шаха, больше ничего не знает. Купцу следует договориться с
миссионерами.
     Вардан отказался: дело требует большой тишины, ибо, если кто из шахских
лазутчиков  догадается  о  поручении  Саакадзе,  то  благородному  итальянцу
придется отправить в Картли два праха.
     Подумав,  делла  Валле  обещал уговорить монахов помочь купцу...  Пусть
придет  в  католический храм  в  следующее воскресенье.  Вардан  возмутился:
исфаханская земля жжет ему  пятки,  он  только тогда вымоет свое лицо водой,
когда  очутится за  пределами "солнца Ирана".  А  до  этого  дня  холодный и
горячий пот от бесед с ханами вполне заменяет ему баню.
     Пьетро, смеясь, посоветовал явиться через четыре дня.
     Все  эти  дни Вардан замечал,  что за  ним неотступно скользит какой-то
человек в одежде дервиша.  Заходил ли он в шире-ханэ выпить каве, или бродил
по  торговым рядам индийских купцов,  или кружился у  стен монетного двора -
сераб-ханэ, всюду за ним следовал безмолвный дервиш.
     И  вот настал наконец счастливый день,  когда Вардан собрался к  Пьетро
делла Валле.
     Навстречу,  подхлестываемый погонщиком,  понуро плелся тощий ослик.  На
нем,  сидя  лицом к  хвосту,  угрюмо покачивался кади  -  судья.  Поверх его
богатой одежды  на  шее  болтались внутренности овцы.  Половина бороды  была
сбрита, что придавало лицу наказываемого двоякое выражение. Руками он крепко
держался за хвост,  от чего неприятно вздрагивал ослик.  Джарджи - глашатай,
идя рядом, выкрикивал вину судьи, взявшего по пятнадцать туманов с каждой из
тяжущихся сторон.  И,  захлебываясь от  восторга,  вещал:  "Так  всемогущий,
справедливый шах Аббас обещает поступить с каждым,  кто захочет одновременно
пить драгоценную воду из двух источников!"
     Вардан с  завистью смотрел на  судью:  "Счастливец!  Если бы и  меня за
двойное служение: Георгию Саакадзе и Шадиману - подвергли только прогулке на
осле, пусть даже приказав держаться за хвост зубами!"
     Воспользовавшись суматохой,  Вардан юркнул в боковой проход Кайсерие и,
выйдя на темную улочку, поспешил к католическому храму.
     Пьетро встретил купца радушно и сообщил, что прах Паата уже приготовлен
к  дальнему путешествию.  Он  завернут в  белое полотно,  сильно пропитанное
бальзамом.  В  ночь,  когда  купец  окажется готовым покинуть Исфахан,  гроб
вынесут из прохладного погреба в шелковом ковре и зашитым в тюк.
     Купец понял: теперь остается одно - как можно скорее исчезнуть из пасти
шайтана. Но тут его ждало новое препятствие.
     Караджугай еще  раз  удостоил  его  беседой,  во  время  которой  купец
чувствовал себя,  как живой петух на  вертеле.  Подозрительный хан объявил о
желании шах-ин-шаха удостоить купца беседой.  Пусть торговых дел мастер ждет
спокойно  солнечного  часа,   ибо  прибывшее  из   Русии  посольство  должно
удостоиться первым созерцать властелина Ирана.  А кроме того,  старший евнух
гарем-ханэ,  Мусаиб,  советник шаха,  уступая  просьбам жен,  разрешил купцу
Вардану  пригнать  его  верблюдов  с   грузинским  товаром  на   малый  двор
Давлет-ханэ.  Особенно хотелось ханшам купить бисерные вышивки и тонкие, как
паутина, кружевные покрывала.
     Накануне Мусаиб долго беседовал с Тинатин...
     Мусаиба боялись.  От  него зависело внимание шаха,  евнух мог годами не
показывать властелину ту или иную хасегу, мог рассказывать про законную жену
всякие небылицы и,  напротив, совсем незнатную наложницу выдвинуть на первое
место,  сравнив ее поцелуй со вкусом меда.  А это значит -  богатство, много
слуг, много драгоценностей, гордость опуститься на ложе "льва Ирана".
     И  обитательницы гарема,  ненавидя  страшного евнуха,  заискивали перед
ним,  одаривали дорогими подношениями, льстивыми заверениями. Но Мусаиб слыл
не только у ханов,  а даже у шаха,  умным и прозорливым. Он знал цену лести,
ибо каждая женщина гарема,  даже служанка,  готова была подмешать яду в  его
еду. Он платил красавицам той же монетой.
