огическая причина, в
которой  преосвященный скорее всего сам не  отдавал себе отчета.  Будучи  по
своему монашескому  званию лишен  сладостного бремени  отцовства, Митрофаний
все же не вполне изжил в себе соответствующий эмоциональный отросток сердца,
и  если Пелагия до известной  степени стала  ему  вместо дочери, то вакансия
сына до появления Алексея Степановича  оставалась  незанятой. Проницательный
Матвей  Бенционович,  сам  многодетный и многоопытный  отец, первым  обратил
внимание  сестры  Пелагии на  возможную причину  необычайной расположенности
преосвященного к дерзкому юнцу и, хоть в глубине души был, конечно, уязвлен,
но нашел в себе достаточно иронии, чтоб пошутить: "Владыка,  может, и рад бы
был меня в  сыновьях держать, но ведь тогда пришлось  бы  в  придачу  дюжину
внуков принимать, а на такой подвиг мало кто отважится".
     Находясь  в  обществе  друг  друга,  Митрофаний  и  Алеша  более  всего
напоминали  (да  простится  нам  столь  непочтительное  сравнение)  большого
старого пса с задиристым кутенком, который, резвясь, то  ухватит родителя за
ухо,  то  начнет  на него карабкаться, то цапнет мелкими зубками  за нос; до
поры до  времени великан сносит  сии  приставания безропотно, а когда  щенок
слишком уж  разботвится, слегка рыкнет  на  него  или прижмет  к полу мощной
лапой - но легонько, чтоб не сокрушить.
     На  следующий  день  после знаменательного чаепития  епископу  пришлось
уехать по  неотложному делу  в  одно  из  отдаленных благочинии,  но  своего
решения  Митрофаний  не  забыл  и   сразу  по  возвращении   вызвал  Алексея
Степановича к себе, а еще прежде того  послал  за  Бердичевским  и Пелагией,
чтобы объяснить им свои резоны уже безо всякой парадоксальности.
     -  В  том  чтоб именно  Ленточкина  послать, обоюдный смысл  имеется, -
сказал владыка своим советчикам. - Во-первых, для дела лучше, чтобы химерами
этими  занялась  не  какая-нибудь  персона,  тяготеющая  к  мистицизму  (тут
преосвященный покосился на духовную дочь), а человек  самого что ни на  есть
скептического  и  даже  материалистического  миропонятия. По  складу  своего
характера  Алексей   Степанович   склонен  во  всяком   непонятном   явлении
докапываться до сути и на веру ничего  не принимает. Умен, изобретателен, да
и весьма нахален, что в данном случае может оказаться кстати. А во-вторых, -
Митрофаний воздел палец,  - полагаю, что и для самого  посланного эта миссия
будет небесполезна. Пусть  увидит, что  есть  люди - и многие, кому духовное
дороже  плотского.  Пусть  подышит  чистым воздухом  святой обители.  Там  в
Арарате,  я слышал, воздух особенный: вся грудь  звенит  от  восторга, будто
выдыхаешь из себя скверное, а вдыхаешь райскую амброзию.
     Архиерей потупил взор и присовокупил тише, словно нехотя:
     - Мальчик-то он живой, пытливый, но в нем стержня нет, который человеку
единственно Вера дает. Кто  умом  поскуднее  и чувствами  потусклее,  может,
пожалуй,  и так обойтись  -  проживет  как-нибудь,  а Алеше без Бога  прямая
гибель.
     Бердичевский  с  Пелагией тайком  переглянулись и  по  разом возникшему
молчаливому уговору возражать владыке не стали - это  было бы неуважительно,
да и жестоко.
     А вскоре явился и  Алексей Степанович,  не  подозревавший о  том, какие
дальние виды составил на него владыка.
     Поздоровавшись   с   присутствующими,   Ленточкин  тряхнул  каштановыми
кудрями, доходившими чуть не до плеч, и весело поинтересовался:
     - Что это вы, Торквемада, всю свою инквизицию созвали? Какую такую муку
для еретика удумали?
     Говорим  же,  острейшего  ума был юноша - сразу сообразил, что собрание
неспроста,   да  и  особенное  выражение  лиц  тоже   приметил.  А  что   до
"Торквемады", то это у Алексея Степановича такая шутка была - называть  отца
Митрофания  именем  какой-нибудь исторической  персоны духовного  звания: то
кардиналом Ришелье, то протопопом Аввакумом, то еще как-нибудь в зависимости
от  поворота беседы  и  настроения епископа, в котором и вправду можно  было
обнаружить и государственный  ум французского дюка,  и неистовую страстность
раскольничьего мученика, да,  пожалуй,  и грозность кастильского истребителя
скверны.
     Митрофаний  на шутку  не  улыбнулся,  с  нарочитой сухостью рассказал о
тревожных явлениях в Новом
     Арарате и без лишних слов разъяснил  молодому человеку смысл поручения,
закончив словами:
     -   По  должностной   инструкции   консирторский   аудитор  не   только
бухгалтерией ведает, но и прочими епархиальными делами, требующими особенной
проверки. Вот и езжай, проверяй. Я на тебя полагаюсь.
     Историю  про  блуждающего по  водам Черного  Монаха Алексей  Степанович
вначале  слушал   с  недоверчивым  удивлением,   будто  опасался,   что  его
разыгрывают, и даже  раза  два вставил язвительные ремарки,  но потом понял,
что  разговор  серьезный, и  комиковать перестал,  хоть по  временам  не без
игривости задирал бровь кверху.
     Дослушав,   помолчал,   покачал  головой   и,  кажется,  отлично  понял
"обоюдность" резонов, стоявших за неожиданным решением покровителя.
     Алексей Степанович улыбнулся пухлыми  губами, отчего на  румяных  щеках
образовались славные ямочки, и восхищенно развел руками:
     -  Ну,  вы  и  хитрец,  епископ  Отенский.  Единым  махом  двух лапенов
побивахом?  Желаете знать  мое  мнение про  эти ваши мистерии? Я  так думаю,
что...
     -  "Я" - последняя буква алфавита, -  перебил мальчишку  преосвященный,
которому сравнение  с Талейраном  понравилось  еще меньше,  чем  уподобление
великому инквизитору.
     - Зато "аз" - первая, - бойко огрызнулся Ленточкин.
     Митрофаний   нахмурился,  давая  весельчаку  понять,  что  тот  заходит
чересчур далеко.
     Перекрестил юношу, тихо молвил:
     - Поезжай. И да хранит тебя Господь.



