ого храма Хуфу.  Последние
привыкли к прочности и благоустройству своего храма и шепотом  критиковали
скудность и простоту обители небесного  бога,  покровителя  мастеров,  чей
талант и труд овеществлялись главным образом в сооружениях погребальных.
     В самом деле, храм Птаха был скромен. За двойными стенами  в  глубине
внутреннего дворика со священным  бассейном  стоял  дом  на  известняковом
фундаменте. Его резной деревянный каркас выглядел нарядко, но все же это -
не камень... Плетеные тростниковые стены - конечно, подлинные произведения
искусства, но и они много  беднее  ослепительных  белых  стен  заупокойных
храмов царей.
     В чистых и тенистых комнатах  было  жарко  и  душно  -  несовершенная
вентиляция не обеспечивала их  воздухом.  Другое  дело  -  дренаж.  Желоба
вокруг крыши имели  по  углам  отверстия,  чтобы  собранную  влагу  отдать
множеству канавок, выложенных камнем,  по  которым  в  дни  редких  дождей
мутные струи сбегали в объемистые кюветы с  наклонным  дном.  Затем  вода,
успокаиваясь и отшумев, могла не торопясь миновать жилые кварталы,  чтобы,
встретясь с другими ручьями, с шумом пробежать длинный ступенчатый спуск и
соединиться с водами Великой Хапи.
     Нынче во дворе храма Птаха оживленно, и  Хеси,  как  всегда,  свежий,
веселый и изысканный, переходил от одной группы к другой, с усилием  храня
приличествующую скромность. Хену уже видел его изумительного алебастрового
Аписа,  успел  выразить  свое  восхищение  и  как-то  удовлетворил  первое
нетерпеливое тщеславие художника. В ожидании похвалы самого фараона  можно
было и побездельничать...
     ...Первыми во двор вбежали скороходы, уведомившие о приближении царя.
Затем в воротах появились десять  высоких  нехсиу  -  нубийцев  из  личной
охраны владыки Обеих  Земель.  Правитель  великого  двора  Никаурэ,  везир
Иуимин и "заведующий всем, что есть и чего нет"  (начальник  казначейства)
Сехемкарэ - все трое сыновья царя - шли в первой шеренге вельмож. За  ними
следовали: врач левого глаза царя Инухотеп, врач правого глаза Ренси, врач
великодержавного  сердца  и  желудка  мудрый  Ихгорнахт,  начальник  скота
Схотцу, начальник туалета Габес, хранитель царского гардероба  Схетепибрэ,
начальник кебех - палаты омовения -  Сенбеф,  мастер  и  носитель  царских
сандалий Хеперсенеб, начальник писцов Аменемхетсенеб, начальник  охотников
Хаанхеф, управляющий пустыней Хафраанх, начальник поручений Неджемид и...
     Но теперь во дворе храма стало нестерпимо от сияния, сравнимого разве
что  с  сиянием  полуденного  солнца.  Сердца  присутствующих  замерли  от
сладкого волнения,  все  вокруг  одухотворилось  благочестивым  восторгом,
колени жрецов дрогнули, и  тела  их  безмолвно  распростерлись  на  земле,
освященной появлением Благого бога!
     Чернокожие гиганты внесли его на эбеновых носилках,  инкрустированных
золотом,  серебром  и  слоновой  костью.  Уни,  самый  сильный  человек  в
государстве, личный телохранитель, помог  повелителю  сойти.  Голову  царя
