Долгими ночами  Сотник  возвращался  в  родные  места,
видел во сне крыши Киева, смеялся вместе с Эрзёй и Мокшей,  брёл  по  берегу
Днепра со счастливыми Ясной и Рагдаем. Казалось, что  скверный  сон  наконец
кончился, но всякий раз просыпался с безысходной тоской в  сердце.  Бездумно
лежал  таращась  в  темноту,  пока  сизый  рассвет  не  пробирался  в  избу,
высвечивая закопчённую солому кровли.
   Однако, время занятое натаскиванием Вертеньских молодцев незаметно шло и,
в конце концов, перевалило середину  зимы.  На  Масленицу  воспитанники  уже
довольно лихо покувыркали зрелых мужей, слывших завзятыми кулачными бойцами,
а возникшие было обиды были быстро  залиты  медовухой.  В  самом  конце,  на
потеху собравшихся, Сотник выпустил нескольких учеников в  шеломах,  толстых
тулупах, со щитами и деревянными мечами. Народ восторженно  улюлюкал,  глядя
как румяные парни показывают  воинский  навык.  На  бойцов  уже  смотрели  с
уважением. Пацаны помельче сгорали от зависти и, наломав  прутьев,  норовили
повторить увиденное. Девки украдкой засматривались на Извека,  но  дружинник
по простоте душевной не замечал их внимания. Самим же красавицам, гоношиться
с гостем покон не велел.
   Дни становились длинней, мало-помалу урезая морозные вьюжные ночи.  Извек
уже присмотрел полдюжины ловких  ребят,  которых  повезёт  в  Киев.  К  тому
времени как дороги освободятся от снега, каждый  будет  стоить  трёх-четырёх
земляков обучавшихся вместе с ними. Предстояло раздать их семьям  по  горсти
гривен,  как  первое  жалование  сыновей.  Это  хоть  как-то  утешит  горечь
расставания и смягчит потерю пары рабочих рук.
   После  Масленицы  время  пробежало,  как  весенний  ручеёк  и  скоро,  по
зеленеющей траве, Сотник с молодыми дружинниками направились в Киев. Уже  за
день до места, Извек ловил носом запахи знакомых земель, жадно  всматривался
вдаль, где вот-вот должны были показаться родные  холмы.  Истосковавшись  за
полгода, Сотник едва держался,  чтобы  не  пустить  Ворона  вскачь.  Однако,
дороги ещё не просохли и приходилось из осторожности держать лёгкую рысь.
   Подъезжая к берегу Днепра, издали  заметил  над  рекой  одинокую  фигурку
Ясны. Как и полгода назад, её взгляд по  прежнему  был  прикован  к  склону,
хранящему тайну гибели Рагдая. Сотник помрачнел. Сжав губы, решил  набраться
мужества, да победив необъяснимое чувство вины, как-нибудь зайти  проведать.
Не видя причин для хмурости, парни переглядывались и удивленно  косились  на
темнеющий вдалеке силуэт.
   Заметив их растерянность, Извек пустил Ворона шагом и негромко произнёс:
   - Это, ребятушки, сильнее смерти. И жизни, пожалуй, тоже.
   Заметив непонимающие взгляды учеников, грустно улыбнулся. Историю  Рагдая
и его невесты надо рассказывать целиком. Подумав с чего начать, он  ещё  раз
оглянулся на далёкую фигурку Ясны и заговорил...
   Все превратились в слух. Восхищённо качали головами,  узнавая  каким  был
Рагдай, как умудрился добыть легендарный щит Олега, долгие годы  оберегавший
неприкосновенность разжиревшего Царьграда. Как великая любовь хранила  воина
в самых жестоких  сечах.  Как  вся  дружина  ждала  его  возвращения,  чтобы
погулять на свадьбе лучшего княжьего лазутчика. И как  погиб  он,  у  самого
Киева, прикрывая отход Залешанина.
