ословно отдаться в его распоряжение. Это он сказал
всем послам; задержав Фурния, одного из трех посланных, он наедине внушил
ему надежду на величайшую милость с его стороны к приближенным Луция и ко
всем прочим, за исключением только личных своих врагов.

41. Враги же Цезаря, заподозрив, что происходивший наедине разговор Фурния
с Цезарем был направлен против них, самого Фурния, по его возвращении,
поносили и просили Луция или вновь просить мира на равных для всех
условиях, или сражаться до последней капли крови, ибо война является не
каким-то частным делом, но делом общим, предпринятым ради родины. Одобряя
это, Луций жалел этих сенаторов и обещал отправить новое посольство.
Указав, что он не имеет никого, кто подходил бы для этого дела больше, чем
он сам, он отправился тотчас же без глашатая; впереди него быстро шли
вестники, которые должны были известить Цезаря о приходе Луция. Тот тотчас
же вышел навстречу. Цезарь и Луций встретились, явившись оба с друзьями, но
выделяясь среди них по инсигниям и одежде императоров. Приказав отойти
своим друзьям, Луций шел всего только с двумя ликторами, видом своим
обнаруживая и свои намерения. Цезарь, поняв его, последовал его примеру,
показывая этим знак своего благоволения, которое будет проявлено по
отношению к Луцию. Когда он увидел, что Луций спешит войти внутрь ограды
лагеря Цезаря, показывая таким образом, что предоставляет себя в его
распоряжение, Цезарь, предупредив его, вышел за пределы ограды, чтобы Луций
мог свободно принять решение, какое ему было по душе. Приближаясь таким
образом друг к другу, они заранее обнаружили свои намерения и одеждой и
всем своим внешним видом.

42. Когда они оба подошли ко рву, они приветствовали друг друга, и Луций
сказал: "Если бы я сражался как чужеземец, Цезарь, я считал бы позорным
понесенное поражение и еще более позорной - сдачу; и я мог бы легко
освободить себя от этого позора, освободившись от себя самого. Но так как я
сражался с согражданами, равными мне по положению, сражался за родину, я не
считаю ввиду этого позорным быть побежденным таким врагом. И говорю я все
это не с просьбой избавить меня от того, что ты пожелал бы сделать со мной,
- ведь ради того, чтобы ты это сделал, я и явился в твой лагерь, не
заключив перемирия, но явился лишь для того, чтобы хлопотать для других о
прощении справедливом и полезном для тебя. Мне, заявляющему это, следует
отделить речь о других от речи о себе, чтобы ты, зная, что я один виновен в
происшедшем, весь гнев свой обратил на меня. Не считай, впрочем, что я хочу
все это сделать, руководясь своим прямодушием, - это было бы не к месту, -
я делаю это лишь ради истины, без которой мне невозможно говорить.

43. Я повел против тебя войну не для того, чтобы, свергнув тебя, принять на
себя власть, а чтобы восстановить родине господство знати, прекратившееся с
утверждением триумвирата, что и ты сам не станешь отрицать. Когда вы
учреждали эту власть, вы, признавая, что она противозаконна, установили ее
как неизбежную и временную; она была вызвана тем, что вы не могли
договориться с Брутом и Кассием, тогда еще бывшими в живых. Но затем, когда
они, возглавлявшие смуту, умерли, а оставшиеся, если они и были из их
партии, боролись не за форму правления, а лишь из страха перед вами, когда
к тому же истекло и пятилетие власти триумвиров, тогда я считал нужным,
чтобы были восстановлены учрежденные нашими отцами магистратуры; я не
ставил даже интересы своего брата выше интересов родины, я надеялся убедить
его, по его возвращении, добровольно согласиться на отмену власти
триумвиров; вместе с тем я спешил провести эту меру, пока нахожусь у
власти. И если бы это начал ты, одному тебе принадлежала бы и вся слава за
это. Но так как я не убедил тебя, то считал, что смогу, придя в Рим,
принудить тебя к этому как гражданин, знатный человек и консул. Это
единственные причины, побудившие меня вести войну, а не мой брат, не Маний,
не Фульвия, не колонии победивших при Филиппах, не жалость к
землевладельцам, лишаемым их владений; ведь и я дал легионерам моего брата
устроителей колоний, которые, отобрав у землевладельцев их владения,
распределили их между воинами. Но ты выдвинул перед солдатами против меня
именно этот вымысел, перенеся причину войны с себя самого на колонии. И
преимущественно этим ты завладел их расположением и победил меня: они
поверили тому, что война ведется мною против них и что им надлежит
защищаться против меня, их обижающего. В войне тебе необходимо было
хитрить; а когда ты победил, вышло так, что как ты - враг родины, так и я,
желавший принести ей пользу, но не имевший возможности сделать это из-за
царящего голода.

