ехами, даже когда появились угрожающие ханы от шаха или паши от султана, не
было такого напряжения...  То было общее, царское, а сегодня решается судьба
княжеских знамен.
     Спокойнее вели себя азнауры. Им тоже предстояли перемены, к которым они
стремились давно,  и  вот наконец завершается добытое многолетней борьбой...
Они расположились на левой стороне, ниже незнатных княжеских фамилий.
     Отсутствовали купцы и старосты амкаров, приглашаемые лишь на обсуждение
дел торговли и  амкарста.  Уже все в  сборе.  Вошел,  окруженный сыновьями и
внуками,  старый  Мухран-батони.  Уже  Газнели дважды  сменял  сабельщиков у
входа. А Саакадзе все не появлялся.
     Тихо  переговаривались,   недоуменно  переглядывались.  Ожидание  сеяло
тревогу,  исчезла решимость,  таял задор...  Куладжи стесняли грудь.  Духота
сгущалась и давила.  Отяжелевшие пальцы не тянулись к усам...  Шуршали рясы,
тихо постукивали четки. Трифилий, щурясь, поглаживал выхоленную бороду.
     "Странно,   -   размышлял  Зураб,  -  всегда  точен...  Не  намерен  ли
использовать то,  от  чего  некогда отказался Луарсаб?..  Окружить Метехи  и
остаться одному у власти..."
     Звякнули сабельщики, в воздухе блеснула сталь. Копейщики вздыбили пики.
Где-то загремело горотото. Стража шумно распахнула двери.
     Невольно все поднялись. Стояли так, как не стояли перед царями.
     Сопровождаемый "барсами", твердо ступая, вошел Георгий Саакадзе. На миг
князья  даже  зажмурились.  Где  они  видели  такое,  расшитое  драгоценными
каменьями, одеяние? На шахе Аббасе? Нет! На индийском радже, изображенном на
драгоценном рисунке. Но где взял меч, принадлежащий Сулейману Великолепному?
Как угрожающе торчит из-за пояса двойной пламенеющий ханжал!  Будто прирос к
куладже  жертвенный меч  кровавой богини  Дурги!  Не  подарила ли  ему  жена
багдадского калифа свое ожерелье?  Откуда такой цвет? Как будто фисташковый,
а  яхонты и  алмазы переливают в огненный.  Какое величие в Великом Моурави!
Неужели его фамилия Саакадзе?!
     Посмотрите,  а  с  "барсами" что сегодня?  Словно всю роскошь Индостана
опрокинули на  себя.  Шествуют в  цаги,  похожих на  серебряные трубы.  Дато
блистает изумрудами кинжальной рукоятки, Димитрий - узором ятагана, Автандил
- бирюзовыми розами оранжевой куладжи,  Даутбек -  алмазным дождем застежек,
Элизбар -  поясом, похожим на искристую чешую морской рыбы. На плече Ростома
вздрагивает  адамантовый  кречет  с  золотым  клювом,   а  на  груди  Пануша
переливаются кровью  зерна  граната.  На  черной  повязке  Матарса  сверкает
красный глаз неведомой птицы.  А за Гиви угрожающе волочится изогнутая сабля
в мозаичных ножнах.
     Отвечая на  приветствия легким  наклоном головы,  Саакадзе прошел через
зал и опустился в приготовленное для него кресло, рядом с царским троном. За
ним  неотступно,  точно  оберегая его,  последовали "барсы" и  расположились
позади.
     Первым говорил Мухран-батони. Он кратко напомнил, зачем собрались здесь
сыны Картли.  Сегодня должно решиться:  быть ли Грузии сильным царством, как
при царице Тамар,  раздвинув рубежи от  Никопсы до  Дербента,  или застыть в
теснинах,  подобно озеру в предгрозовой вечер. Немало предстоит, важных дел,
но раньше следует вынести определение о снятии подорожных рогаток.
     Легкий  ветер  всколыхнул куладжи,  зазвенели ожерелья.  Джавахишвили в
изысканных выражениях передал просьбу князей  отсрочить на  год  упразднение
проездных пошлин, иначе многим грозит разорение.
     Услужливо   предупрежденный   Зурабом   о   решении   князей,   Моурави
многозначительно переглянулся с Мухран-батони.  Старый князь величаво провел
рукой  по  усам  и  начал  приводить доводы,  которые накануне подсказал ему
Георгий Саакадзе.
     - Еще  нигде  не  сказано,  что  веселая  торговля кого-либо  разорила.
