километрах в пятнадцати отсюда  воинская  часть.
ПВО. Мы тебя высадим возле нее, возьмешь у командира машину и двух солдат --
молодых, деревенских. И  привезешь сюда. Пусть ходят за  стадом, пока Сергея
не будет. А не будет его  дней десять. Сам потом доедешь до Луховиц,  а  там
электричкой до Москвы.
     -- Где же они будут жить? -- спросил я.
     -- Палатку поставят. У тебя связь с ребятами есть?
     -- Адреса. У Артиста, Мухи и Трубача -- телефоны.
     -- За сколько ты их сможешь собрать?
     -- Ну, дня за три.
     -- Отставить. День -- на все. Послезавтра вы должны вылететь в Никосию.
Самолет в восемнадцать тридцать из Шереметьева-два.
     -- Больно ты  шустрый, Константин Дмитриевич!  Док в Подольске живет. А
Боцман вообще в Калуге.
     --  Получишь  машину.  Хорошую.  И  с  хорошим  водителем.  С рассветом
выедешь, быстро обернешься.
     -- А загранпаспорта, визы, билеты?
     -- Не твоя забота. Три минуты на сборы. Паспорт не забудь!..
     В избе я натянул джинсы  и  коричневую кожаную  курточку, купленную  по
случаю в Грозном у  какого-то  турка, сунул ноги в кроссовки, показал Ольге,
где лежат деньги -- остатки моего последнего офицерского жалованья.
     -- Опять в Чечню? -- упавшим голосом спросила она.
     -- Ни Боже мой! Совсем в другую сторону. На Кипр.
     -- Не врешь?
     -- Разве я тебе когда-нибудь врал?
     -- А то нет? Всю дорогу. "Рекогносцировка,  рекогносцировка"! А потом я
узнаю, что за твою голову назначили миллион долларов.
     -- Жалко, ко мне не пришли. Я бы,  может, и продал.  А что? С миллионом
баксов можно и без головы прожить. Живут же многие. Было бы куда водку лить.
     -- Куда же ее лить, если рта нет?
     -- Никаких  проблем! Можно и через задницу. Как водители-дальнобойщики.
Засадил клизму граммов в двести -- и запаха никакого, и полный кайф! Извини.
Шутка, конечно, казарменная. Больше не буду. Ну, постараюсь!
     -- Да я  уж привыкла... В том месте,  которое ты  назвал Кипром, -- там
действительно не стреляют?
     --  Да  они  и  слова  такого не  знают! -- заверил  я. -- Они  сиртаки
танцуют, когда им стрелять.
     -- И что ты там будешь делать?
     -- Что и все. Танцевать сиртаки.
     -- Перед отлетом заедешь?
     --  Не знаю. Может быть.  Постараюсь. Я поцеловал  ее и  Настену, обнял
Тимоху.
     -- Как же вы будете без меня? -- спросил  он, и в голосе его была такая
тоска, что мне стало не по себе.
     -- Без тебя, Тимоха, нам будет, конечно, очень трудно, -- ответил я. --
Но  у тебя  сейчас  другая  задача  --  приходить в  норму. Чтобы  к  нашему
возвращению стометровку за десять секунд бегал. Приказ ясен?
     -- Так точно, капитан!
     -- Так-то лучше...
     Минут через десять после того, как мы взлетели, вертолет снизился у КПП
воинской части, о  принадлежности которой к  ПВО говорили огромные полусферы
радаров.  Здесь  майор Васильев выпрыгнул, а  мы  взяли курс  на Москву. Еще
через  час, пересев на военном  аэродроме  с вертолета  в неприметную  серую
"Волгу", в®ехали  в Москву и остановились  возле жилого дома где-то в районе
Гольянова. На восьмом этаже полковник Голубков  отпер своим ключом стальную,
обшитую простеньким дерматином дверь и посторонился, пропуская меня внутрь.
     Это   была  обычная  трехкомнатная   квартира   с  узкой   прихожей   и
десятиметровой  кухней. Но  обставлена  она была, как  присутственное место.
Лишь в самой большой комнате были не столы, а четыре  кровати с  тумбочками,
заправленные  без  особых  затей,  отчего   комната  напоминала   офицерское
общежитие.
     -- Мы  сюда баб водим,  -- с усмешкой об®яснил  мне полковник Голубков,
хоть я его ни о чем не спрашивал.
     Я кивнул. Понятно, каких баб они сюда водили.