        "ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ХАНААНСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ"


        "Экспедиция первая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ НАСМЕШНИКА"

     Алексей  Степанович  собирался  недолго  и  уже  на  второй день  после
разговора  с  преосвященным  отбыл  в  свою  секретную  экспедицию,  получив
строжайшее указание посылать реляции не реже чем раз в три дня.
     Дорога  до Нового  Арарата с учетом  ожидания парохода в Синеозерске  и
последующего  плавания занимала  дня  четыре, а первое письмо  пришло  ровно
через неделю, то есть выходило, что, несмотря на весь свой нигилизм, Алеша -
порученец надежный, в точности исполняющий предписанное.
     Владыка был очень доволен и такой  пунктуальностью, и самим  отчетом, а
более всего тем,  что не ошибся в мальчугане. Призвал к себе Бердичевского и
сестру Пелагию,  прочитал им послание  вслух,  хоть временами  и морщился от
невозможной разухабистости стиля.

        "x x x"

        "Первое письмо Алексея Степановича"

     Достославному  архиепископу Турпену  от  верного  паладина,  посланного
сражаться с чародеями и сарацинами

     О пастырь многомудрый и суровый,
     Гроза закоренелых суеверий,
     Светило веры и добротолюбья,
     Защитник сирых и гонитель гордых!
     К твоим стопам смиренно повергаю
     Я свой рассказ простой и безыскусный.
     Аой!

     Когда, трясяся на возке скрипучем,
     Влачился я Заволжским королевством
     И сосчитал на сем пути прискорбном
     Колдобины, а также буераки
     Числом пятнадцать тысяч сто один,
     Не раз о вашем я преосвященстве
     Помыслил нехорошее и даже
     Кощунственное нечто восклицал.
     Аой!

     Но лишь вдали под солнцем засверкало
     Зерцало вод священна Синя Моря,
     Сраженный сим пленительным пейзажем,
     О тяготах я сразу позабыл
     И, помолясь, на пыхающий дымом
     Корабль переместился белоснежный,
     Что в память Василиска наречен.
     Аой!

     И долгой ночью, лунной и холодной,
     Я зяб под худосочным одеялом.
     Когда же вежды я сомкнуть пытался,
     Немедленно вторгались в сон мой чуткий
     Диковинная ругань капитана,
     Матросов богомольных песнопенья
     И колокола звон почасовой.