44. С этими словами я предаю себя в твои руки, чтобы ты, как я это уже
указывал, поступил со мною, как хочешь, и вместе с тем объясняю тебе, что я
о тебе думал и раньше и теперь думаю, когда я явился к тебе один. Но
достаточно о себе. Что касается моих друзей и всего войска - если только ты
не отнесешься к моим словам с подозрением, - я советую тебе то, что для
тебя будет наиболее полезным: не причиняй им никакого зла из-за наших с
тобой раздоров. Так как ведь и ты человек, судьба которого зависит от
случая, а не от чего-то прочного, не отстраняй тех, кто впоследствии, может
быть, пожелает при тех или иных обстоятельствах, при той или иной
надобности подвергнуться опасности ради тебя. Пойми на этом твоем примере,
что нет надежды на спасение никому, кто не одержит победы. Даже если всякий
совет врага внушает подозрение, а не доверие, все же я не побоюсь воззвать
к тебе с просьбой не наказывать моих друзей за мой проступок или мою
судьбу, но все кары сосредоточить на мне, виновнике всего. По этой причине
я и оставил всех друзей позади, чтобы не казалось, что, говоря тебе все это
при них, я веду хитрую игру ради своих личных интересов".

45. Окончив речь, Луций замолчал, Цезарь же сказал следующее: "Видя, что
ты, Луций, идешь ко мне без заключения перемирия, я поспешил тебе
навстречу, пока ты находился еще вне моего лагеря, чтобы ты решал, говорил
и действовал так, как находишь нужным, являясь еще сам себе господином.
Теперь, когда ты предоставил себя в мое распоряжение, как поступают
сознающие свою вину, мне незачем изобличать ложь всего того, что ты с таким
искусством мне говорил. Решив с самого начала вредить мне, ты и вредил до
самого последнего времени. Если бы ты вступил со мной в переговоры о мире,
ты почувствовал бы и то, что я тобой обижен, и то, что я - победитель. Но
раз ты без переговоров о мире передаешь в мое распоряжение и себя самого, и
друзей, и войско, ты тем самым обессиливаешь мой гнев и те полномочия,
которые ты дал бы мне, по необходимости, при заключении договора. То, что
вы заслужили за свои действия, переплетается с тем моральным долгом,
выполнение которого я считаю справедливым. Я предпочту второе ради богов,
ради себя самого и ради тебя, Луций: я не обману со своей стороны тех твоих
надежд, с которыми ты явился ко мне".
     Вот что они сказали друг другу, поскольку то, что сохранилось в
мемуарах, можно было перевести на греческий язык, руководствуясь смыслом
сказанного. Затем они разошлись, причем Цезарь отнесся с одобрением к Луцию
и удивлялся, что он не сказал ничего малодушного или неразумного, как это
свойственно людям в тяжелом положении; Луций же удивлялся Цезарю, его
характеру и сжатости его речи. Все остальные догадывались о том, что было
сказано, по виду обоих собеседников.