   ...К концу истории ученики насупились, в глазах пропал  юношеский  задор,
на безусых лицах играли желваки. До самого детинца ехали молча,  примеряя  к
себе поступок Рагдая, легендарного рыкаря-берсерка, заплатившего долг  чести
собственным счастьем.
   Передав молодцев воеводе, Извек с  облегчением  вздохнул  и  двинулся  на
поиски Эрзи с Мокшей. Наконец-то предстояло посидеть со старыми  друзьями  и
послушать, что новенького в Киеве. По дороге к корчме,  из  окна  одного  из
теремов, донеслись едкие смешки. Сотник едва не застонал от  досады:  совсем
забыл про Млаву, ехидную боярскую дочку, живущую  на  этой  улице.  Ехал  не
оглядываясь. Пока не свернул в проулок, за спиной всё слышался  её  неуёмный
смех и подхихикиванье дворовых девок. Наконец из-за угла показалась знакомая
коновязь. Ворон всхрапнул, заставляя сородичей обратить  на  себя  внимание.
Приблизившись, поприветствовал знакомых жеребцов  тихим  ржанием,  угрожающе
зыркнул на новеньких и гордо прошествовал к своему законному месту.
   - Ладно тебе задираться! - рассмеялся  Сотник  спрыгивая  с  седла.  Руки
быстро привязывали повод, а глаза уже скребли истёртую  кольчужными  плечами
дубовую ляду.
   Еле удерживаясь, чтобы  не  поскакать  вприпрыжку,  поправил  перевязь  с
мечом, согнал с лица счастливую улыбку и степенно, потихоньку толкнул дверь.
   В  журке  всё  было  по-старому.  Сидящие,  за  негромкими   разговорами,
неторопливо губили питейные запасы хозяина,  изредка  оглядываясь  на  гогот
компании, собравшейся вокруг Мокши. Эрзя был тут же, по обыкновению  дремал,
привалившись к стене и, лишь изредка вставлял словцо  в  складные  прибаутки
друга. По соседству расположились Сухмат с Рахтой и тихим северным  колдуном
прижившимся в их доме.
   Льок сутулился над кружкой, которой маленькому  шаману  хватало  на  весь
вечер. Одним ухом  слушая  разговоры,  он  что-то  шептал  себе  под  нос  и
забавлялся с забредшим на стол тараканом. То заставлял бегать  вокруг  своей
кружки, то петлять между кружками Сухмата и Рахты.
   Заметив усача, в очередной раз несущегося между рук, Рахта сдул  таракана
на пол и зло зыркнул на скуластого Льока.
   - Ты чё, колдовать сюда пришёл? Тут тебе не дома! Тут тебе благородная  и
почтенная журка. Уймись, не то сейчас вторую порцию налью!
   Льок испуганно закивал и уткнулся сплюснутым носом в  кружку.  Припомнив,
как однажды попробовал выпить всё, что налили,  вздрогнул,  передернулся  от
жутких воспоминаний и прилежно отхлебнул.
   - Так-то лучше, - одобрил  Рахта  и  снова  прислушался  к  разговору  за
соседним столом.
   В этот момент взгляд Мокши наконец упал на вошедшего  и  полумрак  корчмы
протаранил его восторженный рёв.
   - Ящер меня задери-прожуй-выплюнь, если это не борода  Сотника.  То-то  у
меня нынче весь нос исчесался. Хозяин! Не дай  великим  воинам  умереть  под
твоей крышей от подлой жажды. Неси чем спастись друзьям славного Извека!
   - Ага, - поддакнул Эрзя, кивнув на дородного Мокшу. - А один великий  вой
ещё и от голода пухнет!
   Извек качая головой направился к столу.  Тут  же  на  лавке  обнаружилось
свободное место, а над столом будто бы посветлело от  улыбок,  засиявших  на
суровых лицах. Не успел сесть, как посыпались вопросы:
   - Невесту себе не присмотрел?
   - Как оно там, на отшибах? Каковы бойцы? Не пора ли нам на покой?
   - Много ли привёл?
   Водопад любопытства прервал рык Мокши.
