Андрей Юрьев. Те, кого ждут

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Андрей Юрьев
 Email: onp@trunk.uco.ru
 июнь 1998 - февраль 1999.
---------------------------------------------------------------

        ОТ АВТОРА


     Я  ставлю это обращение  к возможному читателю еще до титульного  листа
потому,  что не могу - не хочу, не испытываю необходимости - перебивать ритм
и мелодику повествования... Чем? Тем. Где это видано, чтобы после об®явления
конферансье:  "Рахманинов",  -  следовало: "Сергей,  конечно",  - а  следом,
после: "Второй концерт для фортепиано с оркестром, до минор",  - пояснялось:
"До  минор - это  тональное  созвучие"?  Правильно -  нигде. Всегда  хочется
доверять собеседнику,  и надеяться  на его соучастие в  судьбе произведения,
соучастие активное, не нуждающееся в авторских пояснениях.
     Первыми  читателями  этой  полночной фантазии  стали  прототипы главных
героев. Попытавшись понять, что смущало  их  при  знакомстве с  собственными
призраками, так долго шептавшими мне на ухо призывные речи, я решил, что без
введения в текст нескольких уточнений обойтись не удастся. Почему примечания
вынесены сюда - смотри предыдущий абзац.
     [1]. Здесь  и  далее имеются в  виду  композиции Ника  Кэйва
(Nick  Cave  & "The Bad Seeds") "Спорщик Джек" ("Jangling Jack"), "Любишь ли
меня?" ("Do  You  Love  Me"),  "Жаждущий  Пес"  ("Thirsty  Dog")  с  альбома
"Влюбляясь" ("Let Love In").
     [2]. Здесь  и далее имеется  в виду  историческое лицо: Влад
Третий Цепеш  (Колосажатель), более известный как Влад Дракула (по латыни  -
Draculea, Сын Дракона, т.е. "Драконов", "Дракулит"), отцом которого был Влад
Дракул (Dracul  -  Дракон), посвященный в рыцари  Ордена  Дракона.  Цепеш  в
1456-1462 и 1477гг. был воеводой Валашской волости Венгерского королества. В
1462-ом,  после  легендарного Дунайского  похода, по навету  князей Данештов
(Данешты и Дракулиты соперничали за валашский  престол)  был осужден королем
Матьяшом Корвином (Corvin  - Ворон) за "государственную  измену". Освобожден
из-под стражи в 1477-ом, после свадьбы с дочерью Матьяша (имя  ее неизвестно
- брак был  ненавистен  для  Корвина, поэтому он распорядился вымарать любые
упоминания о дочери из династических хроник). Выйдя на свободу,  организовал
новый антитурецкий поход, в котором и был убит изменниками. Радо  Красивый -
родной  брат Дракулы. В детстве  Влад  и  Радо  находились  в  заложниках  у
Магомета Завоевателя. Стефан Молдавский - король Молдавии, побратим Дракулы.
Тырговиште - в то  время столица  Валахии. Снагов  -  монастырь,  основанный
Дракулитами. Сигишоар  -  город, в котором находился родовой  замок Дракулы.
Вышеград - место гибели Дракулы.
     [3].  "Жемчужный  шорох"  -  арт-грандж-группа  "Pearl  Jam"
("Жемчужный  Джем", "Жемчужная  Смесь").  Упоминается  композиция "ъear View
Mirror" ("Зеркало Заднего Вида").
     [4].  Голотропное  дыхание  -  метод  очищения  подсознания,
высвобождения образов,  хранящихся  в личной и родовой  памяти.  Необходимый
эффект  достигается путем  чередования  быстрых вдохов и  медленных  выдохов
(эффект опьянения кислородом).
     [5].   Имеется   в  виду   строфа  из   альбома   "Исповедь"
Евг.Евтушенко и группы "Аракс".
     [6]. "Что нас  здесь держит? -  привычка и страх", "Тоска не
лечит  от хвалебных песен...",  "Нам так  просто  жить  в этом мире..."  - с
разрешения   Алексея  Григи   цитируются   строки  из   его   стихотворений,
составляющих цикл "Пьющий Черную Воду".
     [7].  ...птички  Мории  -  имеется  в  виду  сборник  сказок
Н.Рериха "Цветы Мории".
     Кто-то из моих первых  читателей  был в восторге от фрагментов, которые
можно  условно   назвать  "Письма  Владова".   Кого-то   они  смутили  своей
серьезностью,  "тяжеловесностью".  Я решил  сориентироваться  на собственное
представление о собственном же  детище. Вот решение  - я не хочу избавляться
от фрагмента,  выделенного подзаголовком "Пропасть в небо" (глава "Я,
кажется, увлекся этой жизнью"), но выношу его за  пределы романа, сохранив в
тексте подзаголовок и последующее отточие как ссылку. Вот, кажется, и все.





