Не договорив, Коровин потянул ручку,  и из проема  заструился  неземной
красноватый свет. Донеслось тихое пощелкивание, звякнуло стекло.
     Митрофаний заглянул внутрь.
     У  длинного стола,  уставленного аппаратами  и  инструментами  неясного
назначения, склонилась  маленькая фигура  в просторной блузе.  Под  потолком
горел фонарь, обмотанный красным фуляром, - отсюда и диковинное освещение.
     Человечек,  скрючившийся над  столом,  смотрел  через  какой-то  хитрый
микроскоп на тисочки, в которых была вертикально зажата черная металлическая
пластинка.  За пластинкой на специальной подставке стояла пустая колба. Нет,
не пустая - на самом донышке поблескивала крошечная горка  какого-то порошка
или, может, мелкого песка.
     Исследователь был  так  увлечен своими  наблюдениями,  что не расслышал
шагов. Вид у него был  чудной:  на  голове пожарная каска, к груди  привязан
цинковый таз - обычный, в каких стирают белье.
     - Так вот куда  каска с пожарного щита подевалась, - вполголоса  сказал
ассистент. - Ко мне Фролов приходил, жаловался. Я  вас, Донат  Саввич, из-за
ерунды беспокоить не стал.
     Не ответив помощнику, Коровин шагнул вперед и громко позвал:
     - Господин Лямпе! Сергей Николаевич! Что это за тайны подземелья?
     Маленький человек оглянулся, замахал на вошедших руками:
     - Вон,  вон!  Нельзя! Ее  ничем не остановишь!  Ничем! Железо пробовал,
медь пробовал, сталь,  олово,  теперь вот цинк - как нож через  масло!  Буду
жесть. -  Он  показал на кусок кровельной  жести, лежащий  на краю стола.  -
Потом свинец, потом серебро! Что-то ведь должно ее удерживать!
     Рядом  с жестью действительно  поблескивал  лист тусклого  металла  и -
гораздо ярче - серебряный поднос.
     - Так, - констатировал Коровин.  - Поднос похищен из моего буфета. Да у
вас, Лямпе, ко всему букету  патологий еще и клептомания!  Стыдитесь, Сергей
Николаевич. А еще апологет нравственности.
     Физик смутился, забормотал невнятное:
     - Да, нехорошо. Но где  же? Время! Ведь никто, ни один! Все сам! А  еще
золота бы. Я на золото очень. И металлы родственные!  Или  уж прямо платину,
чтоб подобное подобным. Но где, где?
     Митрофаний вышел вперед, воззрился  на тщедушного  Лямпе  сверху  вниз.
Густым, не допускающим ослушания голосом сказал:
     -  Я  вам,  сударь,  вопросы задавать буду. А  вы отвечайте внятно, без
утайки.
     Ученый рассмотрел архиерея, склонив голову  набок.  Потом вдруг вскочил
на  стул  и  сдернул с  лампы  красную  тряпку -  освещение в  комнате стало
обыкновенным.
     Даже стоя на стуле,  Лямпе был ненамного выше величественного епископа.
Странный  человек полез в карман блузы,  достал  большие очки  с фиолетовыми
стеклами,  водрузил  их на  нос  и  снова затеял осматривать преосвященного,
теперь еще обстоятельней.
     - Ах, ах, -  закудахтал он, - сколько голубого! И оранжевый, оранжевый!
Столько никогда!
     Сдернул очки, уставился на Митрофания с восхищением.
     - Чудесный спектр! Ах, если бы раньше!  Вы  сможете!  Скажите  им!  Они
такие!  Даже этот! - показал ученый на Доната  Саввича. - Я ему, а он иглой!
Остальные хуже! Малиновые, все малиновые! Ведь нужно что-то! И срочно! Ее не
остановишь!
     Владыка, хмурясь, подождал, пока Лямпе утихнет.
     - Не юродствуйте. Мне все известно. Это ваше?