     В общем, если перейти от утомительного стихосложения на отрадную прозу,
на  ново-араратский причал я  сошел невыспавшимся  и  злым,  как  черт.  Ой,
простите,  отче,  -  само  написалось,  если  же  вымарывать,  то  получится
неаккуратно, а вы этого не  любите, так что черт с ним, с  чертом, passons (
пропустим (фр.)).
     По  правде сказать,  кроме  корабельных шумов мне еще не  давала уснуть
книга,  которую  вы  на   прощанье  подложили  в  корзинку  с  несравненными
архиерейскими  ватрушками, невиннейше присовокупив: "Ты  на название, Алеша,
не смотри и не пугайся, это не духовное чтение, а романчик - чтоб тебе время
в дороге скоротать". О, коварнейший из жрецов вавилонских!
     Название - "Бесы" - и изрядная толщина "романчика" меня, действительно,
напугали, и читать его  я взялся лишь на пароходе,  под плеск  волн и  крики
чаек. За ночь прочел до половины и, кажется, понял,  к чему вы подсунули мне
сей косноязычный,  но  вдохновенный трактат, прикидывающийся беллетристикой.
Разумеется,  не из-за бессмысленного проходимца Петруши  Верховенского и его
карикатурных товарищей-карбонариев, а из-за Ставрогина, в  примере  которого
вы,   должно  быть,  видите  для  меня  смертельную  опасность:   заиграться
юберменшеством,  да  и   превратиться  в  горохового  шута  или,  по   вашей
терминологии, "погубить свою бессмертную душу".
     Мимо цели, eminence (ваше преосвященство (фр.)). У  нас с байроническим
господином  Ставрогиным  имеется принципиальное  различие. Он безобразничает
оттого, что  в бога верует  (так  и вижу, как вы нахмурили свой  лоб на этом
месте  - ну хорошо, пускай будет "в Бога"),  и обижается:  как же это  Ты на
меня, шалуна, Своего отеческого взора  не обращаешь, не  пожуришь, ножкой не
притопнешь. А я еще вот что  натворю, да еще вот как напакощу.  Ау! Где  Ты?
Проснись!  Не то гляди - воображу,  будто  Тебя  нет вовсе. Ставрогину среди
обычных людей скучно, ему наивысшего Собеседника подавай. Я же, в отличие от
растлителя девочек и соблазнителя идиоток, ни в Бога, ни в бога не верю и на
том стою твердо. Мне общества людей совершенно достаточно.
     Ваш  прежний литературный  намек был повернее, это когда вы мне на день
ангела сочинение графа Толстого "Война и мир" презентовали. На Болконского я
больше  похож  -   конечно,  не  в  отношении  барства,  а   по  интересу  к
бонапартизму. Мне вот двадцать четвертый год, а Тулона что-то не видно, даже
и  в  отдаленной  перспективе  не  предполагается.  Только у  князька  столь
непомерное  честолюбие развилось  от  сытости  и  блазированности, ведь  все
мыслимые  пряники Фортуны - знатность,  богатство, красота  - достались  ему
запросто,  по  праву  рождения,  так  что  ничего   иного  кроме  как  стать
всенародным  кумиром  ему  и  желать  уже  не оставалось.  Я  же,  напротив,
происхожу  из  сословия полуголодного  и  завистливого, что,  кстати говоря,
роднит  меня  с  Наполеоном  куда больше,  чем толстовского  аристократа,  и
повышает  мои  шансы  на  императорскую корону.  Шутки шутками, но  сытому в
Бонапарты  труднее  вскарабкаться,  чем  голодному, ибо наполненный  желудок
располагает не к юркости, но к философствованию и мирной дреме.
     Впрочем,  я  заболтался.  Вы  ждете  от меня  не разглагольствований  о
литературе, а шпионского донесения о вашей вотчине, охваченной смутой.
     Спешу   успокоить   ваше   святейшество.   Как   это   обычно   бывает,
неблагополучная  местность  издалека  смотрится  куда страшнее,  чем вблизи.
Сидючи з Заволжске, можно  вообразить, будто в  Новом Арарате все  только  и
говорят,  что  о  Черном Монахе,  обычное  же  проистечение жизни  полностью
месмеризовано.
     Ничего подобного. Жизнь тут пульсирует и побулькивает оживленней, чем в
вашей губернской столице,  а про святого  Вурдалака, то есть,  entschuldigen
(прошу прощения (нем.)). Василиска я никаких пересудов пока не слышал.
     Новый Арарат меня поначалу разочаровал, ибо в утро прибытия над  озером
