рии. Думал,  голову  ломал...  К
тому же, знаю, как мать ополчилась против Фанни. Сказать,  думаю,  или  не
стоит...
   Голос Эрнста замер. Наступила пауза, которую нарушила Матильда:
   - Надо бы кому-нибудь прочесть это письмо.
   Она взглянула на мою матушку, странно усмехнулась - даже  углы  губ  не
приподнялись - и протянула руку за письмом.


   Да, именно Матильда Гуд прочла нам это письмо: вид  матери  яснее  слов
говорил, что ей противно к нему прикоснуться.  Как  сейчас,  вижу  широкую
красную физиономию Матильды над накрытым  столом,  приподнятую  поближе  к
тусклому пламени маленького газового рожка, чуть склоненную  набок,  чтобы
письмо попало в фокус того глаза,  которым  она  читала.  Рядом  с  нею  -
безвольное, любопытное лицо Пру с беспокойно бегающими  глазками,  которые
то и дело возвращались к лицу матери: так музыкант в  оркестре  следит  за
дирижерской палочкой. Мать  сидела  очень  прямо,  бледная,  непримиримая.
Эрнст развалился  на  стуле  с  бесстрастным  видом,  выражая  всем  своим
массивным обликом полную неспособность "разобраться толком, что к чему".
   - Ну-с, поглядим,  -  начала  Матильда,  пробегая  глазами  письмо  для
предварительного знакомства. "Милый Эрни!"  М-да...  Значит,  так:  "Милый
Эрни! Как чудесно было снова тебя увидеть! Я  едва  поверила,  что  это  в
самом деле ты, даже после того как мистер... мистер..." Написала, а  потом
передумала и зачеркнула. Мистер такой-то - мистер зачеркнуто  -  "спросил,
как тебя зовут. Я уже стала бояться,  что  потеряла  вас  совсем.  Где  ты
живешь, как твои дела? Ты знаешь, я уезжала отдыхать, побывала во Франции,
в Италии - ах, что за дивные там места! - и по дороге  домой  соскочила  с
поезда в Клифстоуне,  потому  что  хотела  повидать  всех  вас,  не  могла
примириться с мыслью о том, что бросила вас и даже не простилась".
   - Раньше надо было думать, - вставила мать.
   - "Здесь я впервые услышала (мне рассказала миссис Бредли) о несчастье,
которое случилось с нашим бедным отцом, о том, как он умер. Я  сходила  на
кладбище и вволю наплакалась над его могилой. Не могла сдержаться.  Бедный
старый папочка! Какая злая судьба - так встретить смерть!  Я  принесла  на
его могилу целый ворох цветов и договорилась  с  кладбищенским  служителем
Ропсом, чтобы он аккуратно подстригал газончик у могилы".
   - Подумать только, каково самому-то было при этом! - ужаснулась мать. -
Он, покойник, скажет, бывало: "Мне, -  говорит,  -  легче  бы  мертвой  ее
увидеть у своих ног, чем  знать,  что  она  падшая  женщина".  А  она  ему
цветочки кладет. Да он, думается, в гробу перевернулся!
   - Очень возможно, что он теперь стал думать по-другому, - примирительно
сказала Матильда. - Откуда нам. Марта, знать? Может быть, на небесах им уж
не так сильно хочется видеть, как люди лежат мертвыми у их ног. Может, они
там становятся добрее. М-да... Так на чем же это я? Ах, вот: "...аккуратно
подстригал газончик у могилы. Никто не знал, где мать, где все  вы.  Ни  у
кого не было вашего адреса. Я вернулась в Лондон  совсем  убитая,  думала,
что потеряла вас. Миссис Берч говорила, что мама с Пру и Морти пере" ехала
в Лондон  к  знакомым,  но  куда  точно,  не  знает.  И  вдруг  -  смотри,
пожалуйста! Нежданно-негаданно снова объявился ты! Вот так  удача  -  даже
поверить трудно! А где все остальные? Учится ли Морти? Пру уже,  наверное,
совсем выросла. Как мне хотелось бы всех увидеть снова и помочь, чем могу!