   - Будя горланить, дайте  человеку  в  кружку  заглянуть.  Чай  с  дороги,
намаялся, проголодался, высох весь, как лист. Пущай брюхо расправит. А  пока
сами расскажите как тут у нас дела, да какие новости.
   Тут же, не дав никому рта  раскрыть,  пустился  в  привычные  рассказы  с
пояснениями, не всегда совпадающими с правдой.
   - Значится так, - начал он. - Дела у нас тут как всегда  неважные.  Токмо
соберёшься поспать, как трубят в поход, а токмо  захочешь  поразмяться,  так
трубят, чтобы возвращались. Как  ты  уехал,  с  ног  сбились,  всё  мотались
проверять примученные земли. Позже, то в Искоростень, то в  Новгород,  то  к
Чуди, по поручениям, шастали. Чё-то у Владимира готовится несусветное, а  чё
- никто не ведает .Ни те повоевать, ни те поспать спокойно не пришлось.
   Намедни, правда, повеселились. Услыхали, что  в  наших  краях  заблудился
хазарский отряд. Мы  на  коней.  Выдвинулись,  что  осенний  ветер,  быстро,
могуче... только не в ту сторону. Пока разворачивались, да  зимними  волками
по округе рыскали, повстречали бродягу. Тот,  дурья  башка,  брякнул,  будто
видел в полудне оттедова отряд. Мы туда. По пути  нашли  телегу  с  бочками.
Вокруг - никого. Мы спросили - нам дали, ну,  мы  дальше.  К  ночи  углядели
блеск на опушке леса, присмотрелись издаля, по  всему  -  ворог,  не  иначе.
Присмотрелись ещё, ну ясное дело - ворог. Развертаемся в боевой  порядок  и,
уже в темноте, атакуем...
   Мокша прервался,  уткнув  глаза  в  глубокую  посудину,  захлюпал  пивом.
Сидящие за столом щурились, едва удерживая  расползающиеся  щёки.  Эрзя,  не
открывая глаз, поймал языком кончик уса, уложил на зуб и  принялся  медленно
грызть. Сотник ждал, пока Мокша допьёт, но тот, будто  обзаведясь  бездонной
кружкой, всё сопел, побулькивал, звучно глотал и причмокивал. Извек прожевал
мясо и, потеряв  терпение,  постучал  мослом  по  кружке  Мокши.  Рассказчик
встрепенулся, словно очнувшись от сна, оторвался от питья и, как ни в чём ни
бывало, уставился на друга.
   - Так дальше-то чё? - напомнил Сотник. - Атаковали в темноте, ну и...
   - Ну и бились до утра! - отчеканил Мокша. - Чё ж ещё  может  быть?!  Сеча
была горячей и беспощадной... оружия наломали... Ты же нас знаешь!  К  утру,
вокруг ни одного живого врага...
   - И дерева тоже! -  тихонько  проронил  Эрзя  и,  над  столом  раскатился
дружный гогот.
   Извек в сердцах плюнул и шутливо нахмурился. Опять в  Мокшиной  байке  на
ложку правды пришлось ведро кривды. Однако, когда смех стих, Эрзя  терпеливо
пояснил:
   - Там на опушке ярл Якун своих хлопцев искал, они в наших лесах дорог  не
знают, вот и заплутались. А  тут  конная  атака.  Ярл  людей  спешно  в  лес
задвинул, и до рассвета сидел, пока  Мокша  с  отрядом  опушку  от  деревьев
отчищал. Вылезли утром, вокруг древа и кусты едва не с корнем, Мокшины бойцы
кто в ссадинах, кто в синяках, кто от усталости неживой. Над опушкой перегар
такой, что мухи дохнут. Короче, повоевали.
   - Видать мало в телеге бочек было, - подытожил Извек. - Да  и  в  каждой,
небось на донышке.
   - Пустые! - махнул рукой Мокша. - Вот мы с досады и очумели...
   - Тогда надо здесь подмолодиться. - встрял  из-за  спины  хозяин  корчмы,
протягивая очередной кувшин.