     Как-то,  отдыхая за  кальяном на цветочном лугу,  где резвились молодые
принцессы,  дочери  и  племянницы шаха,  Мусаиб  заметил  большие лучезарные
глаза, смотрящие на него в упор.
     - Царевна Лелу хочет меня о чем-то спросить?
     - Да,  Мусаиб, - Тинатин опустилась рядом, - как называется страна, где
ты жил мальчиком?
     Мусаиб вздрогнул: вот уже пятьдесят лет, как никто не интересовался его
детством. И сам он забыл о нем.
     Забыл об острове,  потонувшем в кипарисах,  о первом поцелуе смуглянки,
растворившемся в годах.  И вот девочка,  дочь грузинского царя,  всколыхнула
его душу.
     - А зачем тебе чужая жизнь?
     - Дорогой Мусаиб,  ты всегда такой одинокий,  скрытая грусть светится в
твоих глазах,  я  сразу заметила это,  ибо сама грущу об  оставленных мною в
родной стране.
     Мусаиб помолчал, потом тихо посоветовал царевне ни с кем не делиться ни
своей грустью, ни своей радостью.
     - Мне скрывать нечего,  -  ответила Тинатин, - мои думы никому вреда не
принесут,  но ты умнее всех,  не откажи в  полезном слове.  Настоящая дружба
начинается с открытой беседы, ты обо мне знаешь все, я о тебе ничего.
     Изумленно смотрел суровый евнух на  девушку,  едва вышедшую из детского
возраста.  Он давно проник в  извилины женского сердца и сразу понял чистоту
ее помыслов и чувств.  Враг откровенности,  он рассказал ей о том, как любил
ползать  по  влажному  песку,  вылавливая маленьких  крабов,  как  дружил  с
крылатыми парусами,  странствуя по морской пустыне.  Из памяти его выплывает
чужой берег,  где над синей гладью возвышались разрушенные храмы,  а возле -
козы пощипывали зеленую траву.  Там его схватили и  продали на  невольничьем
рынке в Бейруте...
     На  другой день Мусаиб ругал себя:  наверно,  эта  девчонка,  так ловко
выведавшая у него тайну жизни,  потом досыта нахохоталась с подругами. В сад
Мусаиб вышел  мрачнее тучи.  Наложницы разбежались,  боясь стать жертвой его
гнева.  Исчезли даже принцессы,  сад казался вымершим... Но кто-то осторожно
коснулся его руки. Он обернулся, и улыбка расплылась по сухому желтому лицу.
Перед ним стояла заплаканная Тинатин.
     - Глаза твои опухли?  Раньше я  не замечал у  тебя склонности к слезам.
Скажи, кто посмел обидеть царевну?
     - Судьба, Мусаиб. Я плакала за себя и за тебя. Я тоже одинока, с каждым
днем мне становится страшнее,  не лишай меня, дорогой Мусаиб, расположения и
отеческого совета.
     Давно заглохшие чувства проснулись в груди евнуха, ему захотелось иметь
друга, как раз такую чистую девушку, с кем можно обо всем говорить. И дружба
возникла настоящая, большая и долгая...
     Мусаиб воспитал шаху  любимую жену,  приказав евнухам зорко  следить за
обитательницами гарема, не допуская ни одну удостоиться высокого звания.
     Многим  обязана  Тинатин верному Мусаибу.  Но  и  евнух  обязан  многим
царственной Лелу.  Он  подолгу  сидел  у  нее,  угощался вкусным  шербетом и
любимыми  яствами,   приготовленными  для  него.   С   каждым  годом  беседа
становилась интереснее,  а  игра в нарды или в "сто забот" тоньше и сложнее.
Шаху Мусаиб не переставал повторять:  нет в подлунном мире сердца, преданнее
сердца ханум Лелу,  нет  ума  светлее ее  ума,  нет  любви ярче любви Лелу к
повелителю Ирана.
     И,  как  бирюзовые изразцы после  дождя,  для  шаха  всегда были  свежи
глубокие глаза Тинатин.  А когда она родила ему сына,  казалось шаху, что он
сбросил с  плеч  тяжелый груз военных лет  и  вновь стал Аббас-мирзою,  юным
правителем  Герата.  Теперь  он  не  замечал  красоты  хасег,  режущих  взор
пестротой шелков и сверканьем камней. Он соглашался с Мусаибом, что скромная
из  скромных и  возвышенная из  возвышенных Лелу  -  жемчужина,  наполняющая
Давлет-ханэ розовым светом.
     Отпивая  из  фарфоровой  чашечки  душистое  каве,  Мусаиб  выжидательно
поглядывал на слегка смущенную доброжелательницу.