     И пальцем Бердичевскому: дай-ка.  Товарищ прокурора, пристроившийся под
лампой читать послание Пелагии,  вынул из сумки  рясу, сапоги, фонарь, после
чего снова уткнулся в листки. Казалось, допрос его совершенно не занимает.
     При виде неопровержимого доказательства  Лямпе заморгал, зашмыгал носом
- в общем, сконфузился,  но меньше,  чем раньше,  когда доктор уличил  его в
воровстве.
     -  Мое,  да.  А как?  Ведь  никто!  Придумал.  Раз малиновые.  Пусть не
понимают, лишь бы не совались. Жалко.
     - Зачем  вы разыгрывали этот кощунственный спектакль?  -  повысил голос
епископ. - Зачем пугали людей?
     Лямпе прижал руки к груди, затараторил еще чаще. Видно было, что он изо
всех сил пытается объяснить нечто очень для него важное и никак не возьмет в
толк, почему его отказываются понять:
     - Ах, ну я же! Малиновые, непробиваемые! Я пробовал! Я тому, безлицему!
Он  ни слова! Я  ему! - снова показал  он  на Коровина. - А  он меня колоть!
Дрянью! Потом два дня голова! Не слышат! Глас! В пустыне!
     - Это он про усыпляющий  укол, который я был вынужден  ему назначить, -
пояснил доктор. - Какая злопамятность, ведь уже месяца три прошло.  Очень он
тогда  перевозбудился.  Пуще,  чем  сейчас.  Ничего,  сутки   поспал,   стал
спокойнее. Совал мне тетрадку,  чтоб я прочел его записи. Где там - сплошные
формулы. И на полях  вкривь  и  вкось, с тысячей восклицательных знаков, про
"эманацию смерти".
     - Это чтоб  яснее!  - в отчаянии закричал Лямпе, брызгая слюной. - Надо
по-другому. Я думал! Дело не в смерти! Ничем не остановишь, вот  что. Может,
"пенетрация"?   Потому  что   через  все!  Но  "пенетрирующая  эманация"  не
выговоришь!
     -  Так вы, стало  быть, не отрицаете, что наряжались Василиском, ходили
по воде  и  светили  из-за  спины своим  хитроумным  фонарем? - перебил  его
владыка.
     - Да, суеверием по суеверию. Раз не слышат. О, я очень хитрый.
     -  И  бакенщику  в окно грозили, гвоздем по  стеклу скребли? А после  в
избушке напали на Ленточкина, на Лагранжа, на Матвея Бенционовича?
     - Какая избушка? - пробормотал Сергей Николаевич. - Гвоздем по стеклу -
бр-р-р,  гадость!  -  Он  передернулся.  -  К  черту  избушку! Про  главное!
Остальное чушь!
     - И в окно Матвею Бенционовичу не стучали, встав на ходули?
     Физик удивился:
     - Зачем ходули? А стучать?
     Товарищ прокурора, дочитавший письмо, негромко сказал:
     - Владыко, это  не мог быть Сергей Николаевич.  Она ошибается. Посудите
сами. Сергей Николаевич знал, что в ту ночь меня  перевели со  второго этажа
на  первый. Зачем  бы ему понадобились ходули?  Нет,  это был кто-то другой.
Некто, не осведомленный о том, что я переместился в спальню первого этажа.
     Кажется,   способность   к  логическому  размышлению   у  Бердичевского
восстановилась, и это преосвященного порадовало. Но тогда получается...
     - Так  был еще один Василиск?  -  Архиерей  затряс  головой, чтоб лучше
думала.  -  Драчливый? Который ударил Пелагию, а перед тем  таким же манером
нападал на вас, Алешу и Лагранжа? Нелепица какая-то!
     Матвей Бенционович осторожно заметил:
     -  К выводам я пока не готов.  Однако взгляните на  Сергея Николаевича.
Разве  у  него достало бы силы  поднять бесчувственное тело и  переложить  в
гроб,  стоящий на  столе? Алексея  Степановича  еще куда  ни  шло, хотя тоже
сомнительно,  но уж меня-то определенно не поднял бы. Я ведь  тяжелокостный,
за пять пудов.