46. Затем Луций послал трибунов получить от Цезаря пароль для войска.
Трибуны, со своей стороны, отнесли Цезарю списки войска, как это делается и
теперь; трибун, просящий пароль, передает царю журнал со списками воинов,
имеющихся налицо на данный день. Получив пароль, трибуны пока еще
продолжали оставлять стражу у себя: по приказанию Цезаря в эту ночь каждое
войско само должно было заботиться о своей охране. С наступлением дня
Цезарь совершил жертвоприношение, а Луций послал к нему свое войско в
полном вооружении, но готовое выступить в путь. Приветствуя издали Цезаря
как императора, солдаты по отдельным легионам становились там, где
приказывал им Цезарь, новобранцы отдельно от ветеранов и колонистов. По
окончании священнодействия Цезарь, увенчанный лаврами, символом победы,
председательствовал, сидя в кресле; приказав всем сложить оружие там, где
они стоят, он затем велел колонистам подойти ближе. По-видимому, он
собирался упрекнуть их в неблагодарности и хотел припугнуть их. Но войско
Цезаря, понявшее заранее его намерения, или по заранее сделанному уговору -
часто в таких случаях сговариваются, - или под влиянием чувства к своим
соплеменникам нарушило строй и окружило подошедших солдат Луция. Встретив
их приветствиями и плачем, как прежних соратников, они просили за них
Цезаря и не переставали кричать и приветствовать их. Участвовали при этом и
солдаты нового набора, которые не отличались от основной армии, да это было
бы и невозможным.

47. Тогда Цезарь не стал настаивать на своем решении; с трудом уняв
кричащих, он сказал своим солдатам следующее: "Соратники, всегда ваши
отношения ко мне были таковы, что ни в чем не может быть вам отказано мною.
Я считаю, что солдаты нового набора были принуждены сражаться на стороне
Луция; но я хотел спросить вот этих, неоднократно сражавшихся вместе с нами
и теперь нами щадимых, что они испытали от нас, какой милости были лишены
или чего большего ожидали от другого военачальника, когда подняли оружие
против меня, вас и себя самих? Ведь все мои труды пошли на устройство
колоний, в которых и они должны были иметь свою долю. Если вы позволите, я
и теперь спрошу их". Но так как воины этого не позволяли, непрерывно прося
Цезаря за солдат Луция, он сказал: "Уступаю вашему желанию: пусть вина их.
будет отпущена без всякого наказания, если только в дальнейшем они будут
держаться одинакового с вами образа мыслей". Воины обоих войск обещали это
с криками благодарности по адресу Цезаря. Некоторым из них Цезарь поручил
устроить у себя некоторых воинов Луция, всей же массе войска приказал
разбить палатки там, где они стояли сначала, и жить в них до тех пор, пока
Цезарь предоставит им города для зимовки и даст людей, которые устроят их в
этих городах.

48. Сидя на трибуне, он вызвал к себе Луция вместе с римскими магистратами
из Перузии. Явилось много сенаторов, много так называемых всадников, все
печальные и по виду резко изменившиеся. Одновременно с их уходом из Перузии
город окружила стража. По их прибытии Цезарь поместил Луция у себя, а из
остальных одних взяли к себе друзья Цезаря, других - центурионы: все были
предупреждены, что должны оказывать прибывшим почет и вместе с тем
негласным образом сторожить их. Жителям же Перузии, взывавшим к Цезарю со
стены, он приказал явиться к себе, за исключением сенаторов, и когда они
пришли, он простил их. Сенаторы же были тогда взяты под стражу, а немного
спустя казнены все, кроме Эмилия Луция, который в Риме, во время суда над
убийцами Гая Цезаря, открыто голосовал за их осуждение и убеждал делать то
же и остальных, чтобы этим покарать нечестивое дело.

49. Перузию Цезарь решил отдать войску на разграбление. Но один из
перузийцев, Цестий, слегка помешанный - он воевал в Македонии и с этого
времени называл себя македонянином, - поджег свой дом и бросился в огонь;
ветер, подхватив пламя, перенес его по всей Перузии, и она выгорела вся, за
исключением только храма Вулкана. Таков был конец Перузии, славившейся
своей древностью и значением: в древности, при этрусках, она, как говорят,
возникла в числе первых двенадцати городов Италии. Поэтому перузийцы
почитали Юнону, культ которой был распространен у этрусков. Когда
победители получили одни лишь остатки города, они объявили своим
отечественным богом вместо Юноны Вулкана. На следующий день Цезарь заключил
мирный договор со всеми. Однако войско не переставало шуметь по поводу
некоторых лиц до тех пор, пока они не были казнены: это были наиболее
враждебно настроенные к Цезарю Канутий, Гай Флавий, Клавдий Вифиник и
другие.
     Таков был конец осады Луция в Перузии, и так окончилась та война,
которая, как думали, должна была быть для Италии самой тяжелой и длинной.