     - Ты знаешь,  мой Мусаиб,  - тихо проговорила она, - источник моих тайн
для тебя открыт всегда... хочу твоих мыслей в очень тонком деле.
     - Говори,  ханум.  Но я не обижусь, если у тебя есть от меня тайны, ибо
человек многое скрыл бы и  от аллаха,  если бы аллах не обладал способностью
все видеть.
     Тинатин притворилась непонимающей и  еще  тише выразила неудовольствие:
жестокие   наклонности   Сэма   внушают   опасения,   а   Зюлейка   потакает
отвратительным поступкам сына.
     - Царственная Лелу хочет для Сефи-мирзы другую жену?
     - Нет, хасегу.
     - Уже выбрала?
     - Да. Ты, вероятно, заметил мое внимание...
     - К Гулузар?
     - Да, мой Мусаиб... Она самая неискушенная.
     - Ты хочешь, моя госпожа, чтобы Гулузар родила Сефи-мирзе сына?
     - Да... Жену не стоит брать: шах-ин-шах - да продлит аллах его жизнь до
конца света!  -  будет спокойнее, если в гарем-ханэ окажется меньше законных
жен и сыновей.
     - Гулузар уже знает о твоем благосклонном намерении?
     - Нет,  мой Мусаиб, я раньше хотела проверить ее, на днях даже посетила
домик хасеги. А сейчас жду твоего совета и помощи.
     Мусаиб облегченно вздохнул:  ему,  конечно, донесли о посещении царицей
наложницы.  Огорченный,  он  думал,  что Лелу украдкой захотела повидаться с
Нестан.  Это его встревожило:  значит,  Лелу уже перестает доверять другу, а
сама рискует попасть в  немилость к шаху.  Но нет,  первая ханум по-прежнему
откровенна с ним,  приблизила Гулузар ради сына, а княгиня Нестан тут ни при
чем.  Мусаиб повеселел,  попросил еще  чашку каве  и,  насколько мог,  мягко
сказал:
     - Свет моей одинокой старости, все желанное тобою - для меня повеление.
Я  сумею убедить шах-ин-шаха  подарить Сефи-мирзе хасегу,  но  тогда княгине
придется переселиться к другой, или пожелаешь оставить ее у Гулузар?
     - Твоя  мудрость да  послужит мне  отрадой,  ибо  долгие  колебания мои
происходили  как   раз  из   нежелания  причинить  новые  огорчения  Нестан.
Шах-ин-шах в своем милосердии скоро позволит мне взять бедную в мой дом.
     - О  княгине шах-ин-шаху не  буду напоминать,  она переселится вместе с
Гулузар в голубой дом, он примыкает к саду Сефи-мирзы...
     Тинатин благодарно улыбнулась.  Потом поговорили о  предстоящем приходе
купца  Вардана.  На  просьбу Тинатин разрешить покупать и  наложницам Мусаиб
многозначительно ответил:  пусть придут со  служанками.  Но Тинатин будто не
поняла намека и выбрала евнуху лучший персик, начиненный толченым орехом.

     Не  притронувшись к  утренней еде,  Вардан,  полный страха и  волнения,
складывал роскошные вышивки.  Для шахских жен -  в  отдельный,  темно-синий,
бархатный хурджини,  для остальных -  в холщовые тюки. Особенно тщательно он
обернул в камку простые коши, в них зашито послание княгини Хорешани. Но как
найдет он Нестан среди сотен закутанных мумий? Может, сама догадается, зачем
Мудрый, как глупец, сел в раскаленную персидскую жаровню.
     Эти  думы  купца  прервал  стук  в  дверь.  Торопливо прикрыв сундук  с
кисетами,  Вардан  оттолкнул  медный  засов.  Бесцеремонно отстранив его,  в
комнату вошел старый дервиш,  следивший за ним в  эти дни.  Вардану особенно
неприятным показалось его грязное коричневое сморщенное лицо.
     Дервиш как-то странно подпрыгнул, потом вскинул руки и прогнусавил:
     - Любящие "льва Ирана" - в цветнике единения! Любящие "льва Ирана" - да
проникнутся великодушием!  Да  будут  принесены в  жертву прославления "льва
Ирана" жизнь каждого и имущество!
     Вновь подпрыгнув,  как обезьяна, протянул руку и потребовал уступить на
благую цель пять бисти.  Вардан рассердился:  что он,  меняла?!  Или богатый
хан?!  Притом же Вардан -  христианин,  и  у него на родине достаточно своих
монахов, требующих то на бога, то на черта...