     Митрофаний  посмотрел  на  Бердичевского,  как бы  взвешивая,  потом на
худосочного физика. Вздохнул.
     - Ну  хорошо, господин  Лямпе. А где  же вы  были той  ночью? Ну, когда
Матвея Бенционовича положили к вам в спальню?
     -  Как где?  Здесь.  - Ученый  обвел  рукой  стены  подвала, после чего
потыкал пальцем на  приборы.  -  Все главное сюда.  Все-таки  каменные.  Я -
ладно,  я  исследователь. А ему [Лямпе кивнул на  Бердичевского]  не  нужно.
Опасно.
     -  Да что  опасно-то? -  воскликнул напряженно  вслушивавшийся  в  бред
владыка. - О какой опасности вы все время толкуете?
     Лямпе умолк, косясь на доктора и нервно облизывая губы.
     - Слово? - тихо спросил он преосвященного.
     - Какое слово?
     - Чести. Не перебивать. И не колоть.
     -  Слово.  Перебивать  не  стану и уколы делать  не позволю.  Говорите,
только медленно. Не волнуйтесь. Но Сергею Николаевичу этого было мало.
     -  На  этом,  -  показал  он на грудь преосвященного, и  тот,  кажется,
понемногу приучившийся понимать странную речь коротышки, поцеловал панагию.
     Тогда  Лямпе  удовлетворенно  кивнул  и  начал, изо  всех  сил стараясь
говорить как можно яснее.
     - Эманация. Пенетрационные лучи. Мое название. Маша  хочет  по-другому.
Но мне больше так.
     - Опять лучи! - простонал  Донат Саввич. - Нет, господа, вы как хотите,
а я крест не целовал, так что пойдемте-ка, коллега, на свежий воздух.
     Оба  эскулапа   вышли  из  подвала,  и  Сергей  Николаевич  сразу  стал
спокойнее.
     - Я знаю. Говорю  не так. Все время  вперед. Слова  слишком  медленные.
Нужно более совершенную коммуникативную  систему.  Чтоб сразу мысль. Я думал
про это.  Посредством  электромагнетики? Или биологического импульса?  Тогда
все меня поймут. Если бы прямо  мысли - из глаз в глаза, это бы лучше всего.
Нет, глаза плохо.  - Он загорячился. - Выколоть бы глаза! Только сбивают! Но
нельзя! Все на зрении. А зрение - обман, ложная информация. Несущественное -
да,  но  главное упускается.  Убогий аппарат. - Лямпе ткнул  пальцем  себе в
глаз. - Всего семь цветов спектра! А их тысяча, миллион, бессчетно!
     Тут он замотал головой, сцепил перед собой руки.
     - Нет-нет, не про то. Про пенетрацию. Я постараюсь. Медленно. Слово!
     Физик испуганно посмотрел  на  владыку  - не перестанет ли слушать,  не
отвернется ли. Но нет, Митрофаний слушал сосредоточенно, терпеливо.
     - Там Окольний, так? - показал Сергей Николаевич вправо.
     - Так,  - кивнул владыка, хотя  знать  не  знал, в какой стороне отсюда
находится скит.
     - Легенда, так? Василиск. Огненный перст с небес, горящая сосна.
     - Да, конечно,  это  легенда, - согласился епископ. -  Религия содержит
много волшебных преданий, они отражают человеческую  тягу к чудесному. Нужно
воспринимать эти истории иносказательно, не в буквальности.
     - Именно  что  буквально!  -  закричал Лямпе. - Буквально!  Так и было!
Перст, сосна! Даже угли есть! Закаменели, но видно, что ствол!
     - Погодите,  погодите, сын мой, - остановил его Митрофаний.  -  Как  вы
могли  видеть  обгорелый  ствол  той  сосны?  Вы  что...   -  Глаза  владыки
расширились. - ...Вы что, были на Окольней острове?!
