ли тогда сильно испорчены.
Исконный римский народ перемешался с иностранцами, вольноотпущенник стал
равноправным гражданином, и у раба был тот же вид, что и у господина; ибо,
если исключить сенаторскую одежду, все прочее облачение было у них и у
рабов одинаковое. Кроме того, обычай, имевший место только в Риме, -
публичные раздачи хлеба неимущим, - привлекал в Рим бездельников, попрошаек
и плутов из всей Италии. Народ, отслуживший военную службу, не отпускался,
как в древности, каждый в отдельности на свою родину, так как можно было
опасаться, что некоторые из них затеют несправедливые войны; их всех вместе
выводили в колонии, наделяя их, вопреки всякой законности, чужими
владениями земли и жилищ. Как раз тогда они во множестве проживали в
святилищах и на храмовых участках под одним знаменем и при одном начальнике
колонии, будучи после продажи своего имущества готовыми к отправке и
согласными продаться всякому, кто их наймет.

121. Вот почему из стольких по количеству и таких по качеству людей
сторонниками Кассия было нетрудно набрать множество людей и повести их
тотчас на форум. Они хотя и были наняты, однако не осмелились одобрять
происшедшее, питая страх перед славой Цезаря и тем, что может постигнуть их
в будущем со стороны других граждан; они с криком требовали мира как
всеобщего блага, настойчиво требовали его от должностных лиц, полагая, что
это средство послужит ко спасению убийц Цезаря, ибо не могло быть мира без
их амнистии. Перед находящимися в таком состоянии людьми первым появился
претор Цинна. Он приходился родственником Цезарю по жене, но, явившись
неожиданно к толпе, сорвал с себя одежду претора, как бы из презрения к
сану, данному ему тираном, назвал Цезаря тираном, а его убийц
тираноубийцами, все содеянное ими восхвалял как подобное тому, что содеяно
было их предками, и предложил этих людей как благодетелей пригласить из
Капитолия и вознаградить их. Так говорил Цинна. Сторонники заговорщиков,
видя, что неподкупленная часть толпы не присоединяется к ним, не вызвали их
из Капитолия и снова кричали только о мире.

122. Затем Долабелла, молодой человек из знатной фамилии, выбранный самим
Цезарем быть консулом на конец года, когда сам Цезарь собирался в поход, и
уже носивший одежды консула и имевший знаки консульской власти, стал
поносить давшего ему все это. Долабелла прикидывался, будто он был в полном
единомыслии с замыслившими убийство Цезаря и только невольно не принимал
физического участия в заговоре (некоторые утверждают, что Долабелла
предложил праздновать этот день, как день рождения города). Нанятая толпа,
видя, что на их стороне и претор и консул, расхрабрилась и послала в
Капитолий за сторонниками Кассия. Они были рады Долабелле и думали, что
этот человек, молодой и знатный, в сане консула, будет на их стороне
противостоять Антонию. Из Капитолия пришли только Кассий и Брут, еще с
окровавленными руками, ибо они нанесли Цезарю удар одновременно. Когда они
прибыли к толпе, не было произнесено ни одного низкого или недостойного
слова, но как бы после всеми признанного прекрасного поступка все хвалили
друг друга и поздравляли государство и говорили больше всего о том, что
Децим предоставил им в нужный срок гладиаторов. Кассий и Брут обратились к
народу с речью, призывая их поступать подобно своим предкам, изгнавшим
царей, не управлявших путем насилия, как Цезарь, но выбранных по закону.
Они также предложили вызвать Секста Помпея, сына Помпея Великого,
воевавшего за демократию, который в Испании сам еще продолжал отбиваться от
полководцев Цезаря. Они предложили, сверх того, восстановить в должности
смещенных Цезарем трибунов Цезетия и Марула, находившихся в изгнании.