Потеряем на  рогатках -  найдем прибыль в  свободном провозе.  Если к  слову
пришлось, я сосчитаю, сколько мой управитель выплатил тебе, князь Качибадзе,
за  провоз через твои  рогатки вина,  посланного мною  в  подарок Метехскому
замку.  Я возмущался не потому,  что обеднел, а из-за глупой жадности твоего
мсахури,  который отливал мухранский нектар,  не  ведя счет тунгам.  По этой
благородной причине похудевший бурдюк растряс вино, и на царский стол вместо
янтарной радости поставили мутную скуку.  Я,  князь,  к слову припомнил тебе
обиду,  ибо  не  остался в  долгу:  когда твой управитель проводил через мои
рогатки караван с шерстью, я приказал увеличить пошлину и набить новый тюфяк
в подарок моему огорченному управителю.
     После такого вступления Мухран-батони перешел к доказательству,  почему
благотворно упразднение проездных пошлин.
     Князья вновь настаивали на годичной отсрочке.
     Спор  затягивался,  уже  проглядывало неудовольствие.  Саакадзе  поднял
руку, все смолкло:
     - Если  князья  не  согласны,   никто  не  вправе  лишить  вас  вековых
преимуществ.  Одни вы  призваны вершить дела царства.  Но и  никто не вправе
запрещать  добровольные  действия   на   благо   родины.   Вот,   доблестный
Мухран-батони,  я,  Георгий Саакадзе, и благородный Зураб Эристави Арагвский
уже согласились и  назад слова не  возьмем.  Отныне по нашим владениям пусть
свободно течет торговая жизнь. Мы рогатки снимаем!
     Зураб уставился на Моурави.  У него и в мыслях не было снимать рогатки.
Как раз вчера приезжал управитель Ананури, и они определили на зимние месяцы
увеличить проездную дань,  ибо  необходим тройной запас вооружения и  одежды
для возможного в  недалеком будущем похода в  горы.  Вот почему на княжеских
беседах  он  протестовал сильнее  остальных,  утверждая,  что  это  подорвет
благополучие  княжеств,   лишив  их  важнейшего  источника  обогащения.  Все
понятно!  Моурави решил наказать его,  Зураба, за измену? Нет, к счастью, об
измене не  догадывается!  Только за  дерзкие желания?  Пожалуй,  еще  дешево
обошлось владетелю Арагви посещение Марабды.
     А  Саакадзе,   словно  не  замечая  замешательства  князей,   изумленно
впившихся глазами  в  коварного Эристави,  и  красных  пятен  на  его  лице,
продолжал:
     - Конечно,  справедливость требует  возмещения убытков  самоотверженным
сынам Картли.  Я  уже изыскиваю способ...  скоро в  изобилии будут свободные
земли, реки, лесистые горы...
     Князья зашумели:  они добиваются общего согласия, нельзя княжеские дела
решать, как кто вздумает! Ради Картли они готовы на жертвы...
     - Разве я  с  тобой не говорил,  Моурави?  -  крикнул с  места Ксанский
Эристави. - Ты Арагви вспомнил, а Ксани забыл?
     - И я готов, Моурави, - подхватил Квели Церетели.
     - Князья правы,  необходимо общее согласие... Может, так постановим: на
год пусть будет,  как сделано во владении Мухран-батони,  - с лошадей и ароб
сельчан, особенно глехи и месепе, проездная пошлина не будет взиматься, но с
купеческих, азнаурских и княжеских караванов следует брать даже чуть больше.
И  с  прогонного скота пошлина упраздняется лишь  для  деревень.  Согласны с
таким решением?
     Князьям  представилось,  что  они  одержали огромную победу.  Наперебой
восклицали: "Все, все согласны!"
     Дав  время  улечься  восторгу,  Моурави  предложил  начать  разговор  о
постоянном войске.
     Князья нестройно заговорили.  Уже все вырешено,  как пожелал Моурави: в
его распоряжение от каждого дыма будет предоставлено по одному обязанному.
     Зураб,  сжав ладонью подбородок,  как коршун из-за  туч,  поглядывал на
Саакадзе, не в состоянии побороть робость и ярость.
     Превозмогая себя, он предложил Саакадзе арагвинское войско, ибо блеск и
славу несет царству обнаженный меч Моурави.
     Дато  Кавтарадзе мягко заметил,  что  никогда и  никто не  сомневался в
благородстве князя Зураба Эристави,  но владетели не должны ослаблять охрану
своих земель,  особенно примыкающих к беспокойным рубежам. Княжеские дружины
остаются в  распоряжении владетелей и в военное время образуют ратный запас,
а  постоянное войско  является опорой  всего  царства  и  всецело  подчинено
военному управителю - Моурави. Начальники назначаются в царском войске не по
родовитости фамилий,  а  по  личным воинским качествам,  проявленным на поле
брани.  Отныне,  как трон Картли покоится на четырех знаменах воеводств, так
постоянное войско -  на четырех основах: самоотверженная преданность родине;
войско - меч полководца; полководец - знамя войска; дружинник - витязь, а не
раб.
