ная. К  нему из
Швейцарии и, страшно вымолвить, самой Вены поучиться  ездят. Ну,  может,  не
поучиться, а так, полюбопытствовать, но все равно ведь лестно.
     Революционность же состоит в том, что своих пациентов Коровин держит не
взаперти, как  это  издавна принято в цивилизованных  странах, а  на  полной
воле, гуляй  где хочешь. Это придает ново-араратской уличной толпе особенную
пикантность:  поди-ка  разбери,  кто   из   встречных  нормальный   человек,
приехавший на острова помолиться, очиститься  душой и попить святой водички,
а кто сумасброд и коровинский клиент.
     Иногда, правда,  ломать голову не  приходится.  К  примеру,  не успел я
сойти с  парохода, как ко  мне  приблизился  колоритнейший типаж. Вообразите
бороденку пучком  при  полностью обритых усах, под мышкой закрытый зонт  (а,
напомню, брызгал пакостный ледяной дождик), беретка стиля "Доктор Фауст", на
длиннющем носу - огромные очки с толстенными фиолетовыми стеклами.
     Сей  Фауст или,  вернее,  капитан Фракасс уставился  на  меня  с  самым
бесцеремонным видом, покрутил какие-то металлические рычажки на оправе своих
окуляров  и  пробормотал  до  чрезвычайности  встревоженным  тоном:  "Ай-ай.
Грудная  клетка  - холодная  серо-зеленая  гамма,  лоб - горячая,  пунцовая.
Очень, очень опасно. Берегитесь своего рассудка".  Потом повернулся к  моему
соседу  по  каюте, пухлому господину  из  московских присяжных поверенных, и
тоже  сказал  ему гадость: "А  у  вас бурая  эманация  от  левого  мозгового
полушария.  Не  пейте  вина  и  не  ешьте  жирного,  иначе  познакомитесь  с
господином Кондратием".  Адвокат  в Арарате  не  впервые, ездит полакомиться
свежекопчеными  сигами и  монастырской  клюквенной, попить святой желудочной
водички и  подышать  воздухом. Гостиница "Ноев ковчег" - его рекомендация. К
странному пророчеству фиолетового  Фракасса мой чичероне отнесся с полнейшей
невозмутимостью  и объяснил мне про психическую  лечебницу,  прибавив:  "Вы,
мсье Ленточкин, не пугайтесь, буйных Донат Саввич у себя не держит".
     В  тот  же  день,  обедая   в   grill-кухмистерской  "Всесожжение",   я
разговорился  с  одним  любопытным субъектом,  тоже  имеющим  касательство к
коровинской клинике.  Вы знаете мою теорию о  том, что подкреплять  организм
калориями,  в  то время  как глаза и  мозг ничем не заняты, -  пустая  трата
времени, посему я вкушал жареного судака, не  отрывая глаз от вашего романа.
Вдруг подходит  к моему столику некий человек самой благородной наружности и
говорит:  "Извините,  сударь,  что  отрываю  вас  от  двойного  удовольствия
поглощения  пищи телесной и духовной, но я  заметил на корешке имя писателя.
Это  ведь вы сочинение господина  Достоевского  читаете?" Простота обращения
искупалась такой приятной, обезоруживающей улыбкой, что рассердиться не было
никакой возможности. "Да, - отвечаю, - это роман "Бесы". Не читали?"  Тут он
весь прямо задрожал, препотешно задергал щекой. "Нет, - говорит, - не читал,
но  много про  него  слышал. Здесь  на  острове есть  библиотека  и  книжный
магазин,  но  архимандрит светских  книг  продавать  не  благословляет.  Он,
конечно,  по-своему  совершенно прав,  но  так  не хватает хороших романов и
новых пьес".
     Слово  за  слово, разговорились.  Он  присел за  мой стол и  вскоре уже
рассказывал   историю  своей  жизни,  довольно  необычную.  Звать   его  Лев
Николаевич, и по всему видно, что человечек славный, мухи не обидит и  ни  о
ком дурного не  скажет. Я сам-то, как  вы  знаете,  не  таков и постников не
люблю, но этот самый Лев Николаевич меня чем-то расположил.
     Он  сразу и честно  признался, что прежде жил  в коровинской  больнице,
куда  был  привезен  из  Санкт-Петербурга в  тяжелейшем,  почти  невменяемом
состоянии  после  каких-то  ужасных   потрясений,   воспоминания  о  которых
полностью истерлись из его памяти. Доктор говорит, что так  оно и к лучшему,
нечего  старое  ворошить,  а  надобно  строить  жизнь   заново.  Теперь  Лев
Николаевич совсем  выздоровел, но  уезжать с Ханаана не хочет. И к  Коровину
привязался, и мира боится. Так и сказал: "Мира боюсь - не подломил бы опять.