Эрни, милый, очень тебя прошу: передай  маме  и  нашим,  что  у  меня  все
сложилось счастливо и благополучно. Мне помогает один мой друг. Тот самый,
которого ты видел. Пусть и не думают, будто я стала беспутной, испорченной
женщиной. Я живу тихо и скромно. У меня своя крохотная квартирка, я  много
читаю и учусь. Занимаюсь очень прилежно. Я  уже  выдержала  один  экзамен,
Эрни,   университетский   экзамен.   Прилично   знаю   французский   язык,
итальянский, немного говорю по-немецки, занимаюсь и музыкой. У  меня  есть
пианола, и я бы с  большим  удовольствием  как-нибудь  поиграла  тебе  или
Морти. Он ведь у нас всегда был любителем музыки. Я  о  вас  думаю  часто,
очень часто. Расскажи все маме, дай ей это письмо и  поскорее  сообщи  мне
все про вас. И не думай обо мне недоброе. Помнишь, Эрни, какое мы затевали
с тобой веселье на рождество, как пришли ряжеными к отцу в лавку и он  нас
не узнал? А помнишь, как ты смастерил кукольный домик  и  подарил  мне  на
рождение? Ой, а ватрушки, Эрни! Ватрушки - помнишь?"
   - Что еще за ватрушки? - спросила Матильда.
   - Да была у нас такая дурацкая игра - обгоняли людей на улице. Я уж  не
помню точно, в чем там была суть. Но  веселились  мы  до  упаду  -  просто
катались со смеху...
   - Теперь опять о тебе, Морти. "Я бы с радостью взялась помогать  Морти,
если он еще не раздумал учиться. Теперь у меня есть такая  возможность.  Я
бы очень могла ему помочь. Он уже, конечно, теперь не мальчик. Может быть,
он занимается самостоятельно? Передай ему большой привет. Сердечный поклон
маме, скажи ей: пусть не думает обо мне слишком худо.  Фанни".  Фанни.  На
почтовой бумаге напечатан ее адрес. Все.
   Матильда уронила письмо на стол.
   - Ну? - с вызовом бросила она матери. - Похоже, что  девочка-то  напала
на стоящего человека. Таких порядочных - один на десять тысяч... Не всякий
законный муженек станет так заботиться... Как думаешь поступить, Марта?
   Матильда медленно схлынула со стола, откинулась на спинку  стула  и  не
без ехидства посмотрела на мать.


   Я оторвался от лукавой физиономии Матильды и  тоже  перевел  взгляд  на
сведенное напряжением лицо матери.
   - Что ты ни говори, Матильда, а только девчонка живет во грехе.
   - Так ведь и это еще не доказано!
   - Иначе с чего бы ему... - Мать осеклась.
   - Есть такое понятие, как великодушный поступок, - изрекла Матильда.  -
Впрочем...
   - Нет, - отрезала мать. - Нам  ее  помощь  не  нужна.  Такую  помощь  и
принять-то стыдно. Пока она живет вместе с этим...
   - Видимо, вместе как раз не живет. Ну-ну? Дальше что?
   - Это грязные деньги, - продолжала мать.  -  Это  он  ей  дает.  Деньги
содержанки! Я лучше умру, чем дотронусь до ее денег.
   Разбередив в себе злобу, мать обрела уверенность и красноречие:
   - Сначала она уходит из дому. Разбивает сердце  отцу.  Убила  ведь  она
отца-то! Совсем стал не тот, как она ушла, - так  и  не  смог  оправиться.
Бежит к распутству, к  роскошной  жизни.  Родного  брата  заставляет  себя
возить на позорище...
   - Ну-ну... Так уж и заставляет! - вступилась Матильда.