     Многие  князья  под  вежливыми  улыбками  старались скрыть  недоумение.
Переждав, Дато продолжал:
     - Через  каждые  сто  восемьдесят дней  обученные будут  возвращаться к
своим  очагам,  а  на  их  место  придут  другие.  Вот  почему,  когда  враг
вторгнется, будет не шестьдесят тысяч обученных, а в два-три раза больше. Но
дабы  обученные  не  забывали  воинское  дело,   они  должны  каждую  неделю
собираться в деревнях, поселениях, монастырях под рукою царских, княжеских и
церковных азнауров.  А  в  год  раз  -  общий сбор  на  Дигомском поле,  где
правитель  Моурави  и   князья  благосклонно  проверят  знания  в  примерном
сражении, конном и пешем, подобно разыгранному на ристалище.
     Не   очень-то   пришлось  по  душе  князьям  перечисление  обязанностей
господина  перед   семьей  чередового,   но   грозное  молчание  Моурави  не
располагало к противоречию.  И нехотя согласились. Писцы проворно записали и
это решение.
     - Не считаешь ли ты,  князь,  что мы сегодня достаточно попрыгали через
горящие рогатки? - насмешливо шепнул Джавахишвили соседу.
     Томились и  другие князья.  Приближался час еды и вина.  И никто не мог
предположить,  что вот сейчас произойдет то огромное событие, которое долгие
годы не перестанет волновать грузинскую землю.
     Поднялся Саакадзе,  поправил меч и заговорил о благоразумии и временном
самопожертвовании князей. Временном! Ибо ни для кого не тайна - войско нужно
для избавления Картли от  угрозы Ирана.  Но лишь минует угроза,  пусть знают
князья:  первый обязанный перед родиной -  Саакадзе из Носте - пойдет войной
на  извечных врагов царства.  Богатые земли  персидского Азербайджана должны
принадлежать картлийцам.  А море необходимо царству для торговых путей.  Для
прикрытия Кахети  следует присоединить Джелал-оглы,  Караклис,  Кедабек.  От
Никопсы до Дербента должно простираться грузинское царство!..
     Слушая Моурави,  владетели ясно ощущали возможность достигнуть всего, о
чем он говорил.  Уже каждому хотелось сейчас же, без замедления, броситься в
пучину войн, разрывать на части вражеские земли, оседлать хребты, придвинуть
море... Маячила слава, обогащение замков, бурная жизнь.
     Князья  в  горячих  выражениях наперебой заверяли Моурави,  что  жаждут
скорей претворить в жизнь его замыслы.
     В пылу восторга Фиран Амилахвари поведал о предательских приготовлениях
Шадимана.  И  хотя многие уже были осведомлены об этом,  все же князья сочли
нужным огласить зал негодующими возгласами.  Каждый стремился громче другого
выразить свое возмущение.
     Моурави, положив ладонь на колено, стал спрашивать подробности:
     - А  на  правом и  левом  крыле  князь  Шадиман выставил копейщиков для
защиты первой линии?
     - Да, Моурави, выставил...
     - А  рядом  с  клетками  смертоносных змей  поместил  сетчатые ящики  с
муганскими скорпионами?
     - Да, Моурави... - растерянно подтвердил Амилахвари.
     - А гиен в клетках держит или в загонах?
     - В... клетках.
     - А котлы со смолой на стенах крепости круглые?
     - Круглые! - вдруг выпалил Цицишвили, вытирая со лба холодные капли.
     - Напрасно,  это  уже  устарело...  Много  раз  котлы опрокидывались на
своих.  Лучше длинные ящики с  выдвижным дном.  -  Саакадзе знал излюбленные
средства Исмаил-хана,  перенятые Шадиманом,  и спокойно спросил:  - А скажи,
князь, Шадиман наполнил бочки серой, разъедающей глаза?
     - Наполнил... И потайной ход для персов вырыл.
     Забыв чин  и  обряд,  отцы  церкви,  взбешенные,  размахивали кулаками,
грозили оружием, карами. Тбилели выкрикивал:
     - Проклясть! Проклясть!
     - Убить за такое мало!  -  задыхался Квливидзе.  - Не на врагов готовит
свой змеиный навоз, а на защитников царства!