А  здесь тихо, покойно,  Божья  красота и все  люди очень хорошие.  Чтоб  на
большой земле  жить, нужно  силу  иметь  - такую  силу, с которой можно  всю
тяжесть мира на себя принять и не  согнуться. Велик тот, кто может повторить
за Иисусом: "Иго мое благо,  и бремя мое легко есть". Но сказано ведь и так:
"Не должно возлагать на слабого бремена неудобоносимые". Я слаб,  мне  лучше
жить на острове". Он вообще типаж оригинальный, этот бывший петербуржец. Вот
бы вам с  ним потолковать, вы бы друг другу понравились. А рассказываю я вам
про Льва Николаевича  потому, что "Бесы" ваши теперь у него. Так и не узнаю,
чем там у Верхо-венского заговор закончился. Жалко, конечно, но больно жадно
Лев Николаевич на книжку смотрел - видно было, что  хочет попросить,  да  не
осмеливается. Ну, я  ему и отдал.  Все равно мне  чтением романов заниматься
недосуг, я же прислан сюда экзорцистом от Священной Инквизиции.
     Вы,  шейх-уль-ислам,  не  думайте,  что  я тут только по  ресторанам  и
кофейням  рассиживаю  да на Принцесс Грез глазею (о прелестная,  где ты?). Я
уже  весь  Ханаан  облазил, а  Окольний  остров  со всех  сторон  в  бинокль
обсмотрел - чуть из лодки  в  воду не сверзся. Видел  всех трех отшельников,
как они из норы своей  вылезают и моцион делают. В три погибели согнуты, еле
ковыляют - не люди, кроты какие-то.  Могу похвастаться: схиигумен (у него по
краю  куколя белая кайма)  удостоил меня своим  святейшим вниманием - клюкой
погрозил, чтоб близко не подплывал.
     Как я разузнал, зовут главного крота отец Израиль, и биографии он самой
что ни на есть интригующей. До пострижения был богатым и праздным барином из
тех,  что от безделья и  блазированности выдумывают себе какое-нибудь hobby,
отдаются  прихоти  со  всей  страстью  и  тратят на  нее  всю  свою жизнь  и
состояние. Этот избрал  себе увлечение не столь редкое, но из всех возможных
самое затягивающее - коллекционировал  женщин,  и  такой  был  по этой части
ходок, что  один отставной  проректор из моих прежних  знакомцев против него
показался  бы истинным серафимом. Любознательность  сего  новоявленного  Дон
Гуана была столь ненасытима, что он якобы даже составил географический атлас
сравнительной женской анатомии, для  чего ездил в специальные сладострастные
вояжи по разным странам, в том числе и экзотическим вроде Аннама, Гавайского
королевства или Черной Африки.  А  сколько  он  совратил  добропорядочнейших
матрон  и перепортил  неприступнейших  девиц в пределах нашего православного
отечества,  и  исчислить  невозможно,  потому  что  обладал неким  особенным
талантом заколдовывать женские  сердца. Тут  ведь еще и репутация  важна. На
иного мухортика  дамы и не  взглянули бы,  но стоит разнестись вести, что он
опасный соблазнитель, и в нем враз сыщут  что-нибудь привлекательное  и даже
неотразимое: глаза, или  руки, или,  если уж  совсем ничего выдающегося нет,
придумают какую-нибудь магнетическую ауру.
     Эх,  это  я  от  зависти брюзжу. Недурно бы  этак  пожить,  как  старец
Израиль:  прокуролесить  все  сочные  годы,  а как  приестся  да здоровьишко
поистаскается, кинуться бессмертную душу спасать - да с такой же страстью, с
какой  прежде  грешил.  Только  у  схиигумена  больно великий  должок  перед
Небесным Заимодавцем образовался, уже два года сидит  Израиль в этой райской
прихожей, шестерых  сожителей схоронил, а все никак не расплатится. Говорят,
за восемьсот лет  никто еще на Окольнем острове так долго не заживался - вот
какой это великий грешник.
     На сем заканчиваю предписанные речи и призываю на твой светоносный лик,
о повелитель, благословение Аллаха.
     Раб лампы Алексей Ленточкин.

     P.S. Ну а  теперь, когда вы уж совсем решили, что в этом  письме я буду
лишь развлекать  вас болтовней о здешних курьезностях, перейду собственно  к
делу.