     Сергей Николаевич как ни в чем не бывало кивнул.
     - Но... но зачем?
     - Нужна была добрая эманация. Злой, серого колора,  много. Не редкость.
А беспримесный оранж, как ваш, почти никогда.  Даже точный оттенок не мог. А
нужно  -   для  науки.  Думал-думал.  Эврика!  Схимники  -  праведные,  так?
Себялюбие,  алчность,  ненависть   близки  к  нулю,   так?  Значит,  сильная
нравственная эманация!  Логика! Проверить, замерить.  Как? Очень просто. Сел
ночью в лодку, поплыл.
     - Вы плавали в скит, чтобы  измерить нравственную эманацию схимников? -
недоверчиво переспросил владыка. - Этими вашими фиолетовыми окулярами?
     Лямпе кивнул, очень довольный, что его поняли.
     - Но ведь это строжайше воспрещено!
     - Глупости. Суеверие.
     Преосвященный  хотел   вознегодовать   и  даже   бровями  задвигал,  но
любопытство было сильнее праведного гнева. Не удержался, спросил тихонько:
     - И что там, на острове?
     - Холм, сосны, пещера.  Царство смерти. Лысые. Неприятно.  Но  неважно,
главное - шар.
     - Что?
     - Шар. Там так. Ход, по бокам камеры. Внутри, под верхушкой - круглая.
     - Что "круглая"?
     -  Пещера.  Туда и  попал. Пробил  свод. Потом  дыра  корнями,  травой,
землей, теперь не видно. А ствол еще  видно.  Восемьсот лет, а  видно! Угли.
Шар, как  большая-большая тыква. Еще  больше.  Как... -  Лямпе огляделся  по
сторонам. - Как кресло.
     - В круглой  пещере, которая под  вершиной холма, лежит шар? -  уточнил
Митрофаний. - Что за шар? Сергей Николаевич страдальчески вздохнул:
     -  Ну  я  ведь  уже.  Сверху. Пробил свод. Еще  тогда,  когда Василиск.
Метеорит. Упал, пробил, зажег сосну. Ночью далеко видно. Вот он и увидел.
     -  Кто, святой  Василиск?  - Архиерей потер лоб.  - Постойте. Вы хотите
сказать, что восемьсот лет назад он видел, как на землю упало некое небесное
тело.  Решил, что это  указующий перст  Божий, пошел по воде  и  ночью нашел
остров по пылающей сосне?
     - По  воде  ходить  нельзя, - с неожиданной связностью заметил физик. -
Плотность не позволит. Не шел. На чем-то плыл. Не важно.  Важно,  что там. В
пещере. Куда упал.
     - А что там?
     - Уран. Слышали? Знаете? Смолка. Месторождение.
     Преосвященный подумал, кивнул.
     - Да-да,  я  читал в "Физическом вестнике".  Уран  это такой  природный
элемент, обладающий необычными свойствами.  Его  и  еще один элемент, радий,
сейчас  изучают  лучшие  умы Европы.  А  урановая  смолка -  это, если  я не
ошибаюсь, минерал, в котором содержание урана очень высоко. Так, кажется?
     -  Духовная  особа, а следите.  Хорошо, - похвалил Сергей Николаевич. -
Голубая аура. Умная голова.
     - Бог с ней, с моей головой. Так что смолка эта ваша?
     Лямпе приосанился.
     - Мое открытие. Ядро начинает делиться. Само. Нужен особенный механизм.
И название придумал:  "Ядерный Делитель".  Невероятно трудные условия.  Пока
невозможно. В природе теоретически может. Но при редком стечении. А тут  как
раз!  Редчайшее!  - Он  бросился  к  столу,  зашелестел  страничками  пухлой
тетрадки.  -  Вот, вот!  Я  ему,  а он  колоть!  Вот!  Метеорит,  высочайшая
температура - раз. Месторождение  смолки - два! Подземные источники - три! И
все!  Делитель! Природный!  Заработал! Энергия ядра, по цепочке! Пошла  - не
остановишь!  Восемьсот лет! Я Маше и Тото письмо! Нет, не верят! Думают, я с
ума! Потому что из сумасшедшего дома!