     Приветливо оглядев зал, Саакадзе спокойно продолжал:
     - А не забыл ли князь бычьи пузыри ядом наполнить?
     - Не забыл! - с отчаянием выкрикнул Амилахвари.
     - Все предусмотрел князь Бараташвили,  только об одном не подумал:  мне
незачем за  его  угощением к  стенам Марабды подходить.  Я  Шадимана,  когда
захочу, издали достану - огненным боем из пищалей...
     "Барсы"  затряслись  от  хохота.  Им  раскатисто  вторили  азнауры.  Не
выдержав,  отцы церкви прикрыли рты шелковыми платками и тихо всхлипывали от
накатившегося на них смеха.
     Князья безмолвствовали.  Они теперь поняли: недаром Моурави надел наряд
побежденных им  стран,  недаром опоясался грозным оружием чужих земель.  Что
можно противопоставить ему?
     Липарит с тоской,  но невольно и с одобрением разглядывал "барсов". Так
вот они какие?! Их настоящий облик страшнее, хотя и блещет красотой.
     Среди общего шума поднялся Трифилий:
     - Если  враг под  защитой гиен проберется в  удел иверской богоматери -
Кахети и  Картли,  мы на него "барсов" выпустим.  Будет радость великая.  Во
славу церкви без  остатка растерзают,  яко  львы грешника.  И  еще вымолвлю:
церковь своему сыну  Георгию во  всем поможет.  Так  святой отец благословил
утвердить.
     - Аминь.
     - Аминь! - повторили церковники.
     Князья выразительно переглянулись. Эмирэджиби рванулся вперед:
     - И наши знамена последуют за Моурави... уже порешили.
     - И кахетинцы. Князья и азнауры согласны.
     - В чем согласны? - Саакадзе удивленно оглядел кахетинцев.
     - На постоянное войско.
     - Сколько обязанных можете выставить? - сверкнул глазами Саакадзе.
     - Моурави, не только обязанных, своего сына к тебе пришлю учиться.
     - Что я тебе - амкар, что ты мне сына в ученье отдаешь!
     - Хо... хо... хо!.. - покатился со смеху Зураб.
     Хохотал и Газнели,  вытирая глаза.  Хохотали азнауры,  нарочито громко,
задористо.
     - Я  прямо  спрашиваю,  сколько  очередных  обязанных  могут  выставить
кахетинские князья? Было с излишком времени сосчитать.
     - Семь тысяч, Моурави, - не без гордости ответил Андроникашвили.
     - Семь?  А если шах Аббас пальцем шелохнет -  сколько сарбазов в Кахети
вторгнутся? Не знаете? А я знаю: сто тысяч!
     Словно лес зашумел в палате.
     - Моурави, сам знаешь, двести тысяч угнал проклятый шах в Иран.
     - Мы от тебя помощи ждем, Моурави!
     - Знаю. А чего ради я буду помогать? Что я - собираюсь в Алазани форель
ловить? - и под дружный смех сурово продолжал: - Сейчас время меча и аршина.
В моем разговоре с кахетинцами я применю аршин -  дабы помочь мечом...  Если
сторгуемся, не страшны и двести тысяч сарбазов.
     - Что пожелаешь, Моурави? - спросил Оманишвили.
     - Временное объединение Кахети  и  Картли.  Усиление двух  царств общим
войском,  высшим Советом князей,  малым  Советом азнауров,  торговым Советом
купцов... Все дела решать совместно на пользу отечества.
     Ни один шорох,  ни одно слово не нарушили огромного молчания. Так перед
грозою  умолкают  горы,  перед  битвой,  на  один  неуловимый миг,  замирает
вскинутый меч.
     Картлийцев  охватил  порыв  воодушевления.  Они  повскакивали  с  мест,
готовые к дружеским объятиям.  Перемешались куладжи князей, азнауров, словно
пронесся многоцветный поток. Липарит восторженно крикнул:
     - Да живет Грузия!
     Кахетинцы   продолжали  испуганно  молчать.   Это   несколько  охладило
картлийцев.   Палавандишвили  смущенно  опустился  в   кресло,   за   ним  в
замешательстве последовали остальные.
     Оманишвили поднялся,  оглядел зал. Он не мог сказать, показалось ли ему
или  нет,  но  кахетинские азнауры словно уже слились с  картлийскими.  Даже
улыбались они  одинаково,  даже мех на  куладжах ерошился одинаково,  как их
усы.  Он перевел взгляд на кахетинских князей,  но у них не нашел поддержки:
лишь растерянность и недоумение.
