еркви
защитить божий закон. Да сгинет лукавый, подкрадывающийся к нашим душам!
     - Э-э,  человек,  почему так крепко на  черта обиделся?  Не катал ли он
ночью твою жену?  -  выкрикнул прадед Матарса под громкий смех.  Он с  дедом
Димитрия тоже спешил в Мцхета: там их "барсы", там решается важное.
     Духан разбушевался:  одни сожалели,  что бог не перебил, кроме Газнели,
еще несколько княжеских фамилий; другие уверяли, что князей бог послал.
     - Бог послал в наказание за грехи ваши!  -  хохотал дед Димитрия. - Вот
я,  несчастный,  со  дня  рождения без  князя обхожусь,  -  наверно,  потому
веселый.
     - А не потому ли веселый, что у тебя в голове князя нет?
     - Постой,  постой,  старик!  Я  тебя вчера молодым встретил,  по  смеху
узнал!  Да  у  тебя  и  борода  сегодня серой  пахнет.  Э-э,  люди,  держите
нечистого!
     Народ шарахнулся,  кто-то истошно вопил, что черт нарочно всех в духане
задержал,  надо немедля отправиться к  католикосу и молить,  чтоб не снимали
рогаток.
     - Рвите  хвосты  у  слуг  сатаны!  -  кричали сказители,  надвигаясь на
ностевцев.
     Мествире свистнул. Из-за свода выскочили вооруженные гзири.
     Сказители метнулись к выходу,  но дед Димитрия,  приставив к своему лбу
два обнаженных кинжала,  как рогами,  загородил дверь.  Поднялась свалка,  в
руках  у  мествире  оказалась черная  борода  сказителя.  Кто-то  сдернул  с
мествире плащ, и пойманные увидели, что с песней ходил за ними два месяца по
пятам никто иной как начальник гзири.
     - Чьи  лазутчики?  -  гаркнул начальник,  отодвигая на  стойке  чаши  и
раскладывая  пергамент.   -  Говорите,  кем  посланы  народ  против  Моурави
подымать?
     - Мы ничьи!.. Мы странники!.. Люди, помогите! Убьют нас!..
     - Убить мало, собачьих детей! По-вашему выходит, народу выгодно князьям
проездную пошлину платить?
     - Очень  выгодно!  -  насмешливо прищурился прадед Матарса.  -  Недавно
поехал с сыном на тбилисский майдан,  полную арбу нагрузили,  хотели на цаги
обменять.   Пока  доехали,  меньше  половины  осталось.  Во  владении  князя
Цицишвили сыр  взяли!  У  рогатки князя Качибадзе мед взяли!  У  моста князя
Орбелиани шкуру лисицы взяли... Лучше бы мою! У мельницы...
     - Слышали, ишачьи хвосты? Кому верить вздумали!
     Смущенно топтались крестьяне и вдруг наперебой стали рассказывать,  кто
сколько и где потерял из-за проездных пошлин.
     - Аба, люди, что смотрите? - вскипела та же толстуха, закатывая рукава.
- Разве не видите, князьями подкуплены! Бейте шампурами, пока из башки у них
князья не выскочат!
     Какой-то  рослый плотогон рванулся вперед,  но дед Димитрия схватил его
за руку:
     - Ты что, не грузин? Как смеешь связанного бить?
     - Э-э,  гзири, отведи лгунов к моему внуку, "барсу" Димитрию, он хорошо
свое дело знает, полтора желудя им в ухо загонит!
     - Лучше ниже, - заметил прадед Матарса.
     Связанные взвыли:  они -  темные люди, пусть благородный начальник хоть
свиньям их бросит,  только не "барсам". Какой вред от сказки? Но если нельзя
- никогда больше рот не откроют.
     - А на что мне твой рот? - удивился прадед Матарса. - Ты что, мне вновь
арбу наполнишь?  У мельницы князя Амилахвари зерно взяли -  как раз к помолу
подвез. У рогатки Ксанского Эристави шкуру медведя отняли. "Лучше бы мою!" -
кричал сын.  У ворот сада какой-то светлейший подхватил мацони, тут же съел,
а кувшин в замок отослал.
     - Ох-ох-ох!  -  тряслась от смеха толстуха,  размахивая черной бородой,
выпрошенной на счастье у гзири.
     Но  пойманных уже вытолкали из  духана и  повели к  Тбилиси.  Начальник
гзири, заглянув на прощанье в низкое окошко, выкрикнул:
     - Эти разбойники - шадимановские мсахури!
     Напоминание  о  Шадимане,   казалось,   переполнило  чашу  негодования.