   - А что ему еще было делать? И после всего пишет это...  это,  извините
за выражение, письмо. Нахальство - вот что, чистое  нахальство.  Ни  слова
раскаяния - ни единого словечка! Хоть  бы  хватило  совести  признаться  -
стыдно, мол: такое натворила. Ничего подобного.  Прямо  заявляет:  жила  с
любовником и дальше буду. Помощь! Скажите, какая добренькая!  Это  нам-то,
которых  сама  же  осрамила  и  опозорила!  Кто   нас   заставил   бросить
Черри-гарденс, чтоб хоть от людей стыд унести? Она! А теперь сюда надумала
пожаловать? Прикатит в  автомобиле,  прыг-прыг  по  лесенке,  накрашенная,
расфуфыренная: порадовать несчастную мамочку  ласковым  словцом!  Мало  мы
выстрадали из-за нее, так ей еще и сюда понадобилось - повеличаться  перед
нами! Все навыворот! Ну нет. Если она и явится сюда, - хотя,  думаю,  вряд
ли - пускай сначала голову посыплет пеплом и  во  власянице  приползет  на
коленях...
   - Этого она не сделает. Марта, - заметила Матильда Гуд.
   - Ну и пусть тогда держится подальше! Очень нам надо с ней  позориться!
Выбрала себе дорожку - и оставайся там. А то - сюда! Ишь,  чего  вздумала!
Что ты скажешь жильцам?
   - Ну, я-то, допустим, нашла бы, что сказать, - возразила Матильда.
   Но мать и не слушала ее:
   - Что я им скажу? И потом, надо подумать о Пру. Вот она познакомилась в
клубе с мистером Петтигрю, хочет позвать его на чашку чая. Как ей объявить
про свою распрекрасную сестрицу? Леди!  Содержанка  -  вот  она  кто.  Да,
Матильда, говорю и буду говорить: содержанка, нет ей другого имени.  То-то
будет чем похвастаться перед мистером Петтигрю! Разрешите представить: моя
сестра, содержанка. Его отсюда моментом сдунет. Шарахнется, как  от  чумы.
Разве Пру когда-нибудь сможет показаться в клубе  после  того,  как  такое
выплывет наружу! А Эрни? Что он ответит  приятелям  в  гараже,  когда  ему
глаза будут колоть, что у него сестра - содержанка?
   - Насчет этого не беспокойся, мать, - ласково, но твердо сказал  Эрнст.
- Не было такого случая, чтобы хоть одна душа в гараже мне чем-то вздумала
колоть глаза - не было и не  будет.  Не  волнуйся.  Разве  что  кто-нибудь
вздумает подавиться собственными зубами...
   - Ну ладно, а Гарри? Вот он ходит на курсы - а что, если там пронюхают?
Сестра - содержанка! Чего доброго, и к занятиям больше не  допустят  после
такого позора.
   - Ничего, они бы у меня быстро... - начал я по  примеру  брата,  однако
Матильда жестом прервала меня. Рука ее описала круг в  воздухе  и  тем  же
движением остановила мать - впрочем, та уж  почти  успела  высказать,  что
было у нее на душе.
   - Понятно, Марта, какие у тебя чувства к Фанни, - сказала  Матильда.  -
Надо думать, это естественно.  Конечно,  ее  письмо...  -  Матильда  взяла
письмо со стола и, поджав свои толстые губы, медленно закачала из  стороны
в сторону грузной головой. - Ни в жизнь не поверю,  что  девушка,  которая
написала вот это, - бездушная девка. Ты ожесточилась против нее. Марта. Ты
озлобилась.
   - В конце концов...  -  начал  я,  но  рука  Матильды  и  на  этот  раз
остановила меня.
   - Озлобилась! - вскричала мать. - Знаю ее, вот и все.  Умеет  напустить
на себя невинный вид, будто ничегошеньки не случилось, да еще так  норовит
вывернуть, что ты же окажешься виновата...
   Матильда перестала качать головой и закивала ею.