     - Да постойте же! - взмолился  Митрофаний, у  которого от напряжения на
лбу выступили  капли пота.  -  От  падения  метеорита  в месторождение урана
заработал какой-то природный механизм, начавший источать энергию. Я ничего в
этом не смыслю, но предположим, все так, как вы говорите. Однако в чем здесь
опасность?
     - Не  знаю. Не медик. И в тетрадь не  писал,  потому  что не  знаю.  Но
уверен. Совершенно уверен. Я там  несколько часов, а рвота, потом лихорадка.
Схимники все  время. Вот и умирают. Полгода, год -  и  смерть. Преступление!
Надо закрыть! А никто. Не слушают! Я к тому, с черепом. Он на меня рукой...
     - С каким  черепом? - опять перестал понимать преосвященный. - Про кого
это вы?
     - Ну, на лбу. Вот тут. Который без  лица, с дырками. Там. - Физик снова
махнул рукой в сторону Окольнего острова.
     - Схимник? Старец Израиль? У которого на куколе вышит череп с костями?
     - Да. Главный. Нет, машет! Я к Коровину, а он иглой! Я тетрадь, а он не
читает! -  Голос Сергея Николаевича задрожал от давней обиды. - Думал-думал,
придумал.  Черный  Монах.  Испугаются. Проклятое  место.  И  тогда  спокойно
исследовать. Без помех.
     - Но как вы обнаружили эманацию? Помнится, я читал, что излучение этого
рода не воспринимается органами чувств.
     Лямпе горделиво улыбнулся:
     -  Не  сразу. Сначала пробу  шара. Сразу понял  - метеорит. Оплавленная
поверхность.  Радужная.  Красиво.  Особенно   когда  фонарем.  Тайна  скита.
Священная.  Старцы секрет. Восемьсот лет. Потому, наверно,  и молчание. Чтоб
не проболтались.  Пробу и  так, и этак.  Ничего.  Твердость  исключительная.
Приплыл снова.  Напильник закаленной стали. Все равно никак.  Тогда алмазный
напильник. Из Антверпена. Почтой.  Помогло.  За  четверть  часа  - вот,  три
грамма. - Он показал на горку порошка в колбе. - Для анализа довольно.
     - Вы выписали по  почте из Антверпена алмазный напильник? -  Митрофаний
вытер платком испарину, чувствуя, что  его  голова,  хоть и с голубой аурой,
отказывается вмещать столько поразительных сведений. - Но ведь, должно быть,
очень дорого?
     - Возможно. Все равно. У Коровина денег много.
     - И Донат Саввич даже не спросил, зачем вам такая диковина?
     - Спросил. Я рад. Объяснять - он руками. "Про эманацию не  желаю, будет
вам напильник". Пускай. Главное - получил.
     Владыка с любопытством посмотрел на стол.
     - Где же он? Как выглядит? Ученый небрежно махнул рукой:
     - Пропал. Давно. Неважно, больше не нужен. Не перебивайте глупостями! -
рассердился он. - Крест целовали! Слушайте!
     - Да-да, сын мой, простите, - успокоил его преосвященный и обернулся на
Бердичевского  -  слушает  ли.  Тот слушал, и  превнимательно,  но, судя  по
наморщенному лбу, мало что понимал. В отличие от епископа Матвей Бенционович
новостями научного прогресса интересовался мало, кроме юридических  журналов
почти ничего не читал и про таинственные свойства радия и урана, разумеется,
ничего не слышал.
     - Так что показал анализ метеоритной субстанции? - спросил владыка.
     - Платино-иридиевый самородок. Оттуда. - Лямпе ткнул пальцем в потолок.
-  Иногда из космоса.  Но редко, а такой огромный никогда. Конечно, стальным
напильником никак! Плотность двадцать два! Только  алмазом. И с места никак.