Какой-то  овцевод в  сердцах хватил о  косяк двери глиняным ковшом и  гневно
обрушился на ностевцев:
     - Зачем отпустили? Тут надо было судить! Перед народом!
     Дед  Димитрия  поторопился  напомнить,  по  какой  причине  в  "Веселом
бурдюке" встретились, и предложил, не теряя времени, направиться к Мцхета.
     Народ шумно повалил за двумя дедами...  Что решат отцы церкви? Будут ли
и дальше покровительствовать Моурави или не все одобрят, что он задумал?

     Под зелеными кудрями чинар стоит строгий Самтавро. Величественный купол
возвышается над церковкой,  где просветительница Нина склонялась над крестом
из виноградных лоз, перевитых ее волосами. Царь Мирван, основатель Самтавро,
любил отсюда взирать,  как, разбросав два серо-зеленых рукава, Арагви и Кура
сливаются в одно русло.
     Католикосу,  занятому съездом,  некогда было любоваться окрестностями -
он  видел  только  груды  церковных гуджари.  Тут  были  списки  картлийских
монастырей с  точным подсчетом убытков,  причиненных нашествием шахе Аббаса:
"...кресты церквей,  жемчуга и каменья с икон похищены,  ризы содраны, сбиты
алтари,  церкви  не  отделаны,  царские врата  заменены завесами,  служители
входят в алтарь без стихарей".
     В других списках перечислялся приток людей в святые обители. Настоятели
требовали увеличения наделов пахотной земли  виноградниками и  лесами,  дабы
глехи имели где  трудиться.  А  епископы просили,  чтобы католикос добился у
правителя скрепления подписью повеления царей о неприкосновенности церковных
владений и крестьян.
     Был  еще  свиток,  отложенный католикосом в  секретный ларец.  Саакадзе
твердо просил именем церкви воспретить в пределах Картли работорговлю. Люди,
отстоявшие  свое  отечество,  не  могут  продаваться  как  скот.  Искоренить
варварство  можно  мечом,  но  указ,  соответствующий  духу  Иверии,  должен
исходить  от  церкви.  Затем  Саакадзе настоятельно просил  обсудить желание
правителя упразднить придорожные рогатки во владениях князей.
     Когда  католикос прочел обращение беспокойного Моурави,  легкая усмешка
промелькнула на  его лице:  Моурави не  хочет ссориться с  князьями,  но он,
католикос,  не  только  благословит отмену  рогаток,  а  и  поможет  Моурави
запретить торговлю людьми, ибо решил во имя прославления церкви и ради своей
души не мечом,  а  крестом пресечь надвигающуюся опасность.  Она шла грязной
волной из Западной Грузии, готовая захлестнуть удел иверской богородицы. Вот
перед  ним  деяния  нечестивцев:  продают гуртом детей  в  османскую неволю,
продают красивых женщин.  Никто не рискует выйти за порог, ибо сосед арканом
ловит соседа. Один, богом проклятый, даже мать свою променял на коня!
     Тотчас  монахи записали проповедь и  разослали по  всем  церквам,  дабы
священники во всеуслышание,  с  амвонов,  могли предупредить всех о  решении
католикоса...
     Неожиданно в  Мцхета прибыли князья Цицишвили,  Джавахишвили,  Липарит,
Газнели и  Орбелиани с  богатыми дарами.  Вслед за  ними прискакали царевичи
Багратиды -  Вахтанг и Кайхосро-младший. Они долго беседовали с католикосом,
но не во фресковой палате,  а  в келье,  где присутствовали лишь высшие чины
духовенства, в том числе Трифилий.
     Бежан Саакадзе еще  накануне знал,  о  чем царевичи и  высшее княжество
будут  молить католикоса.  Настоятель многое не  скрывал от  своего будущего
преемника.  Хроника больших и  малых дел царства,  которую Трифилий вел "для
потомства и  славы  Кватахеви",  хранилась Бежаном.  Он  красиво переписывал
быстрые мысли настоятеля, а затем свиток за свитком прятал в потайную нишу.
     И  сейчас Бежан в тревоге записывал слова,  которые ронял Трифилий,  то
порывисто расхаживая по келье, то задумчиво опускаясь в глубокое кресло.
     Первое,  о чем просило или,  вернее,  чего требовало княжество,  -  это
возведение на  престол богоравного царя.  Приятный,  но равнодушный к  делам
царства Кайхосро нежелателен.  Где радость? Метехи потускнел, как нечищенный
кувшин.   У   князей  нет  охоты  склоняться  перед  насмешливо  улыбающимся
правителем -  пешкой в руках Моурави. Гордость княжеская возмущена. В замках
сомнение и неудовольствие.  Нужен царь! Необходимо возродить блеск престола.