     В кухне сидел какой-то молодой парень  в  штатском  и читал "Известия",
придерживая страницы одной рукой. Вторая лежала у него на коленях, на черном
атташе-кейсе, от ручки кейса к запястью тянулась короткая стальная цепочка.
     При нашем появлении он молча  встал, открыл шифрованные замки и передал
Голубкову  толстую серую  папку. После чего опустился на тонконогий кухонный
табурет и вновь принялся за газету. Голубков провел меня в одну из комнат  и
положил папку на письменный стол.
     -- Садись. Вникай. Записей -- никаких. Вопросы можешь задавать.
     -- А где Волков? -- спросил я.
     -- Под®едет. Сейчас девятнадцать ноль пять. Времени у тебя хватит.
     Я развязал тесемки и раскрыл папку.  Вопросы у  меня появились довольно
быстро,  и хотя  я  понимал, что  Голубков ответить на них  не сможет,  один
все-таки задал:
     -- Свежая информация -- от кого?
     -- Есть там человек.
     -- Резидент?
     -- Да.
     -- В Никосии?
     -- В  Ларнаке.  Это на южном берегу  Кипра.  Об®ект живет там.  Снимает
виллу в пригороде на берегу моря.
     -- Этот резидент -- ваш, из Управления?
     -- Нет.
     -- ФСБ? Служба внешней разведки?
     -- Неважно. В этой операции он работает на нас.
     -- У нас с ним будет связь?
     --  Нет. У него с  вами -- будет. Конкретно -- с тобой. Если позвонят и
попросят Сержа --  это он и есть. Так что насчет информационного обеспечения
не беспокойся.
     Насчет этого я не очень и беспокоился. Беспокоило меня совсем другое.
     -- Шесть человек на это дело -- не слишком ли много?
     -- Начальство решило  -- нет. Ты  что,  не  хочешь дать  своим  ребятам
немного подзаработать?
     -- Немного -- не хочу, -- ответил я. -- Хочу -- много.
     Голубков усмехнулся:
     -- Тем более...
     В начале девятого  я покончил с  документами и закрыл  папку.  Голубков
отнес  ее на кухню и передал штатскому. Тот спрятал папку в  кейс, защелкнул
замки и вышел из квартиры. И все это -- без единого слова.
     Ровно  в двадцать  пятнадцать стукнула  входная дверь  и вошел  Волков.
Видно, и у него был свой ключ. Он был в светлом летнем костюме  и  почему-то
не  в надетом,  а  лишь в наброшенном на плечи  легком  плаще.  После  нашей
встречи  в  Грозном,  в  кабинете  командующего  армией,   он  нисколько  не
изменился. Да и с чего бы, времени-то всего прошло чуть больше двух месяцев.
При его появлении  Голубков  встал. Поднялся  и я --  сработала  многолетняя
армейская привычка.
     -- Добрый вечер, -- поздоровался Волков.
     -- Здравия  желаю,  --  ответил Голубков.  --  Познакомьтесь,  Анатолий
Федорович. Это Сергей Пастухов.
     -- Мы знакомы.  Садитесь, товарищи. Рад, Пастухов, что  вы  согласились
поработать на нас. Не сомневаюсь, что ваша команда справится с этим делом. У
вас есть вопросы ко мне.  Задавайте.  Все.  Потому что больше мы  с  вами не
встретимся.
     Я начал с главного.
     -- Что будет с Назаровым, когда мы доставим его в Москву?
     -- Не в Москву, -- возразил Волков. -- Ваша задача -- переместить его в
Россию. А еще точнее -- на польско-белорусскую границу в указанном месте.
     -- На польско-белорусскую границу? -- переспросил я.
     --  С  детальной разработкой  он еще не знаком,  --  об®яснил  Голубков
Волкову.
     -- Понятно, -- кивнул тот.
     -- И все-таки, -- повторил я. -- Рано или поздно он окажется в Москве.
     Волков, видимо, понял, что -- хочет он того или нет -- отвечать на  мой
вопрос придется.
     -- Попробую об®яснить.  Хоть  это и не мой  вопрос.  Как  вы,  надеюсь,
поняли из этих документов, -- указал он взглядом  на письменный стол, словно
бы  на нем еще лежала серая папка,  -- наш  об®ект -- фигура весьма крупного
масштаба, человек, широко известный и  популярный на  Западе и в среде нашей
либеральной интеллигенции, с прочным имиджем деятеля демократического толка.
     -- Я и раньше об этом знал, -- заметил я.
     -- И как вы оцениваете его деятельность?
