нибудь  на задворках Киевского вокзала.  Или пьяный
водитель бы задавил. Или собутыльник зарезал кухонным ножом.  Как нормальные
люди  гибнут.  Так нет  же,  яхту  подавай или виллу. У  богатых и  тут свои
причуды. Что ж, красиво жить не запретишь. А красиво умереть -- тем более.
     Ладно,  погиб. Очень удачно получилось. И  главное -- вовремя. Промедли
мы с началом операции хотя бы на один день...
     О  взрыве  виллы  мы  узнали  еще  на  пароме  Ларнака  --  Стамбул  из
уклончивого, с намеками, факса полковника Голубкова,  а подробности -- уже в
Стамбуле  из  местной англоязычной  "Тайме". В  утреннем номере  была только
краткая  информация: время  взрыва, разрушения  на набережной и в окружающих
домах, двое убитых, трое  тяжелораненых, один  из которых, немецкий  турист,
скончался в больнице, убежденность  полиции в том, что погибли все обитатели
виллы,  в  том числе ее арендатор,  русский бизнесмен  по  фамилии Петров, а
равно проживавший вместе с ним русский господин по фамилии Грибанов.
     В   следующем  номере  "Тайме",   который   Док   купил   в  киоске  на
турецко-болгарской границе, пока наш "строен"  медленно  тащился в очереди к
таможне  на погранпереходе Малко  Тырново, взрыву  в Ларнаке была отдана уже
целая  полоса.  В репортаже приводились дополнительные подробности, рассказы
свидетелей происшествия, было  опубликовано  несколько  снимков, на одном из
которых красовался -- мы даже глазам своим не поверили -- полковник Голубков
собственной  персоной, в  разодранной спортивной  курточке,  с  перевязанным
плечом, в окружении нескольких  черноусых  греков с  торжественными  и  даже
суровыми  лицами.  Подпись  под  снимком  гласила:  "Русский турист  показал
местным полицейским, как нужно работать в чрезвычайных ситуациях". Намек был
тонкий, но вполне прозрачный, полиция в Ларнаке  набиралась из греков, турки
не упускали случая уязвить киприотов греческого происхождения.
     Но главная сенсация была в  отчете  о  чрезвычайной сессии  парламента,
созванной на другой же день после взрыва по требованию оппозиции. Отвечая на
обвинения  в  бездействии  полиции,  допускающей  разгул  русской  мафии  на
территории республики и беспрецедентные по масштабу преступления вроде бойни
на  вилле  "Креон"  и взрыва виллы  в Ларнаке,  главный полицейский комиссар
Кипра заявил, что полиция располагает неопровержимыми доказательствами того,
что погибший при взрыве  виллы  российский гражданин Гриб