   - За возвращение! - донеслось из-за соседнего стола.
   Извек обернулся. Приложив руку  к  груди,  благодарно  кивнул  Сухмату  с
Рахтой, мельком заметил  как  Льок  со  вздохом  поднял  чеплагу.  Подмигнул
маленькому ведуну, мол, ничего, привыкнешь.
   Загремели бадейки  кружек,  поднялись  руки,  плеснули  янтарные  брызги,
заклокотало в горячих глотках. Вот и домой вернулся...  мелькнуло  в  голове
Сотника. Как говаривал Эрзя: без семьи, любая журка - дом. Разговоры потекли
своим чередом и скоро большая часть новостей  была  рассказана  и  дополнена
суждениями, как мясо приправляется душистыми травами и солью.
   Расходились затемно. Прихватив пару кувшинов  на  утро,  Эрзя  сграбастал
Сотника и, убедившись что Мокша не отстаёт, направился из журки.
   - Завтра велено быть на дворе.  Должно  внимать  заморским  гостям,  коих
Владимир последнее время всё более привечает. Видать снова будут про  кресты
талдычить.
   - И жить поучать. - добавил Мокша угрюмо. - А нам надобно сполнять и быть
готовым.
   Сотник собрался было услышать,  к  чему  надо  быть  готовым,  но  друзья
умолкли до самого дома. Лишь завалившись  на  лежанку,  Эрзя,  уже  засыпая,
неохотно обронил:
   - Впрочем сам завтра узнаешь, на что покон менять будем...
   Извек приподнялся на медвежьей шкуре, но  Эрзя  уже  размеренно  засопел.
Через пару мгновений  к  сопению  присоединились  вдохновенные  всхрапывания
Мокши.
   - Ну вот и поговорили. - вздохнул  Извек  опуская  голову.  Сон  не  шёл.
Непонятные слова друзей беспокойно копошились  в  голове,  вызывая  странное
гадостное чувство.
   Глава 4
   Худо не тогда, когда всё плохо.
   Худо, когда не знаешь как сделать лучше.
   Витим - Большая Чаша.
   Остатки ночи прошли в беспокойном забытьи, когда всеми силами  стараешься
заснуть и только проснувшись, понимаешь,  что  всё-таки  спал.  Первым,  что
услыхал Сотник,  было  беззлобное  ворчание  Мокши.  Тот  сидел  за  столом,
подперев взлохмаченную голову широкой  ладонью.  Эрзя  уже  раздобыл  где-то
полдюжины яиц и, под  мутным  взглядом  Мокши,  копошился  в  поисках  соли.
Наконец соль отыскалась, и по  столу  громыхнули  пузатые  глиняные  плошки.
Длань Мокши, приглашая Извека к столу, описала в воздухе круг и остановилась
на кувшине. Троекратно булькнуло. Эрзя сыпанул на  стол  горсть  сухарей  и,
осторожно примерившись, пристукнул  скорлупу.  Отковыряв  на  вершинке  яйца
маленькую  прорубь,  присыпал  солью  и,  закинув  в  рот  сухарик,  высосал
содержимое. Долго с удовольствием жевал, и лишь проглотив, так же  аккуратно
взялся за пиво. Пил медленно, косясь то на неподвижного Извека, то на Мокшу,
начавшего уже вторую кружку...
   Надрыв соседского кочета в мгновение ока снял всех троих с лавки и  вынес
на двор. К княжьему детинцу  почти  бежали,  застёгивая  на  ходу  перевязи,
одёргивая рубахи и отдирая со  штанов  репей.  Заметив  толпящихся  у  ворот
ратников, сбавили ход: вроде успели. Уже влившись  в  толпу,  услыхали,  как
гуднул голос воеводы. На пятнадцатый удар  сердца  ровные  ряды  подчеркнули
раздолье княжьего двора. Каждый замер, ровный как  рубиль,  грудь  бочонком,
лицо камнем.