Пудов полтораста-двести.
     - Двести пудов платины! - ахнул товарищ прокурора. - Но это же огромная
ценность! Почем унция платины?
     Сергей Николаевич пожал плечами.
     -  Понятия.  А  ценности  никакой.  Одна  опасность.  За восемьсот  лет
пропенетрирован  насквозь.  Я  обнаружил:  лучи.  - Он кивнул  на  колбу.  -
Проходят через все. В  точности как писал Тото. Про опыт с фотопластинкой. И
Маша писала. Раньше. Коровин им письмо. Что  я в сумасшедшем доме. Теперь не
пишут.
     - Да-да, я читал про парижские опыты с радиевым излучением, - припомнил
владыка. - Их проводил Антуан Беккерель, и еще супруги Кюри, Пьер и Мария.
     - Пьеро -  малиновая голова, - отрезал  Лямпе. - Неприятный. Mania зря.
Лучше старой девой. А Тото Беккерель умный, голубой. Я же про них все время:
Маша и Тото. Игнорамусы! И Коровин! Хорош остров! На пристань ходил, смотрел
в спектроскоп. Вдруг кто  умный. Поможет. Объяснить им. У меня никак. Хорошо
теперь вы. Поняли, да?
     Он смотрел на архиерея со страхом и надеждой.
     - Поняли?
     Митрофаний  подошел к  столу,  осторожно  взял колбу, стал смотреть  на
тускло поблескивающие опилки.
     - Значит, самородок заражен вредными лучами?
     - Насквозь. И вся пещера. Восемьсот лет! Если даже шестьсот, все равно.
Не остров  - эшафот.  -  Сергей  Николаевич схватил преосвященного  за рукав
рясы.  - Вы  для них  начальство!  Запретите!  Чтоб  никто! Ни один!  А  тех
обратно! Если не поздно. Хотя нет, их поздно. Я слышал, недавно нового. Если
в  круглую  не  заходил, или недолго, то  еще,  может, можно. Спасти.  Двоих
прежних - нет. А этого еще возможно. Сколько он? Пять дней? Шесть?
     - Это  он про нового схимника, насчет которого сестра Пелагия ошиблась,
- пояснил озадаченно нахмурившемуся  епископу Бердичевский. - Надо же, мне и
в голову не приходило, что ваша монашка и госпожа Лисицына - одно лицо.
     - Я тебе про это  после  объясню, -  смутился  Митрофаний. - Понимаешь,
Матвей,  по  монашескому  уставу  сие,  конечно,  вещь  недопустимая,   даже
возмутительная, но...
     - Хватит глупости, -  бесцеремонно дернул архиерея за рясу Лямпе. - Тех
вывезти. Новых не пускать. Только меня. Сначала нужно экранирующий материал.
Ищу.  Пока  ничего.  Медь  нет, сталь нет,  жесть нет.  Может,  свинец.  Или
серебро. Вы умный. Я покажу.
     Он потянул владыку  к столу, перелистнул тетрадку, начал водить пальцем
по выкладкам и формулам. Митрофаний смотрел с интересом, а иногда даже кивал
- то ли из вежливости, то ли и вправду что-то понимал.
     Бердичевский  тоже  заглянул, поверх узкого  плеча Сергея  Николаевича.
Вздохнул. В жилетном кармане у него тренькнуло четыре раза.
     - Господи, владыко! - вскричал товарищ прокурора. - Четыре часа ночи! А
Полины Андреевны, Пелагии, все нет! Уж не случилось ли...
     Он  поперхнулся  и не  закончил вопроса  - так  изменилось  вдруг  лицо
Митрофания, исказившееся гримасой испуга и виноватости.
     Оттолкнув увлекательную тетрадку, владыка неблагостно подобрал  рясу, с
топотом бросился из подвала вверх по лестнице.
        "Пещера"
     В "Непорочной  деве", куда  Полина Андреевна заехала  из клиники  взять
необходимые для экспедиции вещи, пос