        Андрей ЮРЬЕВ. ТЕ, КОГО ЖДУТ


     Тем, кому доверял

     Конечно,  вам  легко упрекать:  вас не жалели, не жалили, вам  никто не
раскроет  навстречу губ - жадных, восторженных,  обжигающих  до смерти.  Кто
переживает вашу жизнь? Ни тварь, ни Ангел вам не вырвут сердце.

        ТЫ ЛИ ЛЮБИШЬ?

     Четвертый день тополя пылят снежностью...
     Сдувать с тебя пушинки, вздрагивая, не смея осквернять дыханием.
     Вдыхать пушинки,  прильнувшие к  твоим  губам -  в этой  гиблой, глухой
аллее ты отчего-то чувствуешь себя излишне вольной.
     Впивать твои переливы:  от плеча и  к талии - наивно надеясь на долгий,
длинный, теплый  ливень -  лишь бы платье,  влажное,  влилось  в  неуловимые
ложбинки: выступили линии изножья: ненадежно, обманчиво:  припушенные легкой
кружелью - но  небо брызжет на плечи бронзовой пылью - влагает в  душу  лишь
жажду - мы прячемся под струи полумрака в полупустом кафе...
     Слушать, как из-под пляшущих  пальцев капают пьяные звуки - линк! ланк!
лонк! - от палевых клавиш слоится дурман: звучащее марево, и чудятся ландыши
- в  полнолунную  полночь  так чутко  дышится:  мерцающим лучением  зрачков,
волнами волос - а  в них купается мой перстень,  всплывает: змея впивается в
изящество цветка, в самую  чашечку -  серебрится змейка вдоль твоей улыбки -
не лови так жадно, не сцеловывай искры с мальчишеских пальцев - я стесняюсь:
словно сам Рахманинов заласкан  в налитую  луной полировку рояля: насмешливо
следит:  я  стесняюсь   -   так  жалостливо:   жестами  плененной  королевы:
отталкиваешь  руки,  рвущие  шнуровку  - я  вызволяю:  из  плена  платья - и
коршуном, стремглав, проваливаюсь в небо...
     Вот что хочу воскресить. Иначе тополя банально оплешивеют. Я  жив, пока
я представляю воскрешение.

     Неслышный, он покидает святилище славы, вспыливая клубы туч  - и грусть
волочится по  пустоши неба,  сметая  звезды  моросящей пеленой  - а в  тучах
презрительно   посвистывают   вслед   и   щелчком   плюют  насмешки  молний:
"Отреченец!".  В  разостланную хмарь  ничком валится  вечер. Вы злы. Вам  не
любятся сказки.