123. Так говорили сторонники Кассия и после того снова ушли на Капитолий.
Они не чувствовали еще себя надежно при создавшемся положении вещей. Но
теперь по крайней мере их близкие и родственники могли прийти к ним в
Капитолий, из них они выбрали некоторых лиц послами к Лепиду и Антонию для
переговоров о том, чтобы прийти к соглашению и принять меры к сохранению
свободы в государстве и избежать всех тех бедствий, какие произойдут в
отечестве, если они не придут друг с другом к соглашению. Посланные просили
обо всем этом, не одобряя происшедшего - в присутствии друзей Цезаря они на
это не осмеливались, - но говорили, что нужно с снисходительностью
перенести происшедшее, так как все сделано было не из ненависти, а из любви
к отечеству, и отнестись с жалостью к городу Риму, уже опустошенному
непрерывной гражданской войной, иначе новая гражданская война погубит
оставшихся добрых граждан. Будет преступно, указывали послы, продолжать
вражду к отдельным лицам при таком опасном положении государства; гораздо
лучше вместе с государственными неурядицами уладить и личные, или, если это
невозможно, отложить в настоящий момент личные конфликты.

124. Антоний и Лепид хотели отомстить за Цезаря, как я уже сказал, или
из-за дружбы с ним или из-за связывавшей их присяги, или из-за стремления к
власти, считая, что им все будет доступно, если они устранят сразу стольких
важных людей. Однако они сомневались насчет их друзей и близких и той части
сената, которая тяготела к их противникам, и больше всего - насчет Децима
Брута, который был назначен Цезарем правителем Трансальпийской Галлии и
имел в своем распоряжении большое войско. Поэтому они решили выжидать
будущего и изыскать способы, нельзя ли будет привлечь на свою сторону
войско Децима, уставшее от беспрерывных трудов. Таковы были их намерения.
На словах Антоний дал послам такой ответ: "Мы ничего не предпримем из-за
личной ненависти; но из-за греха и нашего клятвенного обещания Цезарю, что
мы будем его телохранителями и мстителями, если он что-либо претерпит,
будет благочестивым изгнать скверну и лучше жить вместе с немногими
чистыми, чем всем быть под проклятием клятвопреступления. В силу такого
нашего мнения мы еще обсудим с вами все это в сенате и будем считать благом
для Рима те решения, которые будут приняты сообща".

125. Так ответил им определенно Антоний. Послы выразили ему благодарность и
ушли в твердой надежде, что все уладится: они были убеждены, что сенат им
будет во всем содействовать. Антоний же приказал всем должностным лицам в
течение ночи охранять город, расположившись по центру на известных
расстояниях, как днем. Всю ночь по городу горели костры. Сквозь них
перебегали в течение этой ночи близкие родные заговорщиков в дома
сенаторов, прося за них и за возвращение прежней формы правления. С другой
стороны, бежали также и вожди колонистов и высказывали угрозы, если им не
сохранят данных им наделов или если они не получат обещанных. Между тем
наиболее здоровая часть населения, убедившись в малочисленности
заговорщиков, почувствовала себя смелее, вспомнила о Цезаре, хотя в мнениях
и были расхождения. В эту же ночь были снесены в дом Антония сокровища
Цезаря и записки о его правлении; сделано это было или потому, что жена
Цезаря хотела перенести все это из своего тогда ненадежного дома в более
надежный дом Антония, или по приказанию самого Антония.

126. Между тем ночью было прочитано распоряжение Антония о созыве сената
еще до наступления дня в храм Земли, очень близко находящийся от дома
Антония: он не осмелился созвать сенат в обычное место его заседаний, так
как оно лежало у подножия Капитолия, где находились гладиаторы, стоявшие на
стороне заговорщиков, и вместе с тем Антоний не хотел внести и смятение в
город, введя в него войска. Лепид, однако, свои войска ввел. Когда
приблизилось утро, то среди других сбежавшихся сенаторов прибежал в храм
Земли и претор Цинна, снова одетый в одежды претора, которые он вчера, как
данные ему тираном, с себя сбросил. Когда его увидели некоторые из
неподкупных сторонников и ветеранов Цезаря, они в гневе на то, что он
первый поносил Цезаря открыто, хотя и был его родственником, начали в него
бросать камни и гнаться за ним. Когда Цинна убежал в какой-то дом, они
принесли дрова и собрались сжечь дом, что и сделали бы, если бы Лепид,
придя с войском, им не помешал. Это было первое свободное проявление
расположения к Цезарю, и это встревожило как тех, кто действовал по найму,
так и самих убийц.