   - Понятно. Очень понятно. А только с какой стати  ей  было  писать  это
письмо, если бы она не была привязана ко всем вам по-настоящему? С чего бы
ей себя утруждать? Корысти-то ей от вас никакой!  Доброта  в  этом  письме
видна, Марта,  и  кое-что  побольше,  чем  доброта.  Неужели  ты  все  это
оттолкнешь? И Фанни и ее помощь? Пусть она и не  валяется  в  ногах  и  не
вымаливает прощения, как полагалось бы! Неужели ты  даже  не  ответишь  на
письмо?
   - Затевать переписку? Ну нет! Покуда она остается содержанкой, она  мне
не дочь. Я ее знать не желаю. А что до помощи - ха! Помощь! Как бы не так!
Одна болтовня. Если бы хотела  помочь,  могла  выйти  за  мистера  Кросби.
Честный, порядочный был мужчина, такого всякой лестно заполучить...
   - Что же, тут ясно! - подвела итог Матильда Гуд. Она  резким  движением
перекинула свою неуклюжую голову в сторону Эрнста. - Ну, а ты  как,  Эрни?
Тоже за то, чтобы отвернуться от Фанни? И пусть  ватрушки,  как  пословица
говорится, канут в это, как его... в лето и забудутся на веки веков?
   Эрнст уселся поудобнее и засунул руку в карман. Минуту-другую он что-то
обдумывал.
   - Затруднительная штука, - произнес он наконец.
   Матильда не выручила его ни единым словом.
   - Тут надо считаться с молодой особой, которая у  меня  на  примете,  -
выпалил Эрнст и густо побагровел.
   Мать живо повернула голову и  посмотрела  на  него.  Эрнст  с  каменным
выражением лица глядел в другую сторону.
   - Оо! - протянула Матильда. - Это что-то новенькое. И кто же она такая,
Эрни, твоя молодая особа?
   - Я не рассчитывал здесь о ней заводить разговор. Так что как ее зовут,
пока неважно. У нее свой магазинчик дамских шляп. Это одно уже  что-нибудь
да значит. И другой такой разумной, милой девушки не сыщешь на всем свете.
Мы познакомились на танцах. Ничего еще окончательно не решено, но  мы  уже
как бы помолвлены. Гостинцы приношу. Подарил кольцо, и все такое.  Но  про
Фанни не рассказывал, само собою. Вообще, пока в семейные дела особенно не
вводил. Знает, что мы имели свое торговое заведение, что потом  разорились
и что отец погиб от несчастного случая - и  вроде  все.  Но  Фанни...  Про
Фанни будет объяснить затруднительно. Не то, чтоб я желал  с  ней  слишком
круто обойтись...
   - Тоже ясно. - Матильда с молчаливым вопросом взглянула на Пру и прочла
ответ на ее лице. Тогда она снова взяла письмо со  стола  и  очень  внятно
произнесла: - Сто два, Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт. -  Она  выговаривала
эти слова с расстановкой,  будто  вбивая  их  в  свою  память.  -  Верхняя
квартира, говоришь, да, Эрни?
   Она повернулась ко мне.
   - Теперь ты. Ты что на все это скажешь, Гарри?
   - Я хочу сам повидаться с Фанни. Не верю...
   - Гарри, - вскинулась мать. - Слушай! Раз и навсегда! Запрещаю.  Близко
к ней не позволю подойти. Я не дам тебя развращать!
   - Зря, Марта, - сказала Матильда. - Бесполезное  дело.  _Он  все  равно
пойдет_! Любой мальчишка пошел бы после такого письма, если  у  него  есть
сердце и хоть капля мужества. Сто два, Брантисмор-гарденс,  Эрлс  Корт,  -
отчеканила она. - Совсем недалеко от нас.
   - Подходить к ней запрещаю, Гарри, - повторила мать. И  вдруг,  слишком
поздно уразумев до конца, чем  угрожает  письмо  Фанни,  схватила  его  со
стола. - Я не допущу, чтобы ей ответили на это письмо. Я  сожгу  его,  как
оно и заслуживает. И забуду о нем. Выброшу из головы. Вот!