Если Луарсаб вернется...
     Бежан  силился сдержать волнение.  Князья  не  говорили о  Моурави,  но
чувствовалось,  они твердо решили избавиться от правителя,  и если призрачно
возвращение Луарсаба, то есть царевич Вахтанг Багратид и князья...
     Решительное требование князей не удивило пастырей,  ибо и церкви был не
по  душе  потускневший Метехи.  "Да,  князья правы,  -  рассуждали епископы,
вечером вновь собравшись в келье католикоса,  -  нужен богоравный,  но кто -
если никто из царевичей Багратидов нежелателен?"
     Общецерковные дела отложены.  Высшее духовенство толковало о  положении
Картли. Трифилий прав: для сохранения влияния церковь обязана дать царя. Так
сказал Агафон, митрополит Руисский, и тотчас все согласились: Луарсаб должен
вернуться.
     - Просить о заступничестве? - встревожился Димитрий. - Но не возмутится
ли, спаси господи, Моурави?
     - Об  этом,  уповая на  отца,  сына и  святого духа,  оставим Моурави в
неведении...  Ведь  осененная  знамением  неба  грузинская церковь  посылает
патриарху Филарету сыновнюю покорность и  мольбу помочь Картли в предстоящей
войне с  шахом Аббасом стрельцами и огненным боем,  ибо вторжение нечестивых
грозит бедствием и осквернением уделу святой богородицы.
     Далее Трифилий развил план тайных переговоров не  только с  патриархом,
но  и  царем всея Русии об  освобождении Луарсаба.  Настоятель прочел письмо
царицы Тэкле к  заступнику православной веры,  способное расплавить железное
сердце, заставить рыдать камень... Скрыл лишь Трифилий, что привез из Гулаби
это  письмо  Папуна  вместе  с  личной  просьбой царицы  о  помощи  мученику
Луарсабу.
     К  концу второго дня  все было вырешено.  Тайные переговоры о  Луарсабе
поручили  Агафону,   Доментию  и  тбилели.  Письмо  Тэкле,  переведенное  на
греческий, передали Агафону.
     Доментия  благословили на  сбор  с  церквей  подарков  патриарху и  его
ближним сподвижникам.  А  для  царского дома  и  бояр решили просить Моурави
щедро обложить народ.  Если  же  откажет в  этом,  то  пусть развяжет кисеты
торгового люда...
     В эти дни Саакадзе находился в Тбилиси.  Он выполнял обещанное.  Вардан
Мудрый  принял от  него  золотой аршин  и  серебряные весы  -  знаки  власти
тбилисского мелика.  Саакадзе старался избегать Мцхета,  дабы не заподозрили
его во вмешательстве в дела католикоса.
     Он пировал в садах Крцаниси с торговой знатью,  созванной Варданом.  На
тенистой лужайке под старым каштаном ходила по кругу азарпеша, пенились роги
и гремели тосты в честь почетного купца - Георгия Саакадзе.
     Своим внезапным прибытием Русудан и Хорешани приятно удивили вершителей
судеб  майдана.  Жена  и  дочери  Вардана  получили дорогие подарки.  Честь,
оказанная мелику,  возвышала его,  как возвышает выигранное сражение. Вардан
уже предвкушал славу и власть,  которые поведут караваны по новому торговому
пути.
     Как зачарованное,  смотрело купечество на  гордую Русудан,  восседавшую
рядом с  женой Вардана,  пунцовой от  счастья.  И  многим казалось странным,
почему  им  раньше  не  нравилась привычка  толстой  купчихи  переваливаться
гусыней и ладонью нагонять ветер на свое лицо...
     Вернувшись в Мцхета,  Георгий уже не застал князей.  Он понял - не одни
дары послужили причиной разговора царевичей и князей с католикосом: скрывают
что-то важное. Но и он не останется в долгу и возрадует католикоса, ошеломив
съезд посланием Пьетро делль Валле.
     Доверенный папы римского, красочно восхваляя подвиги Моурави, предлагал
помощь Рима  в  укреплении Картлийского царства.  И  взамен золота и  солдат
просил разрешить миссионерам, отцам капуцинам поселиться в Картли и помогать
народу в  болезнях души и тела.  Обширные познания в богословии,  философии,
поэзии,  истории,  особенно в  языках древних и новых,  будут способствовать
приближению Грузии к Риму,  тем более,  что миссионеров "привлекают в Грузию
не  желание  золота,  привлекавшего некогда  аргивян  к  берегам Греции",  а
благочестие.   В  Риме  коллегией  пропаганды  веры  уже  учреждена  кафедра
грузинского языка и  сеньор Паулини приступил,  по воле папы Урбана VIII,  к
составлению первого грузино-имеретинского словаря,  который должен содержать
в себе три тысячи восемьдесят четыре слова.