127. В сенате людей, которые были свободны от стремления к насилию и
негодовали на случившееся, было немного; большинство самыми разнообразными
способами помогали убийцам Цезаря. И прежде всего сенаторы стали требовать,
чтобы убийцы Цезаря как люди благонадежные прибыли в сенат и приняли
участие в заседании, превращая их таким образом из подсудимых в судей.
Против этого Антоний не возражал, зная, что они все равно не придут. И они,
действительно, не пришли. Затем, чтоб испытать мнение сената, одни весьма
решительно и открыто одобряли совершенное, называли убийц Цезаря
тираноубийцами и предлагали их вознаградить. Другие ораторы награды
отвергли, так как убийцы Цезаря в них не нуждаются и не для наград они все
это сделали, но считали правильным, чтоб им дали прозвание "благодетелей".
Третьи говорили, что и этого не нужно, и считали правильным только, чтоб
жизнь их была пощажена. Одни пускались на такие хитрости: выжидали, какое
из предложений окажется более всего приемлемым для сената, чтобы он в
дальнейшем мало-помалу стал более уступчивым. Более же нравственные
сенаторы отвергали этот поступок как тяжкое преступление, хотя из уважения
к знатности фамилий, к которым принадлежат убийцы, не возражали против
того, чтоб их пощадили, но с негодованием отвергли предложение титуловать
их благодетелями. На это им возражали другие, что если уже спасти их, то не
нужно после этого скупиться и на добавочные почести, служащие гарантией.
Кто-то указал, что подобное чествование убийц явится бесчестием для Цезаря;
на это ему возразили, что не следует предпочитать мертвого живым. Один,
наконец, решительно сказал, что нужно выбрать одно из двух: или
провозгласить Цезаря тираном или ограничиться только пощадой убийц.
Ухватившись за это предложение, другие потребовали приступить к голосованию
относительно Цезаря, обещая клятвенно, что если голосующие будут судить
честно, то никто не будет взирать на прежние о Цезаре голосования сената,
когда он был уже у власти, ибо это были голосования вынужденные, а не
добровольные, из страха за свою собственную жизнь, после того как были
убиты Помпей и за Помпеем столь многие другие.

128. Антоний, внимательно следя за прениями и видя, что внесенные
предложения становятся конкретными и определенными, решил уничтожить
выявившиеся намерения и внушить выступавшим страх за самих себя, зная, что
большое число сенаторов получило от Цезаря назначения на будущее время, так
как, отправляясь в длительный поход, Цезарь выбрал должностных лиц на пять
лет как на административные должности в городе, так и на сан жреческий или
на управление в провинции или в войске. Водворив, как консул, молчание,
Антоний сказал: "Требующим голосования относительно Цезаря надо знать
предварительно то, что все в государстве совершившееся и всякая данная
власть сохраняют силу, если мы признаем, что Цезарь был законным и нами
избранным правителем; если же мы признаем, что он был тираном, правящим
силой, то и тело его должно быть без погребения оставлено и выброшено за
пределы отечества, а все им сделанное аннулировано, а это, чтоб указать
границу, как я полагаю, простирается на весь мир. Большая часть из
сделанного Цезарем останется независимо от нашей воли, но об этом я скажу
немного спустя. Сперва же я предложу то, что зависит от нас и касается нас
самих, чтоб на более простом случае получить представление о более сложных
обстоятельствах. Почти все мы или в свое время выполняли должности под
начальством Цезаря или сейчас еще выполняем должности по его назначению, а
некоторые утверждены им в своих должностях на будущее время. Вы ведь
знаете, что между нами распределены на пятилетний срок и городские и
ежегодные провинциальные и военные должности. Готовы ли вы от всего этого
добровольно отказаться - это от вас зависит, - вот что прежде всего я
считаю нужным вам обсудить. Об остальном речь будет дальше".