     Знайте же, мудрейший из  мудрейших, что разгадка ребуса  о вашем Черном
Монахе у меня почти что в кармане. Да-да. И разгадка эта, кажется, получится
прекомичной.  То есть мне уже понятно, в чем состоит сам фокус, неясно лишь,
кто это забавляется разыгрыванием Василиска и с какой целью, но ответ на эти
вопросы я раздобуду нынче же, потому что по всем приметам ночь будет лунная.
     Распорядок этих трех дней у меня был такой: утром я подолгу спал, потом
пускался  в сухопутные  и  мореплавательные  экспедиции,  а  по  наступлении
темноты садился  в засаду на  Постной косе, что вытянута в сторону Окольнего
острова. Никаких сверхъестественных событий не наблюдал, но  это,  вероятно,
оттого,  что  ночи были вовсе безлунные,  черные,  а святой,  как  известно,
предпочитает небесную  иллюминацию.  От нечего делать я  попрыгал с камня на
камень,   поплавал  взад-вперед  на  качайке  (это  такая  лодчонка  местной
конструкции, взятая мною в аренду у одного местного  жителя) - хотел понять,
не возможно  ли  пристроиться на каком-нибудь из валунов так, чтоб казалось,
будто   стоишь  на  воде.   Пристроиться-то  очень  даже  возможно,  но  вот
перемещаться,  даже  на  два-три шага,  никак  нельзя, в  этом  я совершенно
убедился  и  стал  склоняться к  тому, что  монахи с  перепугу  водохождение
нафантазировали.  Но  на  третью  ночь,  то есть  вчера,  обнаружилось  одно
пикантнейшее обстоятельство, которое  все разъяснило. Но молчание, молчание.
Более ни слова.
     Эффектней будет, когда я опишу вам всю подоплеку целиком,  и произойдет
это  не далее как завтра. Через  два часа,  как стемнеет и взойдет  луна,  я
отправляюсь на поединок с призраком. А поскольку битва с потусторонним миром
чревата   гибелью   или,  на  самый  лучший   исход,  помрачением  рассудка,
предусмотрительно отправляю это свое  письмо с вечерним пакетботом. Томитесь
теперь до завтрашней почты, архиепископ Реймсский, изнывайте  от любопытства
и нетерпения.

     Мечом перепоясавшись булатным
     И облачившись в верную кольчугу.
     На бой с непобедимым великаном
     Сбирается воитель дерзновенный.
     И если суждено ему в сраженьи
     Свою лихую голову сложить,
     Молитвой помяни его, владыко,
     А ты, Принцесса Греза из кофейни,
     Слезами труп героя ороси.
     Аой!

        "x x x"

     Вот  какое  это было  письмо.  Поначалу Матвей  Бенционович  и  Пелагия
слушали с  улыбкой  - их развеселило  уподобление  преосвященного реймсскому
архиепископу  Турпену, неутомимому  истребителю  мавров  и соратнику Роланда
Ронсевальского. К концу же пространной  эпистолы  выражение лиц у монахини и
товарища  прокурора  сделалось  озадаченным,  и  Бердичевский  даже  обозвал
интересничающего Алексея Степановича "стервецом". Порешили не поддаваться на
Алешину  провокацию  и  ни  в какие  предположения  относительно  загадочных
намеков, содержащихся в постскриптуме, не пускаться, а  дождаться завтрашней
ново-араратской корреспонденции и тогда уж все обсудить в подробностях.
     Но в почте, прибывшей на следующий день, письма  от Ленточкина не было.
Не пришло оно ни во второй день, ни в третий,  ни в четвертый. Преосвященный
встревожился до чрезвычайности и  стал думать, не отписать ли отцу Виталию о
пропавшем  эмиссаре,  а если не  сделал  этого,  то лишь  из-за  неудобства:
пришлось  бы признаться  архимандриту, что  Алексей Степанович был послан  в
Арарат тайком от настоятеля.
     На седьмой день, когда  осунувшийся,  измученный бессонницей Митрофаний
уже  готовился  отправиться на Синее озеро самолично  (от  страха  за  Алешу
владыке стало  не  до дипломатических осложнений), письмо наконец пришло, но
было  оно  совсем в ином  роде,  чем первое.  Епископ  опять призвал  к себе
советчиков  и прочитал  им полученное  послание,  однако  вид  имел  уже  не
довольный, как  в прошлый раз, а недоуменный. На  сей  раз не  было  никаких
вступлений или обращений, Алеша сразу переходил к делу.