   Мать вскочила из-за стола и, издав горлом  странный  звук,  похожий  на
глухое рыданье, швырнула письмо в камин, схватила кочергу и задвинула  его
в самый жар, чтобы оно поскорей сгорело. В молчании следили мы, как письмо
свернулось, почернело и вспыхнуло ярким  пламенем.  Мгновение  -  и  перед
нами, потрескивая, корчился в агонии лишь черный  обугленный  остов.  Мать
возвратилась на свое место, с минуту  сидела  неподвижно,  затем,  путаясь
непослушными пальцами в складках юбки, достала из кармана жалкий, грязный,
старенький носовой платок  и  заплакала  -  сначала  тихонько,  потом  вое
безутешнее и горше. Пораженные этой вспышкой, мы сидели, не шелохнувшись.
   - Раз мать запрещает, Гарри, значит, тебе  к  Фанни  ходить  нельзя,  -
проговорил наконец Эрнст ласково, но твердо.
   Матильда окинула меня суровым, вопрошающим взглядом.
   - Нет, пойду! - Я в  ужасе  почувствовал,  что  из  моих  глаз  вот-вот
брызнут эти проклятые слезы!
   - Гарри! - захлебываясь  от  рыданий,  всхлипывала  мать.  -  Ты...  ты
разбиваешь мне сердце! Сперва Фанни! Теперь ты...
   - Вот видишь! - сказал Эрнст.
   Бурные рыдания чуть утихли:  мать  ждала,  что  я  отвечу.  Моя  глупая
ребяческая физиономия стала уже, должно быть, совсем  пунцовой,  голос  не
слушался, слова застревали в горле, но я ответил как надо:
   - Я пойду к Фанни. Я спрошу  ее  напрямик,  -  правда,  что  она  живет
нехорошей жизнью, или нет.
   - А если да? - сказала Матильда.
   - Уговорю бросить. Все силы положу, чтобы ее спасти. Да-да! Пусть  даже
мне придется  найти  такую  работу,  чтобы  и  ее  прокормить...  Она  моя
сестра... - У меня вырвалось рыдание. - Я так не могу, мама! Я  должен  ее
увидеть!
   Я с трудом овладел собой.
   - Та-ак! - Матильда оглядела меня, пожалуй, скорее  с  иронией,  чем  с
восхищением, которого я заслуживал. Потом  она  повернулась  к  матери.  -
Справедливей не скажешь. Марта. Я думаю, после этого тебе  надо  разрешить
ему повидаться с Фанни. Слышала: Гарри сделает все, чтобы ее  спасти.  Как
знать? Может быть, он и вправду заставит ее одуматься?
   - Не вышло бы наоборот, - проворчала мать, утирая глаза: недолгая  буря
слез улеглась окончательно.
   - По-моему, все же неправильно, чтоб Гарри к ней ходил, -  не  сдавался
Эрнст.
   - Во всяком случае, если и передумаешь, Гарри, смотри, чтобы не оттого,
что адрес забыл, - усмехнулась Матильда.  -  Иначе  крышка  тебе.  Если  и
отступишься  от  сестры,  так  по  доброй  воле,   не   по   забывчивости.
Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт, дом сто два. Ты лучше запиши.
   - Брантисмор-гарденс. Сто два.
   Я решительно шагнул к угловому столику, на  котором  были  сложены  мои
книги, и твердой рукой вывел адрес  Фанни  красивым  круглым  почерком  на
форзаце смитовской "Principia Latina".


   Моя первая встреча с Фанни была совсем не  похожа  на  те  трогательные
сцены, которые я воображал себе заранее. Произошла она  через  день  после
того, как Эрнст сообщил нам свою ошеломляющую новость. Я отправился к  ней
в половине девятого вечера, дождавшись, когда закроется аптека. Дом  Фанни
произвел на меня весьма  внушительное  впечатление.  По  устланной  ковром
лестнице я поднялся к ее квартире и позвонил. Дверь отворила сама Фанни.