   Воевода двинулся вдоль строя. Направляясь от ворот к детинцу,  поглядывал
в лица десятников, читал по глазам как по берестяным грамотам: кто с  вечера
перебрал, кто только  по  утру  закончил,  а  кто  уже  успел  подмолодиться
кружкой-другой. Однако, видел, как харахорятся, напускают  на  рожи  ярости,
будто готовы в одиночку взять и Царьград, и свинарник  деда  Пильгуя.  Хотя,
любая собака знает, что Царьград взять легче.
   Завидуя  успевшим  опохмелиться,  воевода  закончил  огляд  и,   крякнув,
остановился у крыльца. Дверь распахнулась,  по  ступенькам  сбежал  гридень,
что-то быстро шепнул и помчался к конюшне. Воевода же встрющил брови  углом,
свирепо зыркнул на дружину и зычно, с оттягом рявкнул:
   - Сра-авняйсь! Соколом смотреть!  Пятый  десяток,  п-тичье  вымя,  скрыть
Мокшу! Больно рожа красна!
   Мокша враз притопился в строю, на его месте зажелтели  усы  Эрзи  и  ряды
вновь замерли в ожидании князя. Потекли долгие мгновения, в течении  которых
воевода три раза чесал в репе, четыре раза вытягивался как гусак и два  раза
оглядывался на двери. Заметив дремлющего Эрзю, лязгнул мечём в ножнах.
   - И не спать... п-птичье вымя!  Внимать  княжьим  гостям,  как  батьке  с
мамкой! Гости, они  -  люди  убогие,  чуть  что  забижаются!  От  сей  обиды
несварение могёт с ними приключиться. Что мне их, с княжьего пира,  на  себе
во двор выносить?
   Эрзя с неохотой приоткрыл глаза, отрицательно помотал головой. На крыльце
тем временем загрохотали сапоги. На свету показались  четыре  широкие  морды
княжьих гридней и две  -  приставленных  к  заморскому  послу.  Ощупав  двор
глазами, рослые парни остановились по обе стороны  от  двери,  пропуская  на
солнце Владимира. Князь выдвинулся на крыльцо, повёл  плечами,  будто  долго
пребывал неподвижным. В глазах дымка задумчивости.  Видно  встал  рано  или,
обмозговывая государственные дела, ещё не  ложился.  Когда  дружина  грянула
приветствие, очи прояснились и он, улыбнувшись, поднял руку. В полной тишине
зазвучал жёсткий, с металлическим отливом, голос:
   - Пришла пора  новых  времён!  А  в  новых  временах  со  старым  поконом
оставаться неспособно.  Будем  жить  по-новому.  Гожее,  веселее,  краше!  -
Владимир помолчал, видя недоумение тех, кто ещё не  успел  нацепить  на  шею
кресты. Продолжил громче. - Нам, отныне, ровнять правду  и  кривду,  а  надо
будет и реки вспять повернём! Но это будет позже! А пока что, всем  надлежит
знать истины нового покона. Внимайте!
   Князь обернулся к дверям, приглашающе повёл рукой. Из  мрака  детинца,  в
окружении подручных, выступил Сарвет. На плечах - мешковатая чёрная хламида,
плохо скрывавшая крепкую поджарую фигуру. Узкий, пояс затянут дорогим ремнём
в золотой оковке. На  груди  -  широкая  цепь  с  крупным  крестом.  Ноги  в
странных, для послов, крепких сапогах  воина.  Лицо,  с  коротко  стриженной
чёрной бородкой, хранит выражение успокоения и мира, однако  холодные  глаза
напрочь ломают всё напускное благообразие.
   Сотворив в воздухе чудаковатые знаки, Сарвет смиренно сложил  руки  внизу
живота и заговорил. После каждых пяти-шести фраз, подручные, как по команде,
повторяли знаки, прикладывая персты то ко лбу, то к  животу,  то  к  плечам.
Вторил жестам и Чернях, затесавшийся среди прочих. Он заранее  почуял,  куда
дует ветер и уже полгода щеголял, наскоро заказанным у ромеев, крестом.