50. Тотчас Азиний, Планк, Вентидий, Красс, Атей и прочие их
единомышленники, имевшие войско далеко не малое - у них было до тринадцати
обученных легионов и около шести тысяч пятисот всадников, - считая, что
главой этой войны был Луций, отправились к морю в разные стороны: одни в
Брундизий, другие в Равенну, третьи в Тарент; из них некоторые стремились к
Мурку и Аэнобарбу, другие к Антонию. За ними следовали друзья Цезаря,
предлагая им мир; но они не хотели отозваться на эти настойчивые
предложения, в особенности пехотинцы: из всех них Агриппа убедил перейти к
Цезарю только два легиона Планка, которые он застал в Камерии. Бежала и
Фульвия с детьми в Дикеархию, а из Дикеархии в Брундизий; при себе она
имела три тысячи всадников, посланных начальниками сопровождать ее. Из
Брундизия она и отплыла на пяти военных кораблях, вызванных ею из
Македонии. Вместе с ней отплыл и Планк, из страха бросивший сохранившуюся у
него часть войска: его воины избрали своим начальником Вентидия. Азиний же
договорился с Аэнобарбом вступить в дружбу с Антонием: оба они написали ему
об этом, стали подготовлять для него удобную высадку и собирать по Италии
продовольствие, как если бы он тотчас же и должен был явиться.

51. Другое многочисленное войско Антония, находившееся в Альпах под
предводительством Фуфия Калена, Цезарь решил присоединить к себе. В это
время он уже начал подозревать Антония, но при этом думал или сохранить это
войско для Антония, который пока все-таки был ему другом, или, если тот
будет с ним воевать, присоединить к своему войску еще большую силу. Пока он
все еще медлил и сомневался, как ему поступить, Кален умер. Цезарь счел это
удобным предлогом и в том и в другом отношениях, отправился в путь,
захватив с собою войско, он захватил также и всю Галлию и Испанию, бывшие
подвластными Антонию. Фуфий, сын Калена, встревоженный всеми этими
действиями Цезаря, сдал все без боя. Получив, таким образом, за один раз
одиннадцать легионов войска и две большие области, Цезарь лишил власти
начальников и, заменив их другими из числа своих приверженцев, направился в
Рим.

52. Антоний на зиму еще задержал у себя явившихся к нему от ветеранов
послов, скрывая свои намерения. Весной он, отправившись из Александрии в
Тир, а из Тира на Кипр, Родос и в Малую Азию, узнал там о происшедшем в
Перузии и за это порицал брата, Фульвию и более всех Мания. Фульвию он
нашел в Афинах, куда она бежала из Брундизия; мать его, Юлию, прислал к
нему из Сицилии на военных кораблях Помпей, к которому она бежала. Ее
сопровождали самые знатные люди из приближенных Помпея: Луций Либон, бывший
с Помпеем в свойстве, Сатурнин и другие; все они, стремясь к участию в
великих предприятиях Антония, просили его, примирившись с Помпеем, взять
его себе в союзники против Цезаря. Антоний ответил им, что за заботу о
матери он благодарит Помпея и в дальнейшем за это еще отплатит ему; если он
будет воевать с Цезарем, он возьмет Помпея в качестве союзника, если же
Цезарь останется при заключенном с ним договоре, то постарается примирить с
Цезарем и Помпея. Таков был ответ Антония. Цезарь по возвращении из Галлии
в Рим узнал об отплытии послов Помпея в Афины, но, не имея точных сведений
об ответе последнего, начал возбуждать получивших наделы ветеранов против
Антония и приписывал ему намерение возвратить Помпея и вместе с ним
изгнанных землевладельцев, землями которых они владели. Хотя большинство
этих землевладельцев действительно бежало к Помпею, все же, как ни
правдоподобны были эти подозрения, они были недостаточны для того, чтобы
новые владельцы земли с готовностью выступили против Антония. Такую
популярность создала ему слава, приобретенная при Филиппах. По числу
вооруженных Цезарь мог считать себя сильнее и Антония, и Помпея, и
Аэнобарба - под его начальством было до того времени свыше сорока легионов,
- но он не располагал ни одним кораблем, не располагал и возможностью
построить флот, так что опасался, как бы его противники, владевшие
пятьюстами кораблей, не блокировали Италии и не вызвали там голода.
Несмотря на имевшийся у него большой выбор девушек брачного возраста,
Цезарь в письме к Меценату просил его посватать за него Скрибонию, сестру
Либона, свойственника Помпея, для того чтобы в случае нужды иметь путь к
примирению с Помпеем. Осведомившись об этом, Либон в письме к своим
домашним приказал дать согласие на эту помолвку. Цезарь под различными
предлогами разослал в разные места подозреваемых им друзей и войска
Антония; Лепида же с шестью наиболее подозрительными легионами Антония он
отправил в порученную его управлению Африку.

