прохода  для  артистов.  Позади
трона владыки  Обеих  Земель  -  подушка  и  столик  начальника  поручений
Неджемида.
     Барабанная дробь тамтамов прижала лица приглашенных  к  земле  -  сам
владыка Обеих Земель, сын Рэ, великодержавный Хор,  отец  и  хозяин  роме,
медленно опускался на трон!
     - Сядьте все, - приказал Хефрэ, -  сегодня  я  разрешаю  смотреть  на
меня...
     Никаурэ подал знак, и слуги пришли  в  движение.  Одни  несут  яства,
другие разливают вино в алебастровые кубки, третьи разносят чаши  с  водой
для омовения рук. Молча, без суеты. Слаженно, стремительно.
     И снова - покой. Все взгляды на царя. Преданно. Ожидающе. Вот  поднял
он божественное лицо. Оглядел  каждого.  В  упор.  Пронзительно.  Холодно.
Останавливая сердца подданных. Прервав их дыхание. Вот произносит он:
     - Брат мой Мериб наказан. За обман  рабочих.  Не  примет  он  сегодня
участия в нашем пиршестве. Будет знать он!
     Забегали  глаза  у  гостей.  Восторгаться?  Но  Мериб   есть   Мериб!
Печалиться? Так ведь царь - еще выше... Презрительная улыбка легла на уста
Хефрэ и тут же исчезла.
     - Объявляю волю мою, - продолжал царь,  насладившись  замешательством
придворных. - Изваяние, высеченное Мериптахом, достойно  богов.  Награждаю
скульптора новой гробницей, взамен той, что отдал он жене своей...
     Хор восторга и удивления щедростью царской ответил Хефрэ.
     И началось пиршество!
     Обильное питьем и едой. Лучшие танцовщицы  Белых  Стен  в  прозрачных
накидках на гибких телах извиваются перед гостями. Не зря говорят  мудрые:
юность женская - лучшее оружие против старости и увядания аппетита!
     Лишь час спустя царь омыл руки водой из Священно Хапи и вновь оглядел
гостей.
     - Хотел бы я  знать,  -  задумчиво  молвил  фараон,  -  кто  мешал  в
строительстве Мериптаху? - и почему-то повернулся в сторону Хеси.
     - Священная воля твоя, - склонил голову вельможа.  -  Жрец  из  храма
Птаха по имени Небутеф сбрасывал камни на головы  рабочих,  отравлял  воду
для питья...
     Побелел, собрался в комок Небутеф под тяжелым взглядом  царя.  Гневом
налились глаза Хену, смотревшего на Хеси. Качнулся старый Инхеб.
     - Может быть. Небутеф скажет, будто я учил его  этому?  -  насмешливо
спросил Хеси.
     - Да... да... - трясущимися губами пробормотал жрец,  не  ведая,  что
уже попался на удочку предателя: ведь теперь всем ясно,  что  преступление
совершено им. Не важно, по чьему наущению, - это уже вопрос второй. -  Да,
да, - повторил Небутеф. - Ты меня научил!
     - Смотри, Хем-ек, - почтительно обратился к царю Хеси. - Если  я  его
подговорил, то почему он не доложил тебе?..
     - Пусть наказание преступнику придумает наш любимец  Кар,  -  повелел
царь.
     И тут Мериптах увидел друга. Фокусник спокоен, даже весел.  Он  успел
выразительно посмотреть на Мериптаха, и  скульптору  подумалось,  что  Кар
участвует сейчас в спектакле,  заранее  подготовленном  и  обговоренном  в
деталях...
     Вот Кар садится в центре площадки для представлений - с живым гусем -
и поднимает правую руку. Акка вкладывает в нее острый нож и удаляется.
     Мериптах возмущен:  теперь,  узнав,  кто  приостановил  строительство
Та-Мери, он желал смерти жреца, а фокус Кара,  знакомый  ему,  мог  только
попугать виновного. Обычно Кар "отсекал" гусю голову, а  несколько  секунд
спустя "приращивал" ее, и гусь важно уходил. Фокус старый, известный  всей
стране Кемт, придуманный дедом Кара - великим Джеди еще во времена Хуфу.