129. С этими словами Антоний умолк. Он воспламенил их в отношении не
Цезаря, а их самих. Они все вскочили со своих мест и кричали, что не
требуют производить новые выборы в народном собрании, но предпочитают,
чтобы каждый остался в той должности, которую он получил. Среди кричавших
особенно горячились те, кто были помоложе, кто получили назначение вопреки
принятому обычаю. Во главе этих лиц был сам консул Долабелла: по закону ему
не оказалось бы никакой возможности получить консульство, так как ему было
только 25 лет. Вчера еще он спешил утверждать, что он принимал участие в
заговоре, теперь резко переменился: накидывался с бранью на многих,
спрашивая, не хотят ли они, желая оказать почести убийцам, обесчестить свое
начальство, лишь бы придать лучший предлог для спасения убийц. Сторонники
Антония обнадежили Долабеллу и других тем, что, получив одобрение от
народа, они объявят их кандидатами немедленно и что не будет никакой смены
властей, а только более законное их утверждение, чем их единоличное
назначение Цезарем, что им доставит честь видеть себя предпочтенными для
занятия одной и той же должности и монархической и народной властью. Пока
они так говорили, некоторые из преторов сбросили с себя должностное
одеяние, чтобы обмануть возражавших, как будто бы и они вместе с другими
хотели это одеяние получить более законным путем. Этот замысел их, однако,
был ясен остальным, которые вовсе не надеялись при новом голосовании
сохранить свою власть.

130. Покуда шел спор, Антоний и Лепид вышли из сената. И некоторые
граждане, сбежавшиеся уже давно, их вызывали. Когда граждане увидели, что
Антоний и Лепид поднялись на возвышенное место, крик сменился наконец
молчанием, и один из толпы, или по собственному разумению или заранее к
этому подготовленный, крикнул: "Берегитесь, чтобы и вас не постигла участь
Цезаря". На что Антоний, распахнув свою тунику, показал под ней панцирь,
как бы возбуждая зрителей тем, что безоружным невозможно ожидать спасения,
даже если они и консулы. В то время как одни кричали, что совершенное
преступление должно быть отомщено, большинство настаивало на мире.
Последним Антоний сказал: "Мы о том совещаемся, как бы водворить мир и мир
длительный. Но очень трудно наладить прочный мир, поскольку и Цезарю не
помогли данные ему клятвы и вызываемые их нарушением проклятия".
Обратившись вновь к тем, которые призывали к мести, он их одобрил, как
ставящих выше всего соблюдение клятв и благочестие, и при этом сказал: "Я
сам присоединился бы к вам и первый кричал бы то же, что и вы, не будь я
консулом, которому должно больше заботиться о том, что считается общим
благом, чем о справедливости. Это нам рекомендуют и те, которые находятся
внутри этого здания. Так, вероятно, поступил бы и сам Цезарь, который,
захватив в плен граждан, оставил их для блага города в живых и погиб от них
же".

131. Так ловко отвечал Антоний по очереди каждой стороне. Те же, которые
хотели мщения за все происшедшее, требовали, чтобы за это дело взялся
Лепид. Когда он хотел что-то сказать, стоявшие впереди потребовали, чтобы
он отправился на форум, где его могли слышать все сразу. Лепид тотчас
пошел, полагая, что народ уже склонился на его сторону. Когда он взошел на
трибуну, он принялся стонать и плакать на виду у всего народа довольно
долго, наконец, сдержавшись, сказал: "Здесь недавно мы стояли с Цезарем,
здесь, где теперь я вынужден узнавать, каковы ваши пожелания в связи с его
убийством". Когда многие закричали: "Мстить за Цезаря", то подкупленные
заговорщиками кричали, напротив: "Мир городу". На последнее требование
Лепид сказал: "Этого и мы хотим. Но о каком мире может идти речь и какими
клятвами можно его упрочить? Ведь мы присягали Цезарю по всем отеческим
обычаям, и, однако, эту присягу растоптали мы же, считающиеся лучшими
гражданами из всех, кто клялся". К тем же, которые требовали мести, Лепид,
повернувшись, сказал: "Цезарь от нас ушел; это был, действительно,
священный, уважаемый муж, но мы боимся, как бы город не лишился остальных,-
и прибавил: Этот вопрос сейчас обсуждают сенаторы, и большинство держится
этого мнения". Когда опять раздался крик: "Мсти хотя бы ты один", Лепид
сказал: "Я и хочу, и это для меня значит соблюдать клятву, даже если я один
буду действовать, но ни мне, ни вам одним этот вопрос не следует решать,
как не следует и нам одним сопротивляться".