украшал платок в белую и красную полосы, с  золотым  уреем  -  огнедышащей
коброй, покровительницей фараонов. Широкое ожерелье из драгоценных  камней
ощутимо давило ему на плечи. От золотого пояса спускался белый набедренник
из тонкого полотна, в мелких складках. На поясе висел передник из золота и
слоновой кости, а сзади - львиный хвост. Ноги обуты в золоченые сандалии с
перемычкой между пальцами.
     В руках царь держал символы своей власти  -  гиппопотамовую  плеть  и
волопасовый крюк. Его карие глаза смотрели миролюбиво и, пожалуй,  весело.
Крупный ровный нос покрылся бисеринками пота. Лучезарный Рэ  сегодня,  как
видно, тоже в отличном настроении - такой жары не было давно.
     Слуги держали над головой повелителя плотный, ярко раскрашенный полог
на эбеновых шестах из страусовых перьев. Хефрэ сделал знак, и Хену,  бойко
вскочив на ноги, начал приветственную речь:
     -  Владыка  Обеих  Земель,  живущий  вечно,   родитель   людей,   бог
премудрости, обитающий в наших сердцах, солнце лучезарное,  озаряющее  обе
земли ярче солнечного диска, зеленящий поля больше Священной Хапи,  жизнь,
дающая дыхание, производитель существующего Птаха!
     - Сенеб, Хену, Хеси, достойные слуги бога...  Мне  доложили  о  твоем
даре, - царь повернулся  к  художнику,  тут  же  поднявшемуся  с  земли  и
стоявшему с почтительно опущенной головой. - Я приготовил тебе награду, но
прежде хочу взглянуть на дело твоих рук, подружившихся с камнем...
     - О Хем-ек, да будешь ты жив, цел, здоров, - ответил ликующий Хеси. -
Главный жрец Хену проводит тебя в святилище, да пусть взор твой порадуется
моим Аписом.
     Придворные расступились, Хену жестом пригласил царя войти  в  храм  и
последовал за ним в небольшом  отдалении.  Он  как  бы  возглавлял  теперь
царскую свиту, сгоравшую от любопытства и  с  завистью  посматривавшую  на
Хеси, шедшего по левую руку и чуть отступая от жреца.
     Щель между стенами и потолком в святилище давала достаточно  дневного
света,   но   Хену   приказал   зажечь   светильники,   придавшие   особую
торжественность ритуалу.
     Престарелый Инхеб,  еще  более  ссохшийся  после  умерщвления  Аписа,
встретил царя у самой ниши, укрытой черной занавеской.
     Припав к ноге царя,  он  поднялся,  с  грустью  вздохнул  и  негромко
сказал:
     - Нет моего друга Аписа, Хем-ек, нет его. Сегодня  я  слагаю  с  себя
жреческие обязанности после того, как представлю  тебе  творение  Хеси  из
камня - творение достойное самого Птаха. Я сниму с себя шкуру пантеры...
     - Сенеб, Инхеб, - с заметным  интересом  произнес  Хефрэ.  -  Я  хочу
видеть его...
     Инхеб поклонился и откинул занавес.
     Но вот отчего-то Хеси закрыл  глаза,  и,  словно  подрубленный  ствол
пальмы, упал он на руки стоявших рядом с ним.  Хену  затрясся.  Лицо  царя
стало суровым, глаза его округлились, а рот сжался от гнева.
     Старый Инхеб  невольно  обернулся  и  обмер  -  ниша  святилища  была
пуста!..