   Нетрудно было догадаться, что улыбающаяся  молодая  женщина  на  пороге
ожидала увидеть кого-то другого, а  вовсе  не  нескладного  юнца,  который
молча таращил на нее глаза, и что она не имеет ни малейшего  представления
о том, кто я такой.  Сияющая  радость  на  ее  лице  сменилась  выражением
холодной отчужденности.
   - Что вам угодно? - спросила она.
   Она очень изменилась. Она стала выше ростом, хоть  я  к  этому  времени
вытянулся еще больше. Ее  волнистые  каштановые  волосы  были  перехвачены
черной бархатной лентой, сколотой сбоку пряжкой,  на  которой  сверкали  и
переливались прозрачные камушки. Цвет ее  лица  и  губ  стал  теплее,  чем
прежде.  Легкое,  мягкое  зеленовато-синее  платье  с  широкими   рукавами
открывало ее прелестную шею и белые руки. Нежная,  светлая,  благоухающая,
изумительная, она показалась юному  дикарю  с  лондонских  улиц  сказочным
существом.  Ее  изящество  наполнило   меня   благоговейным   страхом.   Я
откашлялся.
   - Фанни, - хрипло проговорил я. - Неужели не узнаешь?
   Она сдвинула  свои  красивые  брови,  и  вдруг  знакомая  милая  улыбка
осветила ее лицо.
   - О-ой! Гарри! - Она втащила меня  в  холл,  бросилась  мне  на  шею  и
расцеловала меня. - Мой маленький братик! Меня перерос! Вот замечательно!
   Она обошла меня, закрыла входную дверь и взглянула на меня растерянно.
   - Отчего ты  не  написал,  что  придешь?  Я  до  смерти  хочу  с  тобой
поговорить, а ко мне с минуты на минуту должен прийти один человек...  Что
же нам делать? Постой-ка!
   Маленький белый холл, в котором  мы  стояли,  весело  пестрел  изящными
японскими акварелями. В стене были сделаны шкафчики  для  шляп  и  верхней
одежды. Старый дубовый сундук стоял на полу.  В  холл  выходило  несколько
дверей; две из них были приоткрыты. Из-за одной  виднелся  диван  и  стол,
накрытый для кофе. За другой я разглядел длинное зеркало и  обитое  ситцем
кресло. Фанни чуть замешкалась, будто выбирая, в какую  нам  войти,  потом
подтолкнула меня к первой и закрыла за собою дверь.
   - Ну что бы тебе написать, что придешь! -  огорчилась  она.  -  Умираю,
хочется с тобой поговорить, а тут как  раз  должен  прийти  один  человек,
который умирает от желания поговорить со мной. Ладно!  Поболтаем,  сколько
успеем. Ну-ка покажись, какой  ты?  Да-а,  сама  вижу!  А  учишься?  Мама,
мама-то как? Что с Пру? И Эрнст - такой же порох, как прежде?
   Я еле успевал отвечать. Я попытался описать ей Матильду Гуд; обиняками,
осторожно дал ей понять, как страстно  и  непримиримо  настроена  матушка,
потом стал рассказывать про свою аптеку и  только  собирался  прихвастнуть
успехами в латыни и химии, как вдруг она отстранилась от меня  и  замерла,
прислушиваясь.
   Кто-то открывал ключом входную дверь.
   -  Вот  и  второй  гость  пожаловал.  -  Фанни  на  миг   помедлила   в
нерешительности, но в следующую секунда ее уже не  было  в  комнате.  Я  с
любопытством огляделся по сторонам и стал рассматривать кофейную  машинку,
которая булькала на столе... Дверь осталась чуть приоткрытой,  и  до  меня
явственно долетел звук поцелуя, а вслед за ним - мужской голос.  По-моему,
довольно-таки приятный голос - сердечный, живой...
   - Устал я, Фанни, маленькая! Уф! До смерти устал. Новая  газета  -  это
бес какой-то. Начали все не так. Но я ее вытяну! О боги!  Если  б  не