повисли  тучи,  излившиеся  на острова мерзким холодным  дождем, и  с палубы
парохода  я  увидел  ландшафт   цвета  "мокрая  мышь":   серые  и  скользкие
колокольни, ужасно похожие на клистирные трубки, да унылые крыши городка.
     Памятуя о том, что все мои расходы будут оплачены из ваших сокровищниц,
я велел  носильщику отвести меня в  самую лучшую местную гостиницу,  которая
носит  гордое  название  "Ноев  ковчег".  Ожидал увидеть  нечто бревенчатое,
постно-лампадное, где, как и  положено в Ноевом  ковчеге, из всякого скота и
из всех гадов будет по паре,  но  был  приятно  удивлен. Гостиница  устроена
совершенно на европейский  манер: номер с ванной,  зеркалами  и лепниной  на
потолке.
     Среди  постояльцев большинство  составляют петербургские  и  московские
барыньки  платонического возраста,  но  вечером  в кофейне  первого  этажа я
увидел  за  столиком такую  Принцессу Грезу,  какие  в  тихом  Заволжске  не
водятся.  Не знаю,  бывало ли  такое  во всемирной  истории отношений  между
полами,  но я влюбился в  прекрасную незнакомку прямо со спины, еще до того,
как она повернулась. Представьте себе, благочестивый пастырь, тонкую фигурку
в бонтоннейшем  платье черного шелка, широкую шляпу со страусиными перьями и
нежную,  гибкую,   ослепительную  в   своем  совершенстве  шею,  похожую  на
суживающуюся кверху алебастровую колонну.
     Почувствовав  мой  взгляд, Принцесса обернулась  в  профиль, который  я
разглядел  не вполне  отчетливо, поскольку лицо ее высочества было  прикрыто
дымчатой вуалеткой, но достало и того, что я увидел: тонкий, с едва заметной
горбинкой нос,  влажно блеснувший глаз...  Вы знаете эту женскую особенность
(ах,  да, впрочем, откуда, с вашим-то целибатом!)  обзирать боковым зрением,
не  очень-то  и  поворачиваясь,  широчайший  сектор  прилегающей  местности.
Мужчине пришлось бы и шею, и  плечи  развернуть,  а этакая прелестница  чуть
скосит глазом и вмиг все нужное узрит.
     Уверен, что Принцесса  разглядела  мою  скромную  (ну  хорошо  -  пусть
нескромную)  особу  во всех  деталях.  И отвернулась, заметьте,  не сразу, а
сначала легким движением коснулась горла и только потом уже снова поворотила
ко мне  свой  царственный затылок.  О,  как много означает  этот  жест, этот
непроизвольный взлет пальчиков к источнику дыхания!
     Ах  да,  забыл  упомянуть,  что  красавица  сидела  в  кофейне  одна  -
согласитесь, это не совсем принято и тоже меня  заинтриговало. Возможно, она
кого-то  ждала,   а  может  быть,  просто  смотрела  в  окно,   на  площадь.
Воодушевленный пальчиками,  моими тайными  союзниками,  я  бросил  все  свои
математические способности на то, чтоб найти решение задачи: как бы поскорей
свести знакомство с сей ново-араратской  Цирцеей, но не  успел вычислить сей
интеграл. Она вдруг порывисто встала, уронила  на стол  серебряную монетку и
быстро вышла, метнув на меня из-под вуалетки еще один угольно-черный взгляд.
     Кельнер сказал, что эта дама бывает в кофейне часто. Значит, у меня еще
будет  шанс,  подумал  я  и  от  нечего  делать   стал   воображать   всякие
соблазнительные картины, про которые  вам  как особе  духовного звания знать
необязательно.
     Лучше поделюсь своими впечатлениями от острова.
     Ну и в странное же место вы меня отправили, ребе.  Центральную площадь,
где  расположена  гостиница,  будто  вырезали  ножницами  из   какого-нибудь
Баден-Бадена: ярко  покрашенные  каменные  дома  в  два  и  даже  три этажа,
прогуливается чистая  публика, вечером светло, почти как днем. Повсюду самые
что  ни  на   есть  мирские  и  даже,  я  бы  сказал,  суетные  заведения  с
невообразимыми   названиями:   мясоедная   ресторация    "Валтасаров   пир",
парикмахерская "Далила", сувенирная лавка "Дары волхвов", банковская контора
"Лепта вдовицы" и прочее подобное.  Но пройдешь от площади  всего  несколько
минут  и  словно  попадаешь  на  брега  Невы  вскоре  после  основания нашей