     Но дервиш пустился в изощренные объяснения:
     - Дервиш -  избранный, милосердие и владыка прощения, лекарство от всех
болезней.  Избранный -  родник  доброты и  сострадания,  источник благости и
мудрости!  Избранный -  друг  всех,  жестоко страдающих.  Дервиш  сострадает
положению купца!
     Вардан  рассвирепел:   он   занят  торговлей,   сейчас  за  ним  придут
прислужники Давлет-ханэ,  и  он направится в  гарем-ханэ,  а избранный пусть
убирается в  шайтан-ханэ.  Для  такого путешествия вполне достаточно и  двух
шаев. И Вардан швырнул дервишу крохотные монетки.
     Дервиш расхохотался,  опустил монетки за  пазуху и  заявил,  что он  не
уйдет,  пока купец не добавит еще один туман, иначе он сообщит добрым слугам
великодушного "льва" не о вышивках, а о послании от ханум Хорешани.
     Выпучив глаза,  Вардан несколько мгновений молчал, но, как дикий козел,
почуяв смертельную опасность,  вдруг  ощетинился.  Как  смеет  жалкий дервиш
подозревать  знатного  купца,  удостоенного высоким  доверием  и  преданного
"солнцу Ирана"?  Вот придут ферраши,  и он расскажет, как оклеветал гостя из
Картли  святой  бездельник,  от  которого  отвернулся даже  всемилостивейший
аллах, отметив его отвратной рожею.
     Еще долго ругал Вардан нахального дервиша...  И внезапно замолк, словно
поперхнулся:  где он слышал этот,  сразу ставший приятным голос,  где слышал
добродушный, предвещающий радость смех?
     - Молодец, Вардан, перед твоим путешествием в рай Магомета я хотел тебя
испытать. Не страшись никаких угроз и не поддавайся ни на какие запугивания.
Держись, как сейчас, и с тобой ничего не приключится.
     - Азнаур Папуна! - простонал Вардан, едва не потерявший сознание.
     - Купцы редко бывают благодарны,  а  я пришел помочь тебе советом,  как
передать послание княгини Хорешани.
     - Азнаур Папуна, во имя пречистой богородицы!
     - Положи  и  мое  послание в  простые  коши.  Княгиня  недаром полжизни
прожила в Метехи,  сразу догадается купить у тебя обувь.  Как только княгиня
возьмет коши,  громко скажи:  "Три дня на  майдане у  входа в  Кайсерие буду
торговать бисерными кошами и кисеей.  Если ханум пожелают осчастливить купца
- лучшие приготовлю".
     Оставив Вардану кисет с серебряными пол-абасси для задабривания шахских
прислужников, Папуна скрылся за дверью.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ"

     Тенистые кипарисы окружали домик  делла Валле,  подстриженные кусты роз
тянулись вдоль ровной аллеи.  У  входа в  дом дремал кот,  щурясь на солнце.
Где-то мелодично пела вода.
     Расстегнув кружевной воротник, Пьетро с увлечением перечитывал двадцать
первую главу сочинения монаха" кармелита Томазо ди  Гезу,  посвященную делам
Грузии.  Он  подчеркивал золотыми чернилами описание поездки нунция  Стефано
Коленца к  царю грузинскому Симону I в 1545 году.  В послании папе Павлу III
царь  Симон  -  дед  царя-узника  Луарсаба -  заверял  в  своей  преданности
святейшему престолу.
     Пьетро делла  Валле не  переставали волновать судьбы грузинских царств.
Он порицал медлительность римской церкви,  которая в  течение трех четвертей
столетия не  сумела утвердить свое  влияние в  христианской Грузии.  Сейчас,
когда персидский шах понес не  только военное,  но и  религиозное поражение,
делла Валле надеялся при содействии Георгия Саакадзе провести в  жизнь планы
"коллегии пропаганды веры" и подчинить Грузию святой руке папы Урбана VIII.
     Он уже отослал в  Рим новую реляцию с  советом направить в  картлийский
город  Гори,  лежащий  на  перепутье дорог,  связывающих грузинские царства,
миссионеров  феатинского  ордена,   славящихся  своим   умением  завоевывать
расположение туземцев.  Советовал также  учесть  опыт  монахов  капуцинского
ордена,  начавших свою пропаганду в  Грузии еще в 1615 году.  Святые отцы не
навязывали сразу католическую веру, а главным образом занимались врачеванием
жителей,  не  беря  за  это  платы,  помогали в  жизненных делах  и  нередко
оказывали   материальную  помощь   пострадавшим  от   бесчисленных  войн   с
мусульманами.   Такой  политики,   в  более  широком  размере,  должны  были
придерживаться в  Грузии,  по мнению делла Валле,  дипломаты римской церкви.