     - Вороха своих лилий.
     - Чего?
     - Лилий.
     - Недурно. А еще?
     "Я подобрал Ключи  От Всех Дверей. Я подобрал потерянное Смертью", -  у
двери  выставлен  органчик  -  бросай  монетку,  пискнет  диск,  скрежетнет:
"Джэнглинь Джэк, хау ду ю ду  да  да ду",  - забулдыгой Кэйвом[1]
здесь упиваются -  и каждому входящему вливают в ухо тонику грусти:  "Do You
Love Me?". Ты ли  любишь? - кто щепетилен и чопорен, кто разнуздан и  лют  -
тех здесь не ждут.
     Да,  попрошу  заметить  - у входа выставлен органчик,  и  ошалевшие  от
городского  гула, вваливаясь, стряхивают  с  плеч навязчивую ночь,  поспешно
роются в  кармашках, кошельках, расшитых  портмоне. Успокойтесь. Никто здесь
не  вслеживается в  ваше состояние. Вас тревожит ночь? Никто не выслеживает,
какую дань  вы платите  бессоннице. А в  нашем  грубенорье  ночь  навязчива,
путается  в ноги баснословными шлюхами и косноязыкими  попрошайками, а  есть
ведь  еще и  люди,  никогда  не  видевшие  собственных  теней.  Особая такая
разновидность кротов-кровососов. Не беспокойтесь - у нас их не ждут.
     Что  вы,  какие  коктейли!  У  нас  не  бывает коктейлей  -  в меню  не
предусмотрены  путаницы   и  случки.  Все  самое  ясное   -  русская  водка,
французское шампанское, венгерские и молдавские наливки. Детям? Вы с детьми?
На весь вечер? Очень лестно! Как насчет молдавских сказок - о Полуночнике, о
железном волке, похищающем невест, о Фэт Фрумосе, обручившем Солнце? Так вам
на  второй  этаж,  в  Тихий  Зал.  Что  буяните? Этот  остролицый стихоплет,
вообще-то, не  заказывал коктейль.  Он просил  "Bloody  Mary". Только - блуд
отдельно,  Мэри  отдельно. Его не троньте. Это  Владов.  Даниил.  Андреевич,
конечно.  Он, он это придумал.  Он придумал  на Карпатском бульваре местечко
"Для тех, кого ждут".
     И ты,  зеленоглазая гордячка, ты уже входишь, нет, в глухую колокольную
мольбу: "Do You Love Me?" -  ты не встонешь  своих  колокольцев: "Да, люблю,
долгожданный".  Ты  все   еще  пробираешься   между  столиков  к  стойке,  и
белоснежным  облачением напрочь отсветляешь вкрадчивых  ароматников. Ты  все
еще стесняешься отвлечь плечистого бармена, взвешиваешь на ладони  медальон,
вспученный  чеканкой,  а  Милош,  и  не  вслушиваясь  в  строй  строфы,  уже
приценивается - взять в заклад твой  оберег?  Или влепить пощечину, чтобы не
смела продавать заклятых  любящими талисманов?  Или уже распахнуть навстречу
губы улыбкой: "Вам  никогда не  говорили - ваш профиль  надо  бы чеканить на
монетах?".
     И Владов, птицей выбиваясь из  хмельного забытья...  Как  страшно вновь
сказать:  "Зоя, я когда-нибудь ослепну от твоих нарядов"? Как  страшно вновь
встречаться с несбывшейся мечтой.
     Зоя, озолоченная солнцем Зоя, твое рыжее безумие не меркнет никогда: "Я
знаю  только  двоих  фальшивомонетчиков  -  лжепророка  Даниила  и расстригу
Милоша.  Да, вот,  фальшивомонетчиков!  Вы всегда разменивались на  мелочных
баб. Ну, здравствуйте, что ли, сердцееды чертовы?".
     - Да хоть мозгоклюи, лишь бы не спиногрызы, - Милош Борко никогда особо
долго не жеманничал при встречах.