     --  Насчет  всей  деятельности  -- не  скажу, не  в  курсе. Но  он  мне
нравится. А вам?
     -- Я отдаю должное  его организаторским способностям и  умению  мыслить
государственными категориями, -- уклонился Волков от прямого  ответа. -- Так
вот, разногласия нашего об®екта  с Борисом Николаевичем  Ельциным  уже давно
дают  недоброжелателям  на  Западе  и оппонентам  внутри  страны возможность
трактовать их как  отход  президента  от провозглашенной им политики реформ.
После неудачного покушения  на господина Назарова наши  контрагенты  усилили
пропагандистскую  кампанию,  обвиняя высшее  руководство страны  в  попытках
возродить  практику  политического террора. Понятно, что это  наносит  ущерб
престижу России и мы не можем с этим мириться.
     -- Кто организовал взрыв яхты "Анна"?
     -- Я ожидал,  что вы  зададите этот вопрос. У нас нет сомнений, что это
дело рук конкурентов Назарова или его партнеров по бизнесу.
     Я промолчал.
     -- Если бы это было поручено нашим спецслужбам,  как заявляют некоторые
западные газеты, он бы не уцелел, -- счел нужным добавить Волков.
     Я хотел снова промолчать, но это было уже как-то неудобно и я кивнул:
     -- Ну, допустим.
     -- Наша задача, таким образом: обесценить карты  наших противников,  --
продолжал Волков,  решив, видно,  что его доводы меня убедили. -- Это  можно
сделать разными путями. Один из них: организовать встречу господина Назарова
и Бориса  Николаевича,  не один  на  один, конечно, а  в  ходе какого-нибудь
мероприятия. И показать ее по телевидению. Чтобы все убедились, что господин
Назаров и президент общаются, как уважающие друг друга политические деятели.
Есть еще один вариант. Если вы внимательно читали документы, то должны  были
обратить внимание на проект  Назарова по восстановлению нефтеносности  наших
загубленных и истощенных месторождений. Он хочет осуществить его с немецкими
партнерами.  Мы  предложим  ему   средства  Центробанка  или  уполномоченных
коммерческих банков, дадим соответствующие  гарантии. Эффект понятен: Россия
получает миллионы тонн  нефти, открываются десятки тысяч новых рабочих мест,
а  господин Назаров активно включается  в деловую жизнь России. И  руководит
своими  фирмами и предприятиями не из Женевы или Лондона, а из Москвы. После
этого его уже никому  не удастся использовать в политической игре. Я ответил
на ваш вопрос? Я спросил:
     -- Если все так, для чего вообще эта операция с перемещением? Почему бы
просто не об®яснить все  это  самому  Назарову? Может  быть, это его  убедит
добровольно вернуться в Москву?
     -- Об®ясните. Ничего не имею против. Это было бы идеальным решением.
     -- Вы прекрасно понимаете, что это должен сделать не я.
     -- А кто? Сам президент?
     -- Или человек, достаточно близкий к нему.
     --  Не  уверен,  что  такой  человек  согласится  лететь  на  Кипр  для
переговоров с  Назаровым. И не очень  уверен,  что эти переговоры  могли  бы
кончиться успехом.
     --  По-вашему, Назаров  будет  сговорчивей,  если  мы привезем  его  со
связанными руками и ногами и с кляпом во рту?
     -- Послушайте, Пастухов,  -- проговорил Волков, -- мы  не о том  сейчас
говорим. Я имею  определенные  указания  и  обязан  их  выполнить. Обсуждать
последствия этой акции --  не в  моей компетенции. И не  в вашей.  Давайте в
этих рамках и вести разговор. У вас есть конкретные вопросы?
     У меня  были конкретные вопросы.  И не один. Но  я понял, что  он будет
отвечать на них так же. Поэтому сказал:
     -- Нет.
     -- В таком случае давайте обсудим размер вашего гонорара за эту работу,
-- предложил Волков.
     -- По пятьдесят тысяч баксов каждому, -- сказал я. -- Плюс все расходы.
     -- Вы сможете обосновать эту цифру?
     -- Вам кажется, что это слишком много?
     -- Я сейчас не говорю о том, много это или мало, -- возразил Волков. --
Я  хочу понять, откуда она взялась. Просто потому, что это  красивая круглая
цифра, или еще почему?
     -- Если мы попадемся на этом  деле, все или один  из нас, то получим по
двадцать лет тюрьмы. Наши семьи должны будут на что-то жить. Пятьдесят тысяч
на двадцать  лет -- это чуть больше, чем по миллиону рублей в месяц. Не ахти
что, но прожить можно.