     Настороженный зал выжидательно молчал.  Что сказать?  Так бывает, когда
едешь над пропастью,  -  конь начинает слезать со  скользкой тропы,  и  одна
мысль  охватывает всадника  -  уцепиться  за  острый  камень,  за  куст,  за
тропинку.
     - Моурави, говоришь: "временно"? На какое время?
     - Пока царь к вам не вернется.
     Духовенство зашуршало рясами, глаза блестели из-под надвинутых клобуков
и  митр.   Сбывалось  давнишнее  желание  -  подчинение  кахетинской  церкви
картлийскому католикосу.
     Кахетинцы продолжали изумленно взирать  на  Саакадзе:  "Ца-арь?!  Какой
царь?  Разве собирается вернуться?  Может быть,  полководец шутит? Непохоже,
лицо неподвижно, как мрамор".
     - Ведь временно, чего опасаются? - хитро прищурился Цицишвили.
     - Одолжила сорока у орла клюв,  а вернуть забыла! - насмешливо процедил
Газнели.
     Молчание  длилось  слишком  долго,  писцы  покусывали перья.  У  дверей
дежурный князь Тамаз Магаладзе сменил сабельщиков.
     Саакадзе обратился к кахетинцам:
     - Предполагал,  князья,  дружески примете протянутую руку помощи: одним
вам не подняться из руин. Надо твердо решить - на коне или под конем? Что ж,
подумайте,  посовещайтесь...  Может,  два дня будет довольно?  -  И Саакадзе
спокойным шагом направился к выходу.
     Он хотел уйти один,  в покоях Газнели его ждали Русудан и Хорешани.  Но
его тесно окружили не в меру взбудораженные картлийцы.  Им хотелось говорить
еще и еще.  О чем? О расширении царства, о присоединении заброшенной Кахети,
хотелось уже вымеривать, делить, подсчитывать и... Нет, пусть Георгий скажет
- прочно  ли?  Временно?  Это  невозможно!  Навсегда!  На  века!  Князья  то
возбужденно  жестикулировали,  подкидывая  слова,  словно  мячи,  под  самый
потолок, то в упоении понижали голоса до хриплого шепота.
     - Георгий, а что, если правда царь вернется? - спросил Липарит.
     - Ты о ком, князь?
     - О Теймуразе Кахетинском.
     - Что ж,  друзья, приветствовать советую - настоящий царь. Непримиримый
враг  шаха  Аббаса.  Сильный десницей,  владеет мечом и  пером,  -  медленно
протянул:  -  Величие трона подымет, блеск царству вернет, потом - Багратид:
не надо династию менять...
     Князья замерли, как в столбняке. Через овальное стекло Охотничьего зала
блеснуло уходящее солнце.  Где-то  жужжал  шмель,  ища  выхода.  За  чинарой
олененок настойчиво звал мать.
     И сразу,  точно сговорившись,  князья бросились друг к другу.  "Христос
воскресе!  Воистину!  Воистину!"  Лобызались  троекратно.  Лишь  один  Зураб
продолжал,  как приросший, стоять на месте. Цицишвили, задыхаясь, вцепился в
него:
     - Князья,  ко мне!  Ко мне пожалуйте! Возможно ли?! Не сон ли?! Князья,
други! "Блеск царству вернет..."
     На третьем дворе суматоха.  Конюхи выводили фыркающих и отбрыкивающихся
коней.  Копейщики то  и  дело распахивали ворота.  Вихрем вылетали без  вина
опьяненные всадники. Они мчались в новый дом Цицишвили. Два дня! Все решить!
На все решиться! Моурави... Нет! Католикос!..
     Когда  Саакадзе вошел  в  покои Газнели,  там  уже  сидел Трифилий.  Он
поспешил  сюда  -  успокоить прекрасную Русудан.  Чуть  дрожащей  рукой  она
протянула навстречу Георгию чашу холодного вина.
     - Да  не  минует  тебя  чаша  сия,   Георгий!  -  благодушно  засмеялся
настоятель.  А Бежан с обожанием смотрел, как отец большими жадными глотками
осушал сосуд с живительной влагой.
     В соседней комнате слуги осторожно звенели подносами, готовили стол.
     Маленький Дато звонко шлепал по  лбу большого Дато и  заливисто смеялся
над его выпученными глазами. Саакадзе опустился рядом с Трифилием.
     - Решается судьба Кайхосро... Отец, как думаешь?
     - Пророк Моисей сказал: "Не сотвори себе кумира". Глаголю и я: жертвуй,
сын мой, кумиром во имя царства, церкви, трона. Аминь!
     - Аминь!