Для успешного утверждения идей католичества нужно не  только сблизить страны
общностью веры,  торговли и  науки,  но  и  уделять  внимание военным делам.
Присылка  артиллерии и  ознакомление с  аркебузерией окончательно утвердят в
умах  православных  грузин  благоговение  к  главе  западной  церкви  и  тем
подготовят путь к переходу их в католичество.  Благоразумно не медлить,  так
как патриарх московский Филарет слишком рьяно начинает звонить в колокола, и
русский звон может умилить единоверную московитам Грузию.
     Делла Валле увлеченно заносил свои мысли на шелковистую бумагу. Громкая
перебранка за  калиткой отвлекла его  внимание.  Он  послал слугу  итальянца
узнать, какая бешеная собака кусает там стражника.
     Узнав,  что  какой-то  дервиш  нагло  требует  встречи с  ним,  Пьетро,
неизменно любопытный,  велел его впустить.  Отложив перо,  он  вопросительно
оглядел обезьяноподобного пришельца в колпаке и коричневом халате.
     Холодный прием не  смутил дервиша.  Он  заявил,  что  хочет поспорить о
преимуществах аллаха  перед  Христом.  На  сдержанное предложение спорить об
этом с миссиомерами дервиш разразился таким хохотом, что Пьетро закрыл уши:
     - Я поступил необдуманно, впустив тебя.
     - Двое поступают необдуманно,  -  ответил дервиш:  -  Тот, который идет
задом и попадает в колодец,  и трус,  который ради кичливости прицепил меч и
был вовлечен в драку.
     - Многословие - большой вред.
     - Трое боятся того,  в чем нет вреда:  птица,  которая поднимает ноги к
небу,  опасаясь падения;  журавль,  который стоит на  одной ноге,  не  желая
причинить слишком большую тяжесть земле;  и  летучая мышь,  возомнившая себя
розовым скворцом и  поэтому не летающая днем из-за боязни быть изловленной и
посаженной в клетку.
     Делла  Валле заинтересованно посмотрел на  дервиша и  с  легкой иронией
проговорил:
     - Ты пришел по делу, а в твоих речах пустота!
     - Четыре предмета могут быть названы пустыми: река, в которой нет воды;
страна,  где нет умного царя;  сад,  в  котором нет деревьев;  и женщина,  у
которой нет мужа.
     Дервиш  бесцеремонно  опустился  на  арабский  табурет.   Пьетро,  едва
сдерживая смех, с нарочитым раздражением отодвинул золотые чернила.
     - Ты утомил себя и надоел мне!
     - Пятеро утомляют себя  и  надоедают другим;  ищущий истину в  спорах с
глупцами,  невежда,  поучающий мудреца,  путешественник,  едущий на  ленивом
селе,  глупый  везир  глупого  султана  и  тот,  кто  ищет  недосягаемого  и
невозможного.
     Делла Валле наполнил чашу вином и подвинул дервишу:
     - Пей, иначе ты невыносим!
     - Невыносимы шестеро: дряхлый старик, притворяющийся юным; зубная боль,
искривляющая лицо красавицы;  смерть, которая входит без приглашения; льстец
при  дворе  султана;  гробовщик,  который носит  покойников;  скупой хозяин,
угощающий гостя вином без закуски.
     - Дьявол! - вскрикнул делла Валле. - Ты испытываешь мое терпение!
     - Семеро  испытываются терпением:  воин  -  в  сражении,  щедрый -  при
раздаче милостыни,  отшельник - при встрече с гурией, обжора, прислуживающий
шаху на пиру, дервиш - при беседе с миссионером, невольник...
     Делла Валле выхватил шпагу, но дервиш невозмутимо покачал головой:
     - Бисмиллах!   Восьмерых  аллах  наказал  недогадливостью:  миссионера,
любящего  вино,  Пьетро,  забывшего  любовь  к  ближнему,  делла  Валле,  не
узнающего друга,  римлянина,  из-за  мрачной  тени  не  замечающего веселого
человека...
     Тут дервиш пустился в такие дебри мусульманской мудрости,  что вошедший
отец  Тхадео то  багровел,  то  белел,  едва сдерживая гнев.  А  Пьетро лишь
разводил руками.
     Дервиш сам  налил себе  полную чашу  вина,  смакуя выпил и  сквозь зубы
процедил:
     - Пьетро,  я,  кажется, напрасно трачу время на просвещение чужеземного
друга ага Саакадзе.
     Делла Валле живо  оглядел дервиша и  попросил отца  Тхадео начать мессу
без него.  Папуна проводил монаха веселым взором и поинтересовался:  неужели
синьор не узнал любителя вина из содружества "барсов"?