     --  В вашем обосновании мне  больше всего не нравится слово  "если", --
заметил Волков.
     --  Если бы вы  знали, как оно не нравится мне! -- ответил я. --  Но мы
должны считаться с этой возможностью.
     --  Мы уже заплатили двести тысяч долларов за лейтенанта Варпаховского,
-- напомнил он.
     --  Вы  заплатили  не  нам.  Вы просто  оплатили его работу  в Чечне. И
гораздо дешевле, чем она стоит. Кстати, вы вышибете его из армии так же, как
нас?
     -- Нет. Он будет уволен по состоянию здоровья.
     -- И на том спасибо, -- сказал я.
     Волков ненадолго задумался, потом спросил:
     -- Как я понимаю, вы не даете мне выбора?
     -- Нет.
     -- Что ж, я вынужден согласиться. Пятьдесят процентов сейчас, пятьдесят
-- после завершения операции. Мы откроем для вас валютные счета в Сбербанке.
     -- Никаких Сбербанков, никаких счетов, никаких пятьдесят процентов. Все
-- вперед и наличными.
     -- Вы не доверяете мне?
     -- Конечно, нет. Если бы я  имел с вами дело  как с частным лицом, я бы
подумал, как ответить. Но вы -- представитель государственного учреждения. А
сейчас  в  России  госучреждениям  доверяют  лишь  последние  идиоты.  И  их
становится все меньше.
     На этот раз он думал чуть дольше. Наконец кивнул:
     --  Я  вынужден  согласиться и  с  этим.  У  нас есть  еще невыясненные
проблемы?
     -- У меня нет.
     -- И у меня нет. -- Он встал. -- Желаю удачи.
     -- Вам тоже, -- сказал я.
     Голубков вышел его проводить, его не было минуты четыре. Видимо, Волков
давал ему какие-то цэу. Потом полковник вернулся.
     --  Крепко ты его взял за горло,  --  отметил  он, и неясно  было, чего
больше в его тоне -- одобрения или осуждения.
     -- Надеюсь, -- ответил я.
     -- А как он отвечал на твои вопросы, а?
     -- Ни одному его слову не верю!
     --  Да?  Ну-ну! -- неопределенно отозвался Голубков и  как-то словно бы
искоса, с интересом  посмотрел на меня. И вновь я не понял,  одобряет он или
осуждает мои слова. -- Ладно, Пастух, отдыхай. Смотри телевизор, а еще лучше
--  спать пораньше ложись.  Машина  за тобой  придет  в пять утра.  Ключ  от
входной  двери  у водителя  есть.  Когда соберешь  ребят,  дашь  мне  знать.
Встретимся здесь
     -- Как я с вами свяжусь?
     -- Водитель знает. Спокойной ночи, Серега.
     -- Спокойной ночи, Константин Дмитриевич...
     Когда  он  ушел, я  вытащил записную книжку и  подсел к телефону. Нужно
было  вызвонить Артиста,  Муху  и Трубача, чтобы завтра не  тратить  на  это
время. Но  в трубке стояла мертвая тишина -- телефон был отключен. Я сунулся
было позвонить из уличного автомата, но дверь была  заперта и не  отпиралась
изнутри. Мощная дверь, динамитом ее  только и  возьмешь. Крепкие  решетки на
окнах. Однако! Я к Кипру даже на метр  не приблизился, а уже сидел в тюрьме.
Что у них за порядки такие?
     А и хрен с ними, решил я.  Пощелкал кнопками телевизора, но глазу не за
что было зацепиться.  Поэтому плюнул на развлечения, залез под душ, а  потом
завалился на одну из кроватей в  большой комнате. Все-таки встал я сегодня с
петухами, а завтра предстоял хлопотливый день.
     IV
     К  Калуге мы  под®ехали  в  половине  восьмого утра,  еще  минут  сорок
потеряли, пока искали улицу Фабричную, на которой жил Боцман.