     -  Ты послушай  только, Зоя! Встречи,  разлуки  - словно волны: бьются,
бьются о берег души - рушатся крепости: возведенные предками, облагороженные
тобой  -  и шелест голосов в отливы одиночества смывает обломки - как хрупка
твердыня  гордости!  Я  люблю  тихие  отмели  -  где янтарные бусинки  среди
песчинок  воспоминаний  -  где  причудливые  раковины  шепчут  гимны грохоту
бурь...  Золото  сверкающих  улыбок  -  на кончиках  пальцев  моих;  искорки
гневливой ярости опалили  мне  ресницы;  покровы  души  моей из®едены  молью
сердец  ненавистников,  моливших  о  возмездии -  трепет  памяти! Касавшиеся
слишком  суровой  ткани твоей  вплетали  в  нее ниточки  радости,  встревали
иголочкой  грусти,  ладили мне судьбу наслаждением  -  одолевать ее заставы,
длить нежданную нежность - наслаждение творить и быть творимым - я  надеюсь:
мой лик запечатлен: печатью - на  листах истории сердец...  Я знаю  гордость
одиночек, представящих верительным грамотам дружбы Герб.
     - Что это?
     - Не Что, а  Кто! Это Сашка.  Каково? Нет  уж, я  издам его! Представь,
только представь  -  это не обложка, это  оклад!  Дубовые  дощечки с кожаным
покровом, чернейшим, узорчатое тиснение, и - рельефно, золотистым, солнечным
- Александр Владов,  Доверие, Славия! Не - издательство  "Славия", просто  -
Славия!  Tмко, кратко, велико. Мы шрифт разработали  -  рунический,  буковки
словно девичьей рукой вывязаны, бумага - текстурированная, ворсистая, словно
гобеленовое полотно, это не том стихов, это -  фолиант! Не потащишь в метро,
не  впихнешь  в  Интернет -  это не  чтиво,  это любимая собирала  письма  и
сберегла для  наследников! Что они  понимают  в чтении? Роются в электронных
сетях  как  в  помойке,  об®едки  выбирают,  конференции  еще  устраивают  -
"эстетика восприятия информации"! Что  они понимают в эстетике? Чего? Чего -
ин-фор-ма-ци-я?  Сведения!  Потому что -  Веда, потому что  славяне  славили
сводами Веду! Вот так вот.
     - Мальчики, вы ничуть не изменились.
     Я ничуть не изменился, я все еще трезв, относительно трезв, я все опишу
тебе, Сашка, приедешь - убедишься. Я...
     - Владов, а денег тебе хватит? А гонорар Вадимке?
     Охтин хватанул ртом воздух.
     - Даниил Андреевич, еще "Блудливой Маши"?
     Охтин только помотал головой и ткнул лоб в стойку. Руки свисли.