        "x x x"

        "Второе письмо Алексея Степановича"

     Знаю, что задержался  с продолжением  сверх всякой меры,  но  тому есть
нешуточные основания.  Вот  именно: не  шуточные.  Черный Монах -  не фокусы
какого-нибудь ловкого мошенника, как я предполагал вначале, тут другое. Пока
сам не пойму, что именно.
     Лучше  расскажу  в  последовательности  событий.   Во-первых,  чтоб  не
сбиться, а во-вторых, хочется самому разобраться,  как  все происходило, что
было сначала и что потом. А то голова идет кругом.
     Отправив вам предыдущее  письмо и плотно поужинав (неужели прошла всего
неделя? Кажется, что месяцы или даже годы),  я пошел на Постную косу, как на
веселый  пикник,  заранее предвкушая,  какую каверзу устрою  предполагаемому
мистификатору,  решившему попугать  мирных  мнихов.  Расположился  меж  двух
больших валунов, на заранее примеченном месте, со всем комфортом.  Подстелил
прихваченное из гостиницы одеяло, в термосе у меня плескался чай с  ромом, в
свертке   были   заготовлены   сладкие  пирожки  из   замечательной  местной
кондитерской "Искушение  Св. Антония".  Сижу себе, закусываю да посмеиваюсь,
ожидая восхода луны. На озере темным-темно, ни лешего (верней, ни  водяного)
не разглядишь, и только смутно проступает пятно Окольнего острова.
     Но вот  по  глади  пролегла желтая дорожка,  и  цвет  ночи сделался  из
монотонно чернильного переливчатым,  тьма поджалась, уползла на края неба, а
посередке воссияла луна. И  в  тот же  самый миг прямо передо мною,  отчасти
загородив бледный диск ночного светила, появился  узкий черный силуэт. Готов
поклясться чем угодно: только  что,  секунду назад, его там не было, и вдруг
вот он - остроконечный, вытянутый кверху, слегка покачивающийся. И не совсем
там, где я ожидал (там из воды едва высовывается плоский камень), а немножко
сбоку, где никаких камней нет.
     Я в  первый миг поразился только этому: откуда он мог взяться? Хоть  до
восхода луны  и  темно  было, но  не так  же  темно, чтоб я  в  дюжине шагов
человека не разглядел!
     По  плану, как только  покажется "Василиск", я должен был подняться  из
своего  укрытия,  в длинном  плаще  с  капюшоном, очень  похожем  на одеяние
схимника, и замогильным голосом взвыть:  "Се аз, пресвятый Василиск! Тьфу на
тебя, самозванец!" То-то, думал я,  напугаю пугальщика - шлепнется со своего
камня в воду.
     Но при виде странной черной фигуры, как бы висящей над  озером, со мной
что-то  произошло - причем  в самом  явственном, физиологическом  смысле.  Я
ощутил необъяснимый  холод, разлившийся по всей моей коже,  а руки и ноги не
то чтобы утратили подвижность (я отлично помню, как поставил термос на землю
и коснулся рукой совершенно ледяного лба), но двигались медленно и с трудом,
как под водой. Никогда в жизни ничего подобного не испытывал.
     Из-за спины безмолвного силуэта  заструился свет, гораздо ярче лунного.
Нет, я не сумею этого хорошо описать, потому что "заструился" - неправильное
выражение,  а как разъяснить лучше, я не  знаю. Только что ничего  не  было,
лишь лунное сияние - и вдруг словно озарился весь мир, так что я сощурился и
рукой глаза прикрыл.
     Я почти оглох  от застучавшей в ушах кровяной  пульсации, но все  равно
явственно услышал четыре слова, хотя  произнесены они были очень  тихо:  "Не
спасение, но тлен" - и черная фигура указала рукой на Окольний остров. Когда
же она двинулась прямо по воде  в мою сторону,  оцепенение с меня спало, и я
самым  позорным  образом, с  криком и,  кажется, даже всхлипыванием пустился
наутек.  Вот какого храброго паладина вы себе выбрали,  недальновидный князь
церкви.