     Полковник  Голубков не соврал:  машину  нам  дали  классную,  лучше  не
придумаешь: серебристый джип "патрол" с двигателем-"восьмеркой" мощностью не
меньше трехсот  сил.  И водитель был под стать тачке: лет тридцати, плотный,
как молодой подберезовик, в штатском, но явно с армейской выправкой. Старлей
или даже капитан. Но он не  сказал, а я не стал спрашивать. Назвался просто:
Валера.  Ну, Валера и Валера. Лишь бы дело знал. А он его знал. На свободных
участках "патрол"  разгонялся километров до  двухсот, сонные  гаишники  даже
жезл не  успевали поднять и заверещать в свисток. Но  информацию на соседние
посты о злостном  нарушителе скоростного режима  почему-то не  передавали. А
может, и  передавали, но  там не решались задержать  нас. На джипе  не  было
никаких ментовских  прибамбасов  вроде мигалок или  сирен,  но,  возможно, в
номере, с виду вполне нормальном, была какая-то цифирка, означавшая, что это
машина  спецслужбы. Или  по-другому  рассуждали:  если  человек  прет  таким
нахалом, значит, имеет на это право. И если бы не запрудившие все шоссе фуры
и  тяжелые грузовики,  снявшиеся спозаранку  с ночных стоянок, мы  были бы в
Калуге  уже часов в семь утра. Но дорога  -- это дорога,  у нее свой  отсчет
времени.
     В  общем, когда я поднялся на пятый этаж блочной "хрущевки" без лифта и
позвонил в нужную дверь, жена Боцмана сказала, что Митя уже уехал на работу,
он с девяти, но  добираться на двух автобусах, а они плохо ходят и к тому же
-- час "пик", все на работу едут.
     Митя. Дмитрий Хохлов. Боцман,
     -- Где он работает? -- спросил я.
     -- Охранником  в  пункте обмена валюты.  Возле автовокзала, слева,  там
вывеска издалека видна. А вы кто?
     --  Мы вместе служили. Я Сергей Пастухов. Она недоверчиво посмотрела на
меня:
     -- Вы  и  вправду Пастух?  Надо же. Митя  много про  вас рассказывал. Я
думала, что вы, как этот -- Шварценеггер. А вы самый обыкновенный. Даже и не
слишком из себя видный.
     -- Ну, спасибо, -- сказал я.
     Боцману  было  двадцать  шесть  лет,  а  жене его  я дал  бы  не больше
двадцати. Красавицей я  бы ее не назвал, но было  что-то в ее  круглом, чуть
скуластеньком  лице,  какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался
даже сквозь утреннюю будничную озабоченность.
     Их  трехлетний  сын,  полуодетый к детскому саду,  крутился  тут  же, в
тесной прихожей, на  пороге которой мы разговаривали.  Он был весь в Боцмана
-- такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца.
     -- Ты  чего  такой  строгий?  -- спросил я  его.  Он посмотрел на  меня
исподлобья и юркнул за юбку матери.
     Она улыбнулась:
     -- Чужих стесняется. Как и Митя.
     -- Ну, как он?
     Она поняла, что я имею в виду.
     -- Да как тебе сказать,  Сережа... Днем молчит. Ночью иногда вскакивает
и орет. Верней, наоборот:  сначала орет, потом вскакивает.  А потом сидит на
кухне до  утра, кулак на кулак,  и  лбом  на них  или подбородком. И  взгляд
иногда -- как у рыси. -- Она  посмотрела на  меня и добавила: -- Как у тебя.
Испортила  вас эта война. Хоть вернулись -- и  то, слава Богу... Извини, мне
на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно.
     -- Может, подвезти? -- предложил я. -- У меня машина внизу.
     -- Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь.
И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города...
     Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я
велел  Валере остановить  машину  метрах в  тридцати  и подошел к  обменному
пункту. Он располагался в торце какого-то дома, входная дверь была открыта и
подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний  час нужды продавать или
покупать доллары ни у  кого  еще, видно, не было. По предбаннику от стены  к
стене  бродил Боцман, иногда останавливаясь и  во  всю пасть зевая. Он был в
серой   униформе   "правопорядка",   только  ботинки   у  него  были   наши,
спецназовские.
     Я  выждал,  когда  он повернется  и  окажется  спиной к входной  двери,
проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо.
     -- Замри, парень! Это ограбление!
     И  не успел договорить, как  уже лежал  мордой  в пол, радуясь, что  на
линолеум  еще  не успели  натащить грязи, а Боцман  сидел  на мне  верхом  и
деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею:
     -- Боцман, твою мать! Он ахнул:
     -- Ты?!
     Мгновенно сбросил с меня браслетки и рывком поставил на ноги.
     --  Что  такое,  Дима?  --  спросила  из  узкого  зарешеченного  окошка
кассирша.
     -- Все в порядке! Какой-то алкаш думал, что это палатка!
     И -- мне, быстрым шепотом:
     -- Машина есть?
     -- Есть.
     -- Я  се