     Но вот Кар ловким движением... в самом  деле  отсек  голову  птице  и
потом тщетно силился приставить ее на место.
     - Разучился  ты,  Кар,  говорю  я,  -  раздался  чей-то  голос,  и  в
прямоугольник между пирующими шагнул царский палач Сенна. -  Дай  попробую
я!
     - Но у меня нет второго живого гуся, - виновато ответил Кар,  уступая
ему место в центре.
     - Птица? - презрительно произнес Сенна. - Я проделаю это на человеке!
Разреши, Хем-ек, порадовать тебя?
     Царь кивнул.
     - Кого выбрать? - задумчиво спросил Сенна и, оглядывая  поеживающихся
гостей, подошел к Хену.
     - Нет, нет, - не растерялся тот.  Возьми  Небутефа,  а  я  тоже  хочу
посмотреть.
     - Будь так, - согласился Сенна и выволок на середину почти  теряющего
сознание жреца. - Не бойся, Небутеф, верь в  меня!  Твоя  голова  окажется
там, где ей подобает находиться. Стань  так...  На  коленях...  Только  не
качайся... Смотри вниз, а не по сторонам, Небутеф. Не дрожи...
     Со свистом рассек воздух тяжелый тесак, и голова жреца, подпрыгнув от
удара о землю, подкатилась к веселому Хеси.
     - Ловко! - восхитился вельможа, поднимая ее и передавая палачу.  -  А
ну, что дальше?
     Сенна старательно стал приставлять отрубленную голову к туловищу,  но
и у него "не ладилось". Небутеф не хотел оживать...
     - Что-то у меня тоже не получается сегодня. - Развел руками палач.  -
Был уверен в себе я. Хам-ек. Может, попробовать еще?
     - Довольно! Хватит! Мы прощаем тебя, - завопили гости.  -  Кару  тоже
прощаем мы...
     И тут захохотал фараон. Весело от души. До слез  и  колик  в  животе.
Видно, давно не испытывал он такого удовольствия. Но приумолкли гости.
     Так бы и смеялся он один, а в нарушение этикета молчали  гости,  если
бы не верный царский телохранитель Уни. Вот щелкнул  напоминающе  его  бич
раз, другой, и вспыхнуло опять всеобщее веселье.
     А слуги меж тем убрали тела и головы, оттерли кровь с газона и  вновь
наполнили кубки красным вином из Каэнкэма.
     - Хотел бы я услышать, - громко сказал царь, - неужели Хену не  знал,
что делает его подчиненный?
     - Знал он, Хем-ек, знал он, - ответил за Хену вельможа  Хеси.  -  При
мне вели они разговоры, недостойные ушей твоих, при мне!
     Задохнулся от ярости тупоголовый Хену, потемнел светлый лик  фараона,
омрачились гости в предчувствии новых царских увеселений.
     - Может быть, Хену скажет, что его тоже я подстрекал к  недовольству?
- среди наступившей тишины прозвучал спокойный голос Хеси.
     - Да, да, да, - исступленно выкрикнул Хену. - Я  свидетельствую  это,
Хем-ек!
     - Но тогда почему ты не донес царю? - кротко спросил Хеси. - Носил  в
себе весть о заговоре...
     Хену выпучил глаза от удивления:  отчего  Хеси  все  прощается?  Царь
будто не слышит вовсе то, что  чернит  его  Главного  скульптора...  Даже,
пожалуй, ласков к нему... Неужели?
     - Что неужели? - спросил царь  Хену,  не  заметившего,  что  он  стал
размышлять вслух.
     -  Покорный  Небутеф  подтвердил  тебе  злоучастие   Хеси,   я   тоже
свидетельствую против него, Хем-ек... Мы сообщили тебе факты, факты!
     - Смотри Хену, - милостиво ответил царь. - Факты -  это  только  дети
богини истины Маат, дети ее, говорю я, а не сама истина.