     - Даниил Андреевич, похвались!
     - В раскрытый зрачок ночь бросает вороха своих лилий.
     - Прекрасно. Прекрасная небыль.
     -  А  что быль? Например, если у девушки платье цвета  латука  - так  и
писать? Милош -  готовил  салат из листьев латука.  Я -  пробовал  латуковый
салат. Сколько  человек из  числа выучившихся читать успели к  моменту моего
вдохновления  попробовать  латук  или  полюбоваться  окраской  его  листьев?
Отвечай сейчас.
     - Поняла. Пиши - "салатовое платье".
     - Салатовой бывает блевотина. Красавицам салат не к лицу.
     - Мальчики, хватит выпендриваться!
     -  Точно!  Мы  выпендриваемся,  как  негры  в  карнавальную   ночь!  Мы
вырядились  в   плоть  и   безумствуем,  безумствуем  посреди  карнавала,  и
вспарываем наряды, и срываем маски, мы отправляем культ ряженой правды!  Ну?
К чему мы пришли насчет былей и небылиц?
     - Пора поить Сократа ядом.
     - Точно, Милош! Наливай. Горько!
     - Горько девственнице в брачную ночь.
     -  Вот  так вот, Зоя Владимировна, с шутками-прибаутками мы и проживаем
нашу жизнь.
     Зоя, Зоечка, Зоенька, они называют это ушной раковиной, так написано во
всех словарях. Если это - раковина, то шепот твой - волнение моря в ожидании
солнца, шепот твой - посреди  штиля эхо бури: "Владов, не пей  больше, уедем
отсюда, пока не поздно, уедем вдвоем, сегодня или никогда".
     -  Даниил Андреевич, что замер? Ты не  умер?  Сдохнешь - похмеляться не
приходи.
     - А ты мне крест в сердце вбей.
     - Парни, вы думайте, что говорите!
     -  Это можно.  Вот, например, я думаю:  как  и  огонь, жизнь добывается
трением. Трение  -  противодействие.  Действие -  любовь. Стало  быть,  секс
противен любви.
     - Не знаю, что чему  противно, но запомни,  Владов  - Вадима я люблю, и
зачну ему ребенка единственным способом.
     - Ну и зачем тебе ребенок?
     - Я хочу продолжиться в нем.
     - Ты - видишь его  сны? Кормишь его грудью, ты - чувствуешь вкус своего
молока? Он вотрется в тело  невесты, ты  - почувствуешь,  как  он изольется?
Продолжиться в нем? Облечься в свежее тело? Неправду сказала, ой неправду!
     - Я хочу любить его, пока жива.
     - Он - чужой?
     - Он - мой.
     - И  ты воплотишь в нем свою мечту о лучшей жизни? Ты воспитаешь в  нем
воплощение мечты?
     - Надеюсь.
     - Чтобы любить, ты создаешь  любимое.  Ты  порождаешь  руду,  сырец, ты
насыщаешь ее достоинствами, ты формуешь, лепишь - пре-об-ра-жа-ешь по своему
усмотрению. Он - твой, твой собственный, ты владеешь им. Он противится твоим
желаниям, твоим устремлениям,  он  сбивается  с  пути, который  ты  считаешь
правильным  - ты направляешь, наказываешь,  уговариваешь - ты  влияешь. Он -
твой  воин,  он  завоевывает  добычу,  он покоряет жизнь, он приносит  славу
породившей  его - ты властвуешь. Власть, влияние, владение. Прости меня, это
не любовь, это не желание любви, это желание власти, прости.
     -  Но я  же жертвую своей  кровью ради него? Разве жертвовать не значит
любить?
     - Война за власть не обходится без жертв.
     - Владов, ты или бессердечный  дурак,  или гений. Постой-ка, ты  ж ведь
был женат! Уж ты-то, мне казалось, жертвовал чем ни попадя.
     -  Видишь  ли, Зоя:  жертвуешь  сердцем  -  а хотели  бедрышко  косули,
приносишь нежность - а хотели хуй слона, они все врут, Зоя, врут, они сожрут
меня, высосут мне сердце, Зоя, они врут о любви!
     - Ну что ты, Охтин, не плачь, ты что - люди смотрят.
     - Девушка,  я давно  прислушиваюсь к вашему  разговору, уж  извините за
любопытство. Бросьте вы этого сопливого алкаша!  Каждый молодой  мудак  мнит
себя  великим  художником  и  смеет  болтать  об  Эросе.  Он  оскорбил  ваше
материнское  чувство  - сам,  видимо,  не помнит,  как появился на свет.  Вы
называете его  то Владовым,  то Охтиным, кто он? Эй,  пьянчуга,  ты  себя-то
помнишь? Кто тебя родил?
     Владов поднатужился.  Владов  сжал  виски,  накрепко, чтобы  поднять со
стойки голову бережно,  не  шелохнув разлитую под веками жижу -  не дай  Бог
взболтнуть! - взбурлит, нахлынет, вырвет наизнанку -  вырвется из-под сердца
змей. "И всех вас сожрет". Этого Владов боялся.  Глаз  открыл только левый -
правым следил за бурлящим в болоте змеем.
     Из-за плеча Крестовой таращился патлатый бородач.
     -  От ваших  Эросов  пахнет потом,  маслом  и  мясом.  Вы  просто  орда
прихотливых  похотливцев.  Борко, воды на  башку, воды! Я  жив,  я  ему жилы
вырежу!
     Кто  сказал,  что Охтин  не помнил родителей? Даниил Андреевич не любил
вспоминать. Милош нахмурился - бульк!  трак! - стукнул налитым стаканом так,
что  Зоя  спохватилась,  схватила стакан,  протиснулась-таки между  сопящими
парнями и ткнула Владову водку прямо в гордо выпяченный подбородок.
     Подтверждаю, что в 22 часа  53 минуты  по местному времени Милош  Борко
(уроженец Белграда;  статус  беженца официально присвоен службой  иммиграции
Чернохолмской губернии  по личному  ходатайству  гражданина Владова;  кличка
"Монах";  в  связях   с  иностранными  спецслужбами  не  замечен)   произвел
преднамеренные телодвижения, переместившись из-за стойки принадлежащего  ему
бара  "Для тех,  кого  ждут"  к  находившемуся  перед  стойкой  в  нетрезвом
состоянии гражданину Владову, и, вкратце, заявил:
     -  Даниил Андреевич, хороший наш, минуточку твоего  внимания! Данила! Я
тебе вот что советую: ты об®ясни этому, с позволения сказать, художнику, что
такое  пулевое  настроение, но об®ясняй доходчиво, вежливо,  внятно. Хорошо?
Ох, прелесть какая! Нет, Владимировна, спокойно, сядь.
     Гражданин Владов направился в сопровождении неустановленного гражданина
вглубь служебных помещений ресторана "Для тех, кого ждут".
     Гражданка Крестова Зоя Владимировна, прибывшая  с неустановленной целью
из  города  Белоречье, разд  обнаж разоблачилась, со  след присовокупив  при
этом:
     - Что ты все  - "Даниил Андреевич, Даниил  Андреевич", я как  звала его
"Владов", так и буду звать,  не надо, только не стоит мне перечить, не надо.
Милош,  повесь там у себя  мой жакет, пожалуйста. Что за жуть! К  чему такая
жара? О чем они там вообще думают?
     - О судьбах мира все, небось, по небесной-то привычке.
     - Только не смеши: о  судьбах мира! Олухи царя небесного! Где тут у вас
думают о смысле жизни?
     - Это дело стоящее. Пошли, покажу.
     Дальнейшее  наблюдение  не  представлялось возможным,  поскольку  прямо
передо  мной возникли группа молчаливых  людей в черном, навевавших тоску, и
какие-то синие круги.