     Саакадзе украдкой оглядел палату.  Особой радости на  лицах епископов и
митрополитов он не заметил.  Напротив -  тревожно зашуршали рясы.  Латинская
туча нависла над властью грузинских иереев. Они получали мзду и за лечение и
за советы,  а если католики начнут щедро расточать блага, думая не о боге, а
о  прославлении римского  владыки,  то  вся  паства  кинется  к  еретикам  и
православная  церковь  уподобится  пустыне!   Давно,   аки   лев   рыкающий,
подбирается Рим к Грузии, шаха тоже задабривает!
     Митрополит мцхетский с  яростью принялся хулить  смутьяна Пьетро  делла
Валле. Разъярился и епископ Феодосий.
     Но Саакадзе не дал разгореться страстям и успокоил отцов церкви: он сам
считает предложение Рима опасным -  раньше от лихорадки начнет лечить, потом
- от веры наших предков.
     Духовенство бурно  выразило свое  восхищение мудростью первого витязя в
священной свите Георгия Победоносца.  А  католикос тут же решил умерить свои
притязания по возмещению убытков. И когда Саакадзе сказал, какую часть дани,
взятой у  двалетцев,  он  может уделить божьему дому,  первосвятитель не мог
скрыть своего удовольствия.
     Монастырям  святой   Нины   и   Кватахевскому  Моурави  выделил  личные
приношения,  ибо настоятель Трифилий дрался сам,  как простой воин,  на поле
славы,  а игуменья Нино, чья обитель разграблена кизилбашами, не устрашилась
шаха и возвеличила приют христовых невест.
     Моурави,  не обременяя Картли, удовлетворил огромные требования церкви.
Конечно,  на  эти  монеты он  мог  бы  вооружить пищалями постоянное войско,
помочь малоземельным поднять хозяйство,  пополнить казну, развить торговлю и
увеличить изделия амкарств, но с церковью ссориться было рано.
     Чувство  какой-то  недоговоренности беспокоило  Саакадзе:  святые  отцы
что-то скрывают.  И когда Трифилий,  как бы вскользь,  пригласил его в келью
католикоса,  Саакадзе облегченно подумал: "Теперь узнаю, в чем благочестивые
служители неба хотят меня перехитрить..."
     Внимательно выслушав  решение  снарядить посольство в  Русию,  Саакадзе
восхитился мудростью католикоса,  но и  бровью не повел,  что догадывается о
подлинной цели церковного посольства. Он охотно согласился изыскать монеты и
товары.  Но раз отцы церкви считают необходимым отправить подарки царю,  его
семье и  их  ближним людям,  то  для пышности следует присоединить некоторых
князей...
     Агафон,  подождав,  пока  католикос  одобрит  такое  предложение,  стал
восхищаться мудростью Моурави:
     - И  то правда:  некоторые князья застоялись,  аки ожиревшие -  прости,
господи! - кони, прогулка на пользу пойдет.
     Трифилий незаметно подмигнул Феодосию:
     - Святой отец, благослови Орбелиани и отважного Джавахишвили на путь!
     Католикос одобрительно кивнул:  эти  князья особенно были нетерпеливы в
своем желании свергнуть Кайхосро.
     Нашел выбор удачным и  Моурави,  посоветовав для  пышности добавить еще
двух азнауров, Дато и Гиви. Тогда можно спокойно и сборы начать.
     Церковники озадаченно переглядывались,  но Трифилий торопливо подсказал
согласие, тут же переложив на Моурави снаряжение каравана с подарками.
     Доментий  пробовал  предложить вместо  азнауров  еще  двух  князей,  но
Саакадзе бесстрастно заметил:
     - Азнауры тоже застоялись,  а  Дато и  Гиви не  раз бывали в  Иране при
русийских боярах,  знают  обычаи и  помогут проникнуть в  происки турецких и
иранских послов, ибо нет сомнений, они также должны прибыть в Московию.
     Католикос не возражал, а Трифилий вдобавок стал настаивать на включении
в посольство и азнаура Даутбека - истинного дипломата.