                                    8

     На городской площади,  шагах  в  ста  от  храма  Птаха,  Кар  потешал
мемфисцев, окруживших фокусника тесной толпой. Вот Акка подал ему кувшин с
водой, и Кар жадно пьет. Акка подставил теперь пустую чашу, и Кар выпустил
изо рта воду... и с ней несколько маленьких серебристых рыбок.
     Накинув на плечи просторный халат до пят, Кар очертил на земле  круг.
Акка уселся на камень и  принялся  выбивать  на  барабане  дробь,  затянув
заунывную песню. Засучив  правую  руку,  Кар  отважно  извлек  из  корзины
молодую кобру и пустил ее в центр круга.
     На глазах мигом отступивших зрителей змея плавно приподняла голову  с
блестящими глазками и, раскачиваясь, стала раздувать шею. Но  вот  Кар  на
секунду покрыл ее халатом и... выпрямившись бросил ее в толпу.
     Крик ужаса потряс площадь - и  наступила  тишина,  вскоре  нарушенная
веселым смехом и возгласами одобрения: каким-то непонятным  образом  кобра
на лету превратилась... в палку.
     Кто-то из смельчаков кинул палку обратно. Кар ловко поймал ее,  вновь
обратил в змею и упрятал своего извивающегося и  блестевшего,  как  горный
ручей, партнера в корзину.
     Затем Миу, упитанный кот, пас гусей,  а  Кар  немного  отдохнул.  Тем
временем Акка извлек из костра груду раскаленных угольков и рассыпал их  в
виде плотной дорожки. Кар кинул на них клочок ткани, вспыхнувший  недолгим
пламенем и упавший горсткой серого пепла.
     Потом воздел руки к небу, как бы призывая  богов  помочь  ему  в  эту
трудную минуту, и... неторопливо прошел  босиком  по  огнедышащей,  словно
урей в ярости, тропинке. Это был воистину славный подвиг!
     Не только простолюдины, но и  несколько  знатных  вельмож  в  длинных
одеяниях примкнули к веселой, прославляющей  Кара  толпе  в  сопровождении
слуг, грубо расталкивающих и малого и старого перед своими господами.
     Вдруг на краю площади, со стороны храма,  возникло  новое  оживление,
все повернулись лицом туда и один за другим пали  ниц,  завидев  процессию
царя, быстро скрывавшуюся за углом ближайшего квартала. Телохранитель царя
Уни и Кар успели обменяться многозначительными  взглядами.  Легкая  улыбка
как бы  осветила  напряженное  лицо  фокусника.  Он  кивнул  Акке,  и  они
принялись собирать свой реквизит и засыпать песком еще  нестерпимо  жаркие
угли.
     - Слава Кару! - вскричало несколько голосов.
     Царь появился и скрылся так быстро, что толпа не успела прийти в себя
и как следует приветствовать своего владыку, и теперь, точно  завороженные
одним видом промелькнувшего пышного эскорта, люди расточали похвалы своему
любимцу фокуснику.
     - Я думал, ты прыгнешь с огня, как саранча! - крикнул один.
     - Я чуть не умер, когда ты кинул в нас змеей, - признался другой.
     - Даже крокодил - виновник ужаса в воде -  не  холодил  меня  так!  -
подтвердил третий.
     - Будь славен и впредь, отчаянный! - крикнули ему девушки.
     Акка едва успевал собирать подарки и нагружать ими корзины  на  спине
ослика. Даже когда все было убрано - городские власти  строго  следили  за
чистотой столицы! - и Миу погнал хворостинкой гусей домой, а за ним  пошли
Кар и Акка, к их ослику все еще подбегали то  один,  то  другой  и  кидали
подарки в корзины.
     Кар весело отвечал провожающим, и по всему было видно, что он  и  сам
был доволен сегодня  собой,  своим  выступлением,  а  может  быть,  и  еще
чем-то...