     Потом,  когда  добежал до часовни,  стало  стыдно.  Если  это  все-таки
какой-то особенно хитрый розыгрыш,  то нельзя допускать, чтоб из меня делали
дурака, сказал  себе я. А  если не розыгрыш... То, значит, Господь  Боженька
существует, вселенная создана за семь дней, в небе летают ангелы, а небесные
светила обращаются вокруг Земли. Поскольку все это совершенно невозможно, то
и  Василиска никакого  нет. Придя к такому заключению,  я  весьма решительно
зашагал в обратном направлении и вернулся на косу, но ни загадочного сияния,
ни  черного  силуэта  там уже  не  увидел.  Громко  топая  для  храбрости  и
насвистывая  песенку про  попа,  у  которого была собака, я прошел по берегу
взад и вперед.  Окончательно  убедил себя в незыблемой  материальности мира,
подобрал термос и гостиничное имущество, после чего вернулся в "Ковчег".
     Но  отчета решил не  писать, пока  не  увижу  Василиска  еще  раз  и не
удостоверюсь либо в  том,  что это  кунштюк, либо в  том, что я спятил и мое
место в лечебнице у доктора Коровина.
     Как  назло,  две  последующие  ночи  выдались  пасмурные.  Я  гулял  по
осточертевшим  улицам Арарата,  пил  святую  газировку и  ямайский  кофе, от
нечего делать читал всякую ерунду в  монастырской читальне. Но третья  ночь,
наконец, сулила быть лунной, и я с замиранием сердца приготовился снова идти
на косу.  За время вынужденного безделья я так истерзал себе нервы ожиданием
и  внутренними спорами, что накануне  экспедиции смелость меня  почти совсем
оставила. Однако пропускать такой  случай было нельзя,  и я  принял решение,
показавшееся мне поистине Соломоновым.
     В  прошлом письме  я уже писал  про присяжного поверенного  из  Москвы,
поклонника  копченых  сигов и свежего  воздуха.  Фамилия его  Кубовский,  на
Ханаан он приезжает каждую  осень, уже в  течение  нескольких лет.  Говорит,
ноябрь здесь особенно хорош. Поселились мы в одной гостинице и несколько раз
обедали вместе,  причем он съедал и выпивал раз в пять больше, чем я (а ведь
аппетит  у  меня недурной, что  может  засвидетельствовать  ваш повар и  мой
благодетель   Кузьма  Савельевич).  Кубовский  -  человек  трезвого  и  даже
кинического склада  мыслей, без  какого-либо интереса к сверхъестественному.
Он, например, склонен  любые проявления  человеческой  психологии  толковать
исключительно с  точки  зрения принятия,  переваривания и  эвакуации пищи. К
примеру,  увидит  меня в  задумчивости  по поводу  тайны  Черного  Монаха  и
говорит: "Э-э, голубчик, это вам  нужно остренького поесть, вся меланхолия и
пройдет".  Или показываю я ему издали романтическую даму,  что чуть было  не
отвлекла  меня  от  вашего  задания (ах,  Принцесса Греза, до  тебя  ли  мне
теперь?),  а Кубовский качает головой:  "Ишь бледная какая,  бедняжка. Поди,
кушает плохо, непитательно,  а от этого происходит вялость желудка и запоры.
Тут севрюжки  хорошо  с клюквенным  сиропом,  и после  непременно стопулечку
итальянской граппы либо французского кальвадоса. Кишечник и оживится". Ну, в
общем, вам понятно, что это за субъект. Вот я и придумал: возьму его с собой
под предлогом  ночного променада, полезного  для  пищеварения. Во-первых,  в
компании не так страшно будет, во-вторых,  ежели Василиск - галлюцинация, то
адвокат ее  не  увидит,  а  в-третьих,  если тут цирковой  трюк, то  этакого
прозаика  на мякине не проведешь.  Предупреждать  своего спутника нарочно не
стал - для чистоты опыта.
     В том, видно, и заключалась моя ошибка и моя вина.
     Все произошло  в точности, как давеча.  Я нарочно  Кубовского  лицом  к
Окольнему острову усадил и сам смотрел  не  отрываясь  на  то  самое  место.
Никого  там  не  было,  никого  и ничего,  это  несомненно.  Но стоило  луне
пробиться сквозь  легкие облака,  как  на  воде  появился  уже знакомый  мне
призрак, который почти сразу же окутался ослепительным сиянием.
     Голоса на сей  раз я не  услышал, потому  что мой  киник  -  он как раз
собирался отправить  в рот шоколадную  бонбошку -  заорал  диким голосом и с
неожиданным проворством бросился бежать. Я  не  поспевал за ним (да-да, едва
по коже разлился тот самый омерзительный могильный холод, как я  утратил всю
свою  решимость) и,  верно, не догнал бы до самой городской окраины, если бы
на середине пути Кубовский вдруг  не  повалился ничком.  Я присел над  ним и
уви