   С крыльца полились непонятные речи о сыне бога, самого могучего из всех и
единственного. Про то, как в  далёких  краях,  толпа  простолюдинов  распяла
этого сына на кресте, а он потом воскрес. Дружинники тайком переглядывались,
пожимали плечами, зевали. Эрзя,  услыхав  про  божьего  сына,  едва  заметно
двинул усом и вполголоса, дабы слышали только рядом, обронил:
   - Видать и правда силён бог, коли его сына при нём тиранили, а он и  ухом
не повёл.
   По бокам захмыкали, но Эрзя  цыкнул  и  скроил  физиономию  внимательного
ученика. Сарвет  меж  тем  перешёл  к  святым  заповедям.  Громко,  нараспев
произносил каждую, объяснял  великий  смысл,  и  после  объяснения  ещё  раз
повторял. Эрзя прилежно слушал, кивал, а когда  отзвучала  последняя,  вновь
тихо пробормотал:
   - От те раз, а мы оказца и не ведали, что такое хорошо и что такое плохо.
И как же наши прадеды испокон веков жили без  ентих  мудростей?  И  чё-то  я
промеж сих заповедей про предательство не слыхал. Видать не грех. А, други?
   Мокша из заднего ряда кашлянул и, как мог понизив голос, пробубнил.
   - Им без предательства никак не можно. Продают чё хошь и кому хошь, токмо
цену подходящую дай. Не-е, продавать и предавать у них в почёте. Вон Чернях,
всех продал, теперь в прибылях - при  самом  Сарвете  пресмыкается,  и  гожо
ему...
   - Аминь! - донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону
дружины.
   К крыльцу уже бежали гридни, ведя  могучих  жеребцов.  Князь  с  Сарветом
степенно сели на тех, что  отличались  особо  богатой  сбруей,  двинулись  к
воротам. Гридни без промедления попрыгали в  сёдла  и  пристроились  следом.
Дружина глубоко вздохнула и, едва те поровнялись с воротами, ещё раз грянула
приветствие. Когда  хвост  последнего  жеребца  скрылся  за  оградой,  взоры
обратились к  воеводе.  Тот  махнул  рукой  и  уже  без  остервенелых  ноток
пробасил:
   - Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто чё понял!
   Строй шелохнулся  и  скривил  ряды.  Послышался  негромкий  гомон,  стали
кучковаться ватажки, которые то ширились, то  дробились,  то  перетекали  из
одной в другую.
   Воевода приблизился к Извеку  и,  глядя  куда-то  в  сторону,  вполголоса
заговорил:
   - Тут скоро мал-маля кой-чё будет. Надобно, чтобы каждый  при  деле  был,
стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления  по  дальним
засекам слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что,  то  всех  в  копье
ставить и выступать куда скажут.  Особливо  надлежит  навострять  дружины  в
городищах, околонь которых весей  поболе.  Как  исполните,  быть  расторопно
назад. Понял ли? - прищурился воевода.
   - Как не понять, хотя...
   - Хотеть потом будем. Сейчас, птичье вымя, велено исполнять.
   - Сделаем! - хмуро ответил Извек. Подождав, когда воевода отойдёт, поднёс
руку ко рту.
   На условный свист, три десятка воинов  поспешили  к  Сотнику,  сгрудились
вокруг угрюмого друга, выслушали задание и двинулись со двора. Последними  к
воротам зашагали Извек, Эрзя и Мокша.
   - Сам-то небось опять дальше всех поедешь. - поинтересовался  Эрзя  почти
утвердительно. - А может мы с Мокшей сгоняем, а  ты  поближе?  Ты  ж  только
вернулся!
   Сотник хлопнул по его твёрдому плечу, отрицательно мотнул головой.
   - Не стоит. Сам сдюжу. Только воротитесь  поскорей.  Надо  бы  посудачить
спокойно, без спешки.
   - Замётано!
   Солнце ещё не усп