                                    9

     День, когда везир велел Анхи и его младшему брату Мериптаху явиться к
нему, ознаменовался событием, немаловажным  для  Кемта:  утром  дочь  царя
Рэхатра родила сына.
     Радость вельмож неподдельна. Рождение царевича укрепило их надежду  в
скором времени пристроить своих сыновей в его свите. Многие из их  дочерей
- те, что еще появятся в будущем!  -  возможно,  пополнят  гарем  молодого
отпрыска царского рода.
     Сегодня важно успеть в числе  первых  поздравить  фараона  с  внуком,
одарить младенца, погреться у костра царской  радости  -  и  кто  окажется
ближе, тому будет теплее.
     - Хорошее предзнаменование, - успел шепнуть брату Анхи, когда  курьер
пригласил к везиру.
     Мериптах кивнул и вслед за Анхи шагнул в большую светлую  комнату.  В
дальнем ее конце, у квадратного окна с цветастой шторой,  на  ковре  сидел
царский сын Иунмин. Облокотясь на расписную подушку,  он  держал  в  руках
длинный трехгранный стебель папируса. Сорок  свитков  с  записями  законов
лежали перед ним на низком эбеновом столике.
     По правую  руку  от  него,  скрестив  ноги,  сидел  писец  со  своими
принадлежностями и стоял в почтительной позе начальник кабинета. По  левую
- докладчик.
     Братья приблизились  к  везиру  на  длину  стебля,  пали  ниц,  потом
выпрямились и сели, поджав ноги.
     - Мудрый Анхи, строитель нижнего заупокойного храма царя, обратился с
прошением от имени своего младшего брата, скульптора Мериптаха, -  доложил
чиновник.
     - Письменно? - поинтересовался везир.
     - Да, муж правды, они написали все по форме, - подтвердил докладчик.
     - Говори, - везир повернулся к Анхи.
     - Позволь,  премудрый,  поздравить  тебя  с  рождением  племянника  -
усладой твоих очей!
     - Спасибо, Анхи, тобою сказанное приятно мне. Как идет строительство?
     - По воле богов. Еще порадую тебя: на брата моего  Мериптаха  с  неба
упало вдохновение... Задумал он скалу,  что  возле  нашего  строительства,
оживить скульптурой в образе льва с головой и лицом  твоего  отца,  нашего
царя, владыки Обеих Земель, да будет он жив, цел, здоров!
     С первых же слов Анхи Иунмин уловил всю  необычность  замысла,  и  на
лице его отразилось сильное волнение.
     - Воистину боги озарили  твоего  брата!  -  воскликнул  он,  выслушав
прошение.
     -  Тобою  сказанное  повторил  ранее  брат  твой   Мериб,   начальник
строительных работ царя.
     - Он уже знает? - обрадовался Иунмин.
     - Дозволь доложить... - робко вмешался в разговор курьер.
     - Говори.
     - Начальник белой палаты,  казначей,  брат  твой  Сехемкарэ,  следует
сюда...
     - Торопи его, торопи. Он очень нужен  сейчас!..  А,  вот  пришел  ты,
брат, пришел ты в самое время. Садись, прошу тебя, слушай мною говоримое.
     Пока  высокопоставленные  вельможи  обменивались  мнениями,  Мериптах
исподволь  рассматривал   их   самих,   длинные   одеяния   -   привилегию
высокорожденных, - всматривался в их лица. Он впервые видел их так  близко
и впервые был в таком важном присутственном месте. Наблюдая  за  тем,  как
оживлялось лицо Сехемкарэ, он понял, что дело  его  осуществимо,  на  душе
становилось легко и  свободно,  а  мир  -  в  эту  минуту  -  казался  ему
населенным лишь добрыми, счастливыми людьми.
     - Брат твой, Анхи, - обратился наконец  Сехемкарэ  к  архитектору,  -
оправдывает свое имя: он  действительно  любим  богом  Птахом,  говорю  я!
Обещаю тебе уговорить Хем-ефа утвердить ваше прошение...
     - Благодарю тебя, начальник двух житниц, - пал ниц  Анхи.  -  Позволь
предсказать тебе  долгую  жизнь.  Друг  мой  Кар  учил  меня  распознавать
долголетие на лицах людей.
     - Хорошо, Анхи, хорошо, говорю я.
     Если б знали они тогда, что оба будут жить при пяти фараонах! Что  не
раз еще вспомнят этот разговор...
     - А каково мнение  главного  скульптора  Белых  Стен  Рэура,  который
находится сейчас в южных каменоломнях? - спросил Иунмин.
     - Думал я об этом, муж правды,  -  горячо  отвечал  Анхи.  -  Дозволь
направить брата моего к нему для совета?
     - Дальний путь, - задумался везир.
     - Но ему все равно необходимо время, - убеждал Анхи. -  Время  нужно,
чтобы сделать модель из глины, увидеть в себе готовую  скульптуру,  каждую
мелочь...
     - Хорошо сказанное тобою, - согласился везир.  -  Пусть  едет,  а  мы
доложим Хем-ефу.
     ...Братья снова на оживленных улицах Белых Стен. Они идут, не обращая
внимания на прохожих, окрыленные успехом и жестикулируя,  как  бы  лепя  в
воздухе величественного Шесеп-анха.
     И кто бы мог подумать сейчас, глядя на них со стороны, что  вот  идут
два этих человека, задумавшие нечто невиданное доселе, достойное  пережить
даже всех фараонов Кемта!..