     Но Саакадзе так увлек отцов церкви обсуждением грамот к  царю Михаилу и
патриарху Филарету, так блестяще развил план действий посольства, что совсем
затушевал им же высказанное предложение об участии азнауров в поездке.
     Синклит сиял.  Моурави сразу придал блеск и  силу посольству.  Еще  раз
католикос почувствовал, что Георгий Саакадзе достойный сын иверской церкви.
     Не  дождавшись конца  съезда,  Саакадзе отправился в  Носте.  Здесь уже
золотились яблоки,  над  изгородями,  обвитыми колючей ежевикой,  хлопотливо
жужжали шмели, и на склонах от жары изнемогала трава.
     Обняв Автандила и  ласково отбросив с  его  лба черную прядь,  Саакадзе
тихо проговорил:
     - Узнай у Бежана,  о чем совещались католикос,  князья и царевичи.  При
встрече со мною Бежан вздрогнул и отвел глаза.
     - Узнаю, мой отец.
     Вскоре конь Автандила гулко простучал копытами по мосту.

     Накануне служители погасили торжественные свечи в храмах Мцхета.  После
долгого спора из-за дележа духовенство разъезжалось по своим епархиям.
     Спрятав  в  ларец  парадный  крест,  усыпанный  адамантами,  и  сбросив
дорожную рясу,  Трифилий поспешил на  зеленый  бережок Кавтури.  Здесь,  под
кустами облепихи,  он с наслаждением скинул обувь,  занялся ловлей форели и,
словно  не  замечая  угрюмости Бежана,  заставил  и  его  предаться "божьему
промыслу".  Нанизывая на крючок свежего червяка, настоятель украдкой косился
на  воспитанника:  чем  расстроен Бежан?  Утром вяло  запивал еду  вином,  а
молитву,  как ветер,  пропустил мимо ушей. Может, скучает по мирским утехам?
Ведь совсем еще отрок...
     Нетерпеливое  фырканье   коня   прервало  его   размышления.   Трифилий
обрадованно загоготал,  вздернул удочку с болтающейся рыбкой и приветствовал
подъезжающего Автандила.
     Как-то странно встретил Бежан брата: не то не рад, не то встревожен, не
то очень доволен, а может - все вместе.
     Два  дня  Автандил говорил только о  приятном.  Он  назначен ностевским
сотником,  и,  в  отличие от  конницы Гуния  и  Асламаза,  его  сотня  будет
гарцевать на скакунах цвета расплавленного золота. Потом рассказал о веселом
приключении Папуна, одурачившего феррашей ловким фокусом с монетами. Поведал
о необычайном Арчиле,  которого Моурави взял в Ностевский замок. Арчил не по
летам умен  и  один  умеет вызвать улыбку на  сжатых губах Циалы.  Лучшая из
матерей,  Русудан,  не приняла ее в семью,  - почему-то не любит. Пока Циала
гостит у  деда  Димитрия.  Но  Димитрий тоже  невзлюбил ее:  "Как  смеет при
Русудан хвастать своим горем?"
     - Прав Димитрий,  надо уметь прятать свою печаль и радость,  - проронил
Бежан.
     - Нет,  не прав! Отец говорит; "От каждого требуй, что он может дать, и
ни капли больше".
     - Отец? Наш отец великий... Автандил, ты веришь в угрызения совести?
     - Наша замечательная мать говорит: "Не делай того, от чего потом будешь
страдать".
     - А если невольно становишься сообщником?
     - Во имя Христа,  Бежан,  что мучает тебя?  Две ночи ты стонешь подобно
больному быку. Или вертишься, точно кинжал в арбузе.
     - Почему с  кинжалом сравниваешь меня,  мой  брат?  Разве  подобает мне
владеть оружием?
     - Может,  и не подобает, но невольно владеешь. Бывают поступки опаснее,
чем  кинжальные раны...  Вот,  к  слову:  строит  зодчий прекрасный храм,  а
бездельник его  подожжет...  Кто-то  видит,  как  подкрадывается разбойник с
факелом,  и спокойно проходит своей дорогой.  И многолетний благородный труд
сгорает в один миг...
     - Ты на два года старше меня,  Автандил,  но многого не понимаешь. Есть
обет, который выше всего земного.
     - Тогда не угрызайся,  не стони всю ночь, радуйся своему обету, как это
делает настоятель Трифилий.
     Бежан смолчал, но целый день ходил мрачнее своей рясы.
     Ночью луна  залила келью.  В  открытое оконце вползала свежесть.  Белые
розы в кувшине казались синими.
     Бежан вскочил с жесткого ложа и торопливо схватил рясу.
     - Ты куда