и вызывающая, прерываемая
шокирующими изображениями, достаточно далекими от текста Священного
Писания, признанного Церковью. Так, на восьмой картине нарисован младенец,
завернутый в шотландский плед, а на четырнадцатой - тело Христа, уносимое
в могилу, находящуюся в глубине темного ночного неба, освещенного пол-ной
луной; такое впечатление, что Соньер хотел что-то внушить, подсказать. Но
что? То, что это положение во гроб имело место много часов спустя после
того, как, согласно Библии, тело похоронили днем?
   Или же, что тело не опускают в могилу наоборот, оно выходит оттуда?
   Не удовольствовавшись этим весьма любопытным украшением, Соньер
продолжает бросать деньги направо и налево, покупая редкие китайские
вещицы, дорогие ткани, античные мраморные поделки. Он строит оранжерею и
зоологический сад, собирает великолепную библиотеку; незадолго до смерти
он задумывает даже построить для своих книг хранилище, подобное огромной
Вавилонской башне, с высоты которой он собирался читать проповеди. Он не
пренебрегает и своими прихожанами, устраивая для них банкеты, делая им
подарки; на их взгляд, он ведет себя как знатный средневековый сеньор,
правящий своими подданными, сидя в неприступной крепости. Он принимает у
себя знаменитых гостей:
   кроме Эммы Кальве, его посетили Государственный секретарь по делам
культуры и, что особенно удивительно по отношению к простому деревенскому
священнику, Эрцгерцог Иоганн Габсбургский, кузен австрийского императора
Франца-Иосифа.
   Позже из банковских ведомостей станет известно, что в один и тот же
день Соньер и эрцгерцог открыли два счета и что второй положил на счет
первого солидную сумму.
   Высшие церковные власти закрывают на все это глаза. Но после смерти
старого начальника Соньера в Каркассоне новый епископ требует объяснений.
Соньер высокомерно и с некоторой долей наглости сначала отказывается
выдать происхождение своих денежных средств, потом отказывается передать
ему деньги, как того желал епископ. Последний, не имея больше доводов,
обвиняет Соньера в спекуляции предметами религиозного культа и при
посредстве местного суда временно отстраняет его от должности.
   Соньер подает апелляцию в Ватикан, который сразу же снимает с него
обвинение и восстанавливает его в прежнем звании.
   17 января 1917 г. на 65-ом году жизни с Соньером случается удар. Но эта
дата весьма сомнительна. В самом деле, это то же самое число, какое
высечено на одном из двух надгробных камней маркизы де Бланшфор, которое
священник уничтожил, а также это праздник святого Сульпиция, с которым мы
еще встретимся по ходу этой истории; к тому же Соньер отдал документы
аббату Бьею и Эмилю Оффе именно в семинарии Сен-Сюльпис (св. Сульпиция).
Самое любопытное в том, что касается удара, случившегося с Соньером 17
января, это то, что за пять дней до этого, 12-го числа, его прихожане
отметили, что их кюре казался здоровым и цветущим; однако, по имеющейся у
нас расписке, в этот же день, 12 января, Мари заказала гроб для своего
хозяина...
   Позвали священника из соседнего прихода, чтобы выслушать последнюю
исповедь умирающего и соборовать его. Он закрывается в комнате с
исповедуемым, но вскоре выходит оттуда, как свидетельствует один очевидец,
в совершенно ненормальном состоянии. Другой утверждает, что больше никогда
его не видели улыбающимся; третий, наконец,-что он впал в депрессию,
длившуюся много месяцев. Вполне может быть, что все эти рассказы
преувеличены, но известно совершенно точно, что в последнем причастии
своему собрату священник отказал...
   Итак, 22 января Соньер умирает, так и не получив отпущения грехов. На
следующее утро его тело, одетое в великолепное платье, украшенное
малиновыми шнурами с кисточками, было посажено в кресло на террасе виллы
Бетания, и многочисленные посетители, среди которых было несколько
неизвестных людей, проходили мимо один за другим, а некоторые даже
отрывали от его одежды кисточки на память. Этой странной церемонии,
которой до сих пор удивляются жители деревни, так и не было дано никакого
объяснения.
   Понятно, что все с нетерпением ожидали вскрытия завещания. Но ко
всеобщему удивлению и разочарованию, Соньер объявлял в нем, что у него
ничего нет. Отдал ли он все свое состояние Мари Денарно, которая в течение
тридцати двух лет служила ему и была его доверенным лицом, или же на имя
служанки с самого начала была положена большая его часть?
   Известно, что после смерти своего хозяина Мари продолжала спокойно жить
на вилле Бетания до 1946 г. После второй мировой войны правительство
пускает в обращение новые денежные знаки и, опасаясь контрабандистов,
коллаборационистов и нажившихся на войне спекулянтов, обязывает всех
французских граждан представить декларацию о доходах. Не слишком заботясь
о том, что будут говорить люди, Мари выбирает бедность, и однажды кое-кто
заметил, как в саду, окружающем виллу, она жгла толстые пачки старых
денег. Семь следующих лет она живет в относительной нужде; продав виллу
Бетания, она обещает новому владельцу, Ноэлю Корбю, перед смертью доверить
некий "секрет", который сделает его не только богатым, но и
могущественным. 29 января 1953 г. с ней, как и с ее хозяином, случается
удар, которого никто не мог предвидеть, и вскоре она умирает, унося свою
тайну в могилу.
 
 
   Возможные сокровища.
 
 
   Вот в общих чертах история в том виде, какой она была опубликована в
60-х годах, когда мы с ней ознакомились. И теперь мы принимаемся за
вопросы, которые поднимает форма изложения этих событий.