                               НОЧЬ ТРЕТЬЯ,
                   под алым парусом и звездным небом...


                                    1

     "Слово труднее всякой работы!.."
     Прав, воистину прав был многоопытный Птах-хотеп, однажды, тысячелетия
назад, написавший эту фразу в своих поучениях.
     И  перо  есть,  и  бумага,  а...   слов   -   нужных,   единственных,
выразительных - маленькая горстка. И ту сидишь и перебираешь, как  рис  из
замусоренного мешка: не знаешь, что проще - выгребать сор  или  выискивать
драгоценные зерна.
     Кто сможет описать каирский базар Хан-аль-Халили, где вот  уже  сотни
лет происходят ристалища мастеров и ценителей, умельцев продать и  гениев,
наловчившихся купить только то, что им нужно?
     Более достойные, чем автор этих строк, считают каирский базар  вторым
после истамбульского, а тот - вторым  после  багдадского.  Не  бывал  я  в
Багдаде, а под крышей истамбульского базара бродил.  Нет,  не  то,  друзья
мои, совсем не то! Там более благоустроенно и четко распланировано  -  это
верно. Зато на каирском базаре любой запутается!
     Зайдешь  в  одну  лавку  -  и  ладонью  прикрываешь  глаза,  до  того
нестерпимо сияние медных тазов и  кувшинов,  старинных  ламп  и  кальянов.
Приметив какую-то дверь, толкаешь ее, но... вместо улицы снова попадаешь в
лавчонку, где несколько  прохладнее  и  еще  светлее  от  звонкого  сияния
серебра.
     Хочешь выйти на воздух? Ступай вон в ту дверь... Но будь внимателен -
улица узка, и ты, идя по ней, невольно задеваешь плечами гирлянды  золотых
украшений, что висят по сторонам, как шнурки для ботинок.
     А вот золотых дел мастер. Не спеши, присмотрись, как он ловко чеканит
бесценную безделушку. Рядом  горн  и  простейшие  инструменты.  Постукивая
молоточком, мастер чеканит  браслет.  Какая  красавица  наденет  его?  Бог
весть! Теперь чадра не в моде - девушки ходят в коротких платьях и оголяют
руки, - чтобы украсить их, надо немало вдохновенного труда, споря с  самой
природой.
     А вот  гравер  покрывает  мелким  узором  золотой  кулон  с  головкой
прекрасной Нефертити. Заметив  мое  любопытство,  мастер  весело  смеется.
"Нынешние девушки ничуть не хуже, - уверяет он. - Чья  грудь  и  бронзовая
гибкая шея созданы для этого украшения?"
     За поворотом - башмачник. Виртуоз! Глядя на  его  товар  -  расписные
пантальеты, сандалии и туфли на высоком каблучке, - веришь ему, будто  нет
на свете  ничего  прекраснее  и  более  всего  примиряющего  с  житейскими
невзгодами, нежели стройная, нежная женская ножка! На этот  раз  башмачник
изобрел больше эпитетов, чем их имеет сам Аллах.
     Но что это? Я набрел на уникальный магазин шахматных досок  и  фигур.
Но каких! Из слоновой кости, эбена, красного дерева,  пальмы.  Одни  доски
инкрустированы перламутром, другие утопают в орнаментах из серебра.
     - Ах, эффенди, - тянет меня  кто-то  за  рукав.  -  Именно  вас  я  и
ожидал... Еще утром, открывая магазин, я сказал себе: Санд, сегодня у тебя
необычный день... Заходите ко мне - и вы поймете, что металлы - это мразь,
как бы их ни называли благородными. Дерево и перламутр - забава.  Истинное
наслаждение  человек  получает  в  созерцании   драгоценных   камней.   Вы
мусульманин?
     - Нет,  добрый  человек,  я  по  происхождению  христианин,  но  стал
безбожником...
     - Мир велик, а Аллах - мудр, - уклончиво говорит продавец. - Места  в
мире  хватит  всем.  Не  знаю,  почему  люди  воюют,  когда  можно  честно
торговать? Смотрите, это - александрит...
     Он ловко включает освещение с разных сторон, поочередно, - и чудесный
камень изменяет не только свой цвет, но кажется, будто  меняет  размеры  и
форму. А ведь  прав  шельмец!  Может  быть,  любование  такими  камнями  и
породило в головах поэтов и сказителей волшебные сказки  "Тысяча  и  одной
ночи"?
     "Добрый человек" назначает королевскую  цену  и  готовится  к  самому
священному обряду  в  этих  торговых  храмах  каирского  базара  -  торгу.
Длительному и страстному. Образному и неустанному.
     Но я не подготовлен  к  ритуалу  и  исчезаю  быстрее  обычного:  меня
привлекает иное...
     Гордость  базара  Аль-Халили  -  антикварные  лавки.  Вы  заходите  в
обширное помещение, погруженное в полумрак. Пыль веков на старых стенах  и
ветхом, подозрительно упругом полу. И попадаете в мир  вещей,  услаждавших
сердце и глаз наших предков тысячелетия назад.
     Браслеты и кольца, кувшины и скульптуры, летающие сундуки и волшебные
лампы, ковры-самолеты и амулеты, письмена и фигурки из гробниц  фараона...
Как в сказке!
     Большая часть их - оригиналы. Каждое произведение искусства  снабжено
документом, подтверждающим его подлинность и историю открытия. А  рядом  -
бумажный кружочек или квадратик с ценой, взглянув  на  которую  покупатель
издает цокающий звук, закатывает глаза к небу и начинает быстро перебирать
четки...
     Но как бы  то  ни  было,  а  каждая  лавка  древностей  Аль-Халили  -
настоящий музей, и  многие  часы,  проведенные  в  них,  оказались  весьма
полезными  для  меня.  Благо,  что  добрые  по  натуре  продавцы  с  явным
удовольствием давали необходимые пояснения на смеси из  десятка  языков  и
ста тысяч жестов и даже позволяли потрогать или взять в  руки,  если  сама
вещь была мала, а то и зарисовать.



                                    2

     В одной из таких лавок - на левой стороне главной улицы базара,  если
идти от мечети Аль-Азхар, - я бываю чаще, нежели в остальных,  ибо  хозяин
ее не только гостеприимный человек, но и прирожденный египтолог.
     Ему очень нравится название моего города и смущает необычность  моего
имени. Поэтому, едва я переступаю его порог и вхожу  в  таинственную  сень
ег