132. Лепид так обольстил своими словами, что и нанятые заговорщиками, зная
его честолюбие, одобряли его речь и предложили его назначить верховным
жрецом на место Цезаря. "Вспомните меня для этого впоследствии, если я вам
кажусь достойным",- сказал им на это Лепид, которого объяла радость. Когда
подкупленные, опираясь на его верховное жречество, более смело стали
настаивать на соблюдении мира, он сказал: "Правда, это неблагочестиво и
незаконно, однако я поступлю так, как вы хотите". Сказав это, Лепид
отправился спешно в сенат, в котором все это время Долабелла вел себя
недостойно, настаивая на сохранении своей власти. Антоний, ожидавший
одновременно известий о том, что произошло в народном собрании, слушал его
с улыбкой - они были противниками. Но когда он вдоволь ко всему
пригляделся, а в народном собрании настроение оказалось умеренным, он
понял, что необходимо оставить убийц Цезаря без наказания, однако эту
необходимость он скрыл и представился, что это он делает с тяжелым сердцем,
зато все сделанное Цезарем, говорил Антоний, нужно сохранить и все принятые
им решения выполнить до конца. Потребовав вновь спокойствия, Антоний сказал:

133. "Сенаторы, вы обсуждали вопрос о преступно действовавших гражданах, а
я вам не прекословил. Однако, когда вы потребовали решения не относительно
заговорщиков, но относительно Цезаря, я из всех распоряжений Цезаря пока
выдвинул только одно, и оно, совершенно естественно, возбудило столько
споров. Ибо если бы мы все отказались от своих должностей, мы, столь многие
и столь выдающиеся, мы бы этим признали, что получили эти должности
незаслуженно. Но посмотрите сами и сосчитайте по городам, провинциям,
царствам и династам все остальное, что от нашей воли даже не зависит. Все
то, можно смело сказать, что Цезарь нам покорил, от востока до запада,
силой и мощью, все это он организовал, скрепив законами, лаской и милостью.
Как вы думаете, кто из них удовлетворится, если у них отнимут то, что они
получили? Или вы хотите весь мир наполнить войнами, вы, которые городу
из-за его слабости готовы даже сохранить преступников? Все дальнейшее, чему
не угрожают пока еще непосредственно ужасы и страхи, я оставлю в стороне.
Буду касаться тех опасностей, которые не только близки, но как бы живут
вместе с нами в самой Италии: я имею в виду тех солдат, которые получили
награду за победу и во всей своей массе, вместе с оружием, в том же
порядке, в котором они участвовали в походах, все вместе поселены в
колониях Цезарем. Многими тысячами бродят они в настоящее время по городу.
Что, полагаете вы, они предпримут, если вы их лишите тех городов и мест,
которые они уже получили или еще ожидают получить? Прошедшая ночь вам дала
об этом ясное представление: когда вы просили за преступников, эти солдаты
выступали с угрозой.

134. А когда тело Цезаря будут волочить и позорить и, наконец, бросят без
погребения, как, вы думаете, отнесутся к этому ветераны Цезаря, равнодушно?
Ведь именно так должно быть, согласно законам, поступлено с тираном. Будут
ли воины, которые получили наделы в Галлии и Британии, считать, что они
прочно будут владеть своей землей, когда тот, кто им дал землю,
подвергается такому поруганию? А что предпримет при этом сам народ? А как
поведут себя италийцы? И какую ненависть вы вызовете к себе со стороны
богов и людей, когда обесчестите того, кто распространил ваше владычество
вплоть до океана, в доселе никому неведомые ст