        ПОСЛЕДНИЕ КАПЛИ

     Это было все. Иначе не скажешь. Как еще сказать?
     Владов  вывел кудряшечного  бородача на  какие-то  задворки и задверки.
Где-то  гудел Карпатский бульвар, моложавый вечножитель.  Там прогуливались,
выгуливали, уходили  в  загулы - здесь, в  корявых чернохолмских  переулках,
шастали  похмельные  отгулки.  Там  раскланивались  и пожимали  руки.  Здесь
Владов, скрытый изморосью сумерек, навис презирающим призраком:
     - И кто ты такой?
     Как Даниил и ожидал - Кудряшов, свободный художник. Владов назвался.
     В притихшее  небо вонзилось:  "ниил",  -  и  лопнулось  молнией. Что-то
чем-то  лопнулось  -  и  плетью  хлобыстнули  водяные  струи.  "Нечего  меня
подстегивать",  - обозлился  Владов, - "я не пророк  и не гонец,  я на земле
постоялец".
     У ног  Владова суетился визгливый человечек: "Я же не знал, я приезжий,
не  знал!". "Свободен", - сквозь  обод губ рождались  звуки,  -  "до  завтра
свободен. Копи здоровье".
     "Ты - гость, вошедший  в мою душу,  - как смеешь оскорблять хозяина?" -
прорезался звон,  отдавшийся в затылке, но Владов  даже не оглянулся. Зачем?
Призрака  Дракулы[2]  не было. Были капли  - хохоча,  врезались в
спину беглеца  меленькими пульками. Был шепот, тяжелый, как  кровь:  "Дальше
неба не  сбежишь", - и Владов с раскрытой ладони пускал вослед ополоумевшему
беглецу  невидимых  волчат.  Было  зареванное  небо,  топочущее громом,  как
капризный ребенок. Была  дверь, непод®емная глыбина - за ней в зыбком мареве
дыма, хмеля и света, - за  ней была запретная любовь, готовая воскреснуть, -
и Даниил слабел.
     Охтин, вымокший тихоня, сглатывал