     - Так в чем же она?! - упавшим голосом проговорил Хену.
     Хефрэ повернулся к  главному  жрецу  Бога  солнца  из  города  Он,  и
Рэ-ба-нофр, повинуясь, пояснил:
     - Хеси давно стал жрецом Бога солнца Рэ, отца нашего  любимого  царя.
По моему поручению, Хену, он прощупывал  тебя.  Так  мы  увидели  то,  что
прячешь ты в себе. Хем-ек, - Рэ-ба-нофр обратился к фараону: - Хену твой -
отступник!
     Хефрэ на мгновение пришел в ярость. Он  резко  повернулся  к  Хену  и
метнул в него ужасающий, убийственный взгляд.
     И голова Хену с оттопыренными ушами тотчас безжизненно наклонилась, а
последнее дыхание отлетело от него навсегда.
     - Второй, - послышался чей-то угодливый голос.
     - Третий! - уточнил Хеси.
     - Кто же еще?
     Хеси молча указал на Инхеба: старик тоже  вручил  все  свои  лучистые
сущности богам. Царский врач сердца и желудка Ихгорнахт, подойдя  к  нему,
определил смерть, и слуги унесли оба трупа; наполнили кубки.
     Веселье продолжалось, уже не прерываемое ничем более двух часов, пока
не попросил слова Кар.
     Царь разрешил:
     - Говори.
     - Благой бог, справедливая кара должна настичь каждого,  совершившего
преступление?..
     - Так сказала Маат, - подтвердил царь.
     - Вельможа Хеси тоже должен понести наказание, - твердо сказал Кар.
     - Жалкий фокусник! - вскричал Хеси. - Как смеешь ты  говорить  так  о
достойнейших у царя?!
     - Благой бог должен знать правду о своих слугах, - воспользовался его
мыслью Кар. - Дозволь, Хем-ек?
     - Говори, я сказал...
     Кар  неторопливо  поведал  царю   и   присутствующим   историю   двух
братьев-близнецов  -  Сепа  и  Сенмута,  рассказал  о   кладовой   древних
скульпторов, открытой Джаи. О том, как алебастровый Апис вернулся на  свое
место. По мере того как слова Кара разоблачали Хеси, царь хмурился и  лицо
его багровело - в нем нарастал гнев, которого страшился Кемт.
     - Я отрекаюсь от такого  жреца,  -  громогласно  объявил  Рэ-ба-нофр.
Внешне возмущенный, на самом деле он доволен: меньше останется  тех,  кому
он обязан в тонком деле возвышения своего храма. - Обманывающий  богов  не
может им служить!
     - Это ложь, - торопливо выкрикнул Хеси. - Где живые свидетели?
     - А верно: где  они?  -  неожиданно  поддержал  вельможу  Рэ-ба-нофр,
вспомнивший, что  одного  из  них  -  точильщика  инструментов  Сенмута  -
устранили по его же приказанию.
     - Да, кладовую засыпал песком Сет во время урагана. Но Хеси думает, -
медленно ответил Кар, - что умерли все неугодные ему... Я имею  свидетеля,
Хем-ек.
     - Пусть придет, - повелел царь.
     Акка ввел в круг худую старую женщину. Хеси  силился  узнать  ее,  но
оказалось, что видел  впервые.  Он  хотел  что-то  произнести,  но  спазмы
сдавили ему горло, и это заметили  все,  даже  царь,  и  каждый  по-своему
истолковал его волнение. Хеси понял, однако справиться с собой не смог.
     - Кто ты? - спросил Хефрэ.
     - Я - Мент, кормилица Сепа. Это я  подкинула  Сенмута  в  другой  дом
вместо умершего там ребенка. Так угодно богам... Кар сказал  правду  тебе,
Хем-ек!
     Чьи-то стоны прервали ее рассказ. Это Хеси,  жалкий  и  уничтоженный,
целовал землю у ног царя, моля о пощаде. Гости  напряженно  переглянулись.