чахоточной столицы, году этак в 1704-м: бегают рабочие с тачками, забивают в
болотистую  землю  столбы, пилят бревна, роют  ямы. Все бородатые, в  черных
рясах,  но  с засученными  рукавами и  в клеенчатых  фартуках,  просто живое
осуществление революционной  мечты - принудить  паразитическое  клерикальное
сословие к общественно полезному труду.
     По  нескольку раз  на  дню,  в  самых  неожиданных  местах,  встречаешь
повелителя  всей этой  муравьиной  рати архимуравья Виталия Второго  (sic!),
который   и  вправду   похож  на   Петра   Великого:   долговязый,  грозный,
стремительный, шагает так широко, что ряса пузырем надувается и свита  сзади
еле поспевает. Не  поп, а  ядро, которым выпалили из пушки. Вот бы вас, инок
Пересвет, против  него на прямую  наводку вывести  да  посмотреть,  кто кого
одолеет. Я бы, наверное, все равно на вас поставил -  архимандрит, может,  и
поскорострельней, да у вас калибр покрупнее.
     Здесь  на  островах, кажется,  научились  небывалому на Руси  искусству
производить деньги  из  всего  и  даже  из  ничего. У нас  ведь  обыкновенно
наоборот  бывает: чем больше золотой руды или алмазов под  ногами  валяется,
тем разорительней убытки, а тут Виталий надумал негодную каменистую землю на
Праведническом мысу к делу приспособить, и сразу же обнаружилось,  что камни
там  не обыкновенные, но священные,  ибо окроплены кровью  святых мучеников,
которых там прикончили триста лет назад рейтары шведского графа Делагарди. У
камней  и правда цвет красно-бурый,  но, полагаю,  не от крови, а вследствие
вкраплений  марганца. Впрочем, это неважно, а важно то,  что  паломники ныне
сами от валунов куски откалывают и с собой увозят. Стоит там особый  монах с
киркой и весами. Хочешь киркой попользоваться -  плати  пятиалтынный. Хочешь
святой  камень с  собой  унести - взвесь и бери, по  девяносто девять копеек
фунт.  Так у Виталия негодный  участок потихоньку очищается, и  монастырской
казне выгода. Каково удумано?
     Или  вот вода. Целая рота монахов разливает здешнюю колодезную  воду по
бутылкам,   закрывает   крышками,   наклеивает   этикетки   "Ново-араратская
святительская влага, благословлена высокопреподобным о. Виталием", после эту
Н2О  оптовым  образом  переправляют  на  материк  -  в Питер  и  особенно  в
богомольную  Москву. А  в  Арарате  для  удобства паломников  выстроено чудо
чудное, диво дивное, называется "Автоматы со святой водой". Стоит деревянный
павильон, и в нем хитроумные машины, изобретение местных Кулибиных. Опускает
человек в прорезь пятак, монета  падает на клапан, заслоночка открывается, и
наливается в  кружку священная  влага. Есть и  подороже, за  гривенник:  там
подливается   еще   малиновый   сироп,   какого-то   особенного    "тройного
благословения".  Говорят, летом  туда очередь стоит,  а мне  не повезло -  с
середины осени  павильон  закрывают,  чтоб хитрая  техника не  поломалась от
ночных заморозков. Ничего, рано или поздно Виталий додумается внутрь паровую
машину для обогрева поставить, тогда будут ему автоматы и зимой плодоносить.
     Это   еще  что!  Несколько  десятин  самой  лучшей   загородной   земли
архимандрит уступил под частную психическую лечебницу, за что получает не то
пятьдесят,  не то семьдесят  тысяч ежегодно. Владеет сим скорбным заведением
некий  Донат  Коровин, из тех самых Коровиных, которым  принадлежит половина
уральских рудников и заводов. Кузены доктора, стало быть, сосут кровь и  пот
из братьев во  Христе, а  Донат Саввич,  напротив, врачует израненные  души.
Правда, говорят, принимает в свою чудесную больницу лишь немногих избранных,
чье сумасшествие эскулапу-миллионщику  представляется интересным  с  научной
точки зрения.
     Видел я  его лечебницу.  Ни  стен, ни запоров, сплошь лужайки,  рощицы,
кукольные домики, пагодки, беседочки, пруды с ручейками, оранжереи - райское
местечко.  Хотел бы я этак вот  полечиться недельку Метода у Коровина  самая
что ни на  есть передовая  и  для психиатрии даже  революцион