54. Призвав Луция, он отдавал должное его любви к брату, если бы, оставаясь
на стороне Антония, тот готов был даже на соучастие в преступлении, но, с
другой стороны, упрекал его в неблагодарности по отношению к себе, если он,
будучи так ему обязан, и теперь не согласился бы признать неправоту
Антония, хотя достоверно было известно о союзе последнего с Помпеем.
"Доверяя тебе, - говорил Цезарь, - я по смерти Калена через своих друзей
управлял провинциями и войском Антония, чтобы оно не оставалось без
начальника. Теперь же, когда обнаружились его замыслы, я оставляю и
провинции и войска за собою, тебе же, если пожелаешь, разрешаю безнаказанно
отправиться к брату".
     Так он говорил с намерением или испытать Луция, или с тем, чтобы все
его слова дошли до Антония. Луций отвечал ему, как и прежде: "О
монархических взглядах Фульвии я знал. Я же пользовался войсками брата,
чтобы устранить одинаково вас всех. И теперь, если бы брат выступил против
монархии, я, явно или тайно, перешел бы на его сторону и стал бы бороться
против тебя за отечество, хотя я и облагодетельствован тобою. Если же и
Антоний также только набирает и выделяет будущих союзников в борьбе за
монархию, я буду сражаться на твоей стороне против него, пока буду считать,
что ты не подготовляешь монархии: дело родины я ставлю выше и благодарности
и родства". Так он сказал. Цезарь выразил ему уважение и сказал, что не
поведет его против брата вопреки его воле и что, ценя его, он поручает ему
Испанию и находящиеся в ней войска, подчинив ему теперешних ее правителей,
Педуцея и Луция. Таким образом Цезарь и Луция отослал с честью, наблюдая в
то же время за ним через подчиненных ему военачальников.

55. Антоний оставил больную Фульвию в Сикионе и отплыл с Керкиры в
Ионийское море с небольшим, правда, войском, но с двумястами построенных в
Малой Азии кораблей. Антоний узнал, что Аэнобарб идет к нему навстречу с
флотом и с большим войском и, вопреки высказывавшемуся со стороны некоторых
лиц недоверию к нему, несмотря на присланный им письменный договор, -
Аэнобарб был в числе приговоренных по суду за убийство Гая Цезаря и
проскрибированных для казни, равно как и в числе сражавшихся при Филиппах
против Антония и Цезаря, - поплыл ему навстречу с пятью лучшими кораблями,
чтобы казалось, будто он ему доверяет, приказав остальным кораблям
следовать за ним на известном расстоянии. Когда было уже видно, что
Аэнобарб на веслах весьма спешит со всем войском и военным снаряжением,
стоявший рядом с Антонием Планк испугался и просил не плыть дальше, но
выслать вперед разведчиков, как против ненадежного человека. Однако Антоний
заявил, что, будучи связан договором, он предпочитает умереть, чем,
спасаясь, оказаться трусом, и продолжал плавание. Они были уже близко друг
к другу, и головные корабли, заметные по отличительным значкам,
приближались один к другому. Тогда начальник ликторов Антония, находясь по
обычаю на носу судна, упустив ли из виду, что перед ним человек
подозрительный и притом начальник собственного войска, или из благородной
гордости приказал, как бы если бы это была встреча с людьми подчине