Царь жестом приказал отшвырнуть негодяя. Затем отпустил Мент и задумался.
     - Пусть Кар определит и это наказание, - решил он и, откинув  голову,
хитро прищурился.
     - Слушаю тебя, Благой бог, - склонился Кар и подал знак музыкантам.
     Заунывная  мелодия  свистулек  причудливо  соединилась   с   голосами
барабанов. На площадке появился маленький черный Акка. На нем юбка до  пят
цвета пламени.
     Скрестив руки на груди, кончиками пальцев  касаясь  плеч,  он  плавно
закружился. Все быстрее и быстрее, точно подгоняемый мелодией.  Алая  юбка
поднялась и образовала у пояса круг. Его лицо передает различные  душевные
состояния.  Тоску.  Гнев.  Сладострастие.  Досаду.  Мимика  Акка  как   бы
символизирует богатую страстями и полную противоречий человеческую жизнь.
     Вот он быстро отстегивает у  пояса  застежку,  и  алая  юбка,  словно
волнующийся диск пламени, медленно поднимается вверх. Акка воздел  руки  к
звездному небу, ладонями в стороны под прямым углом.
     Лицо Акка искажено болью и страданием,  и  Мериптаху  кажется,  будто
раскаленные волны пламени обжигают танцора  и  не  алый  диск  поднимается
вверх, а сам Акка погружается в огонь.
     Из его широко открытого  рта  словно  вырывается  дикий  вопль,  хотя
танцор не  произносит  ни  звука.  Еще  один  оборот,  и  пламя  поглотило
человека. Лишь две тонкие руки взывают к небесам...
     Конец? Гибель?
     Нет, далеко нет! Вот появляется из бушующего пламени лицо  Акка,  оно
умиротворено.  Счастье  светится  в  его  черных  глазах.  Пройдя   сквозь
очистительный огонь, человек обретает истинное блаженство. Избавляется  от
недугов своих страстей. Избавляется от грехов.
     Именно это чудится Мериптаху и остальным. Хотя на самом  деле  танцор
стал кружиться медленнее, и юбка невольно опускается вниз, сохраняя  форму
диска.
     Царь в восторге! И от танца и от того страшного смысла, что не  очень
скрыт в нем!
     Хеси, пользуясь общим возбуждением, срывается с  места  и  прыгает  в
окружающую темноту, где кончается власть масляных светильников.
     Правитель великого  двора  Никаурэ  вопросительно  смотрит  на  царя:
поймать и вернуть?
     - Не надо, - махнул Хефрэ.  -  В  другой  раз...  Куда  уйдет  он  от
расправы? Будет еще в огне...
     Никаурэ спокойно садится на подушку. Царь выждал тишины и сказал:
     - Отныне Главным скульптором Кемта назначаю Мериптаха!
     И снова веселье, хмельное  и  буйное.  Музыканты  исполняют  мелодии,
полезные здоровью и пищеварению.  Узкий  серп  месяца  плывет  лодочкой  в
высоком небе, холодным светом серебря Кемт. Но Мериптах ждет. Главного. По
крайней мере для него. И вот оно пришло...
     - Лев с моим лицом, - объявляет фараон, - что придумал я сам и что по
моим указаниям сооружен  Мериптахом  -  отныне  получает  имя...  Божество
Восходящего Солнца! Навсегда! Запрещаю именовать его иначе... В честь отца
моего божественного Рэ воздвиг я  эту  скульптуру.  В  знак  того,  что  я
являюсь его любимым сыном. Поручаю Божество Восходящего Солнца  слугам  Рэ
из города Он. Дарю им часть земель с людьми и  поселениями.  Пусть  славят
они, славит весь Кемт начало каждого дня!
     И снова восторги и умиление. Разве знал мир до  этой  поры  подобного
художника, как автор Божества  Восходящего  Солнца  владыка  Обеих  Земель
Хефрэ?!
     Главный  жрец  бога  солнца  Рэ-ба-нофр  из  города  Он  торжествует.
Мериптах не верит себе, рухнула его мечта - не  будет  Та-Мери!  Никто  не
узнает, что сказал он своим творением. Не будет знать его настоящее имя!
     Слуги уже в который раз  наполняют  алебастровые,  эбеновые,  золотые
кубки красным вином из Каэнкэма.
     А на вершине Великой пирамиды до рассвета глухо кричал филин...



                                    3

     Еще не угасли звезды. И западный ветер холодит Кемт. Но  уже  блестит
Восток. И лицо Та-Мери как бы волшебно выступает из ночи.
     Теперь он - сам по себе. У него началась своя  жизнь.  Он  простой  и
сложный, понятный и таинственный вместе.  Он  будет  современником  сотням
людских поколений.
     Его настоящее имя в самом деле забудется И все  же  оно  долго  будет
передаваться из уст в уста, минуя строки в папирусах и настенных надписях.
И много веков спустя мысль его создателя, пусть несколько иначе, оживет  в
государственных  гербах  многих  стран.  Придет  время,  когда  идея  мира
воплотится в образе Белого голубя, именно Та-Мери есть  первый  в  истории
символ дружбы народов. Но придет время,  когда  и  эта  мысль  его  автора
прорвется через горы времени к потомкам и обретет признание у них!..
     Но это - будет...
     А сегодня перед рассветом к нему  пришел  Главный  скульптор  фараона
Мериптах. Один.  Опустошенный.  Доведенный  до  отчаяния.  Лишенный  права
называть себя отцом Та-Мери.
     Прислонился щекой к его правой ноге,  прижался  весь  к  его  гладкой
поверхности. Всего несколько часов назад Кар  открыл  своему  другу  тайну
гибели Теанес...
     Мериптах уже побывал в ее гробнице. Простился с  нею.  Посетил  он  и
гробницы своих предков. Прикоснулся ладонью  к  прохладной  стеле  у  врат
вечной обители своего усопшего учителя Рэура.
     Всего несколько часов назад  принес  ему  Кар  и  другую  мучительную
весть: царь отправил Тхутинахта и рабочие отряды не в  легендарную  страну
на Юго-Западе, а на верную смерть! Их  заведут  далеко-далеко  в  пески  и
бросят там без оружия и провианта, без проводников и надежды возвратиться.
Чтобы и слова "Та-Мери" умерли вместе с ними...
     Сегодня Мериптах тоже уйдет на Юго-Запад. Его место с теми, чьи  руки
осуществили его мечту. Кто знает, что это именно он, а не фараон  придумал
Та-Мери. Он отыщет их и разделит с ними их участь.
     Свое решение он скрыл даже от Кара.
     Мериптах стоял, прислонясь к Та-Мери, пока Рэ не согрел своими лучами
его плечи. Потом подошел к месту, где Туанес подарила ему первый  поцелуй,
поднял с земли камешек, прозрачный, как слеза Исиды, и спрятал его в белом
мешочке на золотом поясе. Единственное, что взял он  с  собой  в  дальний,
неизведанный путь.
     - Сенеб, Та-Мери! - нежно проговорил Мериптах и ушел вслед  за  своей
тенью.
     С тревогой смотрел ему в спину пламенеющий Рэ. Все меньше становилась
сгорбленная  фигурка  величайшего  художника  Кемта.  А  вскоре  и   вовсе
затерялась она в пологих холмах у горизонта...
     Горестно  вздохнул  каменный  лев,  и   печально-насмешливая   улыбка
знающего истинную цену сущего слегка раздвинула его уста, да с той поры  и
осталась навеки.
     И еще, если всмотреться в него, нельзя не заметить, что лоб его  стал
как бы девичьим... Совсем как у Туанес...
     И еще... Он многое старается рассказать  о  себе  людям,  да  не  все
внемлют ему. Постоят  -  и  уйдут.  Странно!..  Потому-то  он  и  замолчал
надолго.
     Если б заговорил сфинкс...