   Прежде всего, каков источник дохода Соньера? Откуда взялось так
внезапно огромное состояние? Дается ли этому хотя бы самое банальное
объяснение или же оно заключает в себе нечто неожиданное? Подталкиваемые
необычайной привлекательностью этой тайны, мы начали поиски.
   Если верить тем любознательным людям, которые провели расследование до
нас, то Соньер, по всей видимости, нашел сокровище. Простое и
правдоподобное объяснение, тем более, что доказательством этому - история
деревни и ее окрестностей, подтверждающая существование тайников с золотом
и драгоценностями.
   В давние времена местечко Ренн-ле-Шато почиталось кельтами как
священное, а сама деревня, называвшаяся тогда Редэ, обязана своим именем
одному из кельтских племен. Потом, в эпоху римского господства, после того
как это место стало знаменитым, благодаря своим рудникам и горячим
источникам, оно стало процветать; тогда оно тоже считалось священным, и
еще долго после этого оставались там следы языческих храмов.
   В VI в. деревня на вершине холма насчитывала около тридцати тысяч
жителей.
   Возможно, это была северная столица империи, построенной
вестготами-тевтонцами, пришедшими с востока, которые, разграбив Рим,
захватили юг Галлии и обосновались по обе стороны Пиренеев.
   В течение следующих пяти веков город был центром влиятельного графства
Разес.
   Затем, в начале XIII в. внезапно с севера в Лангедок явилась целая
армия с целью уничтожить ересь катаров; армия захватывает все, что находит
на своем пути, и во время этого так называемого Альбигойского крестового
похода вотчина Ренн-ле-Шато много раз переходит из одних рук в другие.
Спустя сто двадцать пять лет, около 1360 г., местное население сильно
сократилось из-за эпидемии чумы; чуть позже городок был разрушен бандой
каталонских разбойников4 И во все эти повороты Истории вклинивается
огромное число невероятных приключений с сокровищами.
   Все помнят, что еретики-катары слыли обладателями сказочного, даже
священного сокровища, которое, согласно некоторым легендам, было ни чем
иным, как святым Граалем. Именно эта величественная тень заставила Рихарда
Вагнера совершить паломничество в Ренн-ле-Шато, перед тем как написать
свою последнюю оперу "Парцифаль", а немецкие войска во время оккупации
1940-1944 гг.-предпринять безуспешные раскопки по всем окрестностям. Но
это еще не все, потому что призрак утерянного тамплиерами сокровища не
оставлял в покое ни одного жителя этой местности. В свое время великий
магистр ордена, Бертран де Бланшфор, отдал приказание перерыть всю землю в
округе. Все рассказы об этом сходятся на том, что работы велись тайно, а
горнорабочих специально вызвали из Германии. В таком случае, возможное
нахождение сокровища в окрестностях Ренн-ле-Шато достаточно хорошо
объясняет намек на Сион, фигурирующий в документах, найденных Соньером.
   Можно также предположить, что в этой земле лежат и другие клады. Между
V и VIII веками большая часть современной Франции находится под властью
Меровингов. Во времена Дагоберта II Ренн-ле-Шато является бастионом
вестготов, а сам король женится на вестготской принцессе. В некоторых
документах говорится о богатстве, накопленном им в результате военных
завоеваний и спрятанном в окрестностях городка. Если Соньер нашел
королевские сокровища, то намеки на Дагоберта, содержащиеся в
зашифрованных посланиях, объясняются сами собой.
   Катары... Тамплиеры... Дагоберт II... А может быть речь идет о другом
сокровище-огромной добыче, собранной вестготами во время их бурного
продвижения по Европе? Добыче в другом смысле: одновременно символической
и материальной, происходящей от легендарного сокровища Иерусалимского
храма и касающейся религиозной традиции Запада? Эта гипотеза еще лучше,
чем гипотеза о тамплиерах, объясняет намеки на Сион.
   Действительно, в 66 г. н. э. Палестина восстает против римского ига;
спустя 4 года, в 70 г., легионы императора Тита до основания разрушают
Иерусалим. Храм разграблен, содержимое Святая Святых увезено в Рим; вместе
с ним, как это показывает триумфальная арка Тита, был увезен зо лотой
семисвечник - священный предмет иудейского религиозного культа, а может
быть даже и киот завета.
   Спустя три с половиной века, в 410 г., Рим разоряют вестготы под
предводительством Алариха Великого, который увозит из Вечного Города все
богатства. В своей "Истории войн" писатель Прокопий изображает захватчика,
уносящего сокровища древнееврейского царя Соломона. Это невиданный случай,
добавляет он, потому что среди этих сокровищ находились изумруды, которые
в древние времена были похищены римлянами из Иерусалима.5 Может быть,
источником необъяснимого богатства Соньера и было то самое сокровище,
которое в течение веков переходило из рук в руки, пройдя через
Иерусалимский храм, попав затем к римлянам, потом к вестготам, а от них к
катарам или рыцарям Храма, а то и к обоим последним одновременно? Значит,
оно могло принадлежать и Дагоберту II, и Сиону?
   Дойдя в наших расследованиях до этого пункта, мы констатировали, что
все еще занимаемся историей о сокровищах. А обычно истории о сокровищах,
даже если речь идет об Иерусалимском храме и даже если они совершенно
сказочные, имеют небольшое значение и вызывают достаточно ограниченный
интерес. Они обычны в наше время; они более или менее возбуждающие,
драматические или таинственные и проливают некоторый свет на прошлое. И
все. Очень немногие имеют политические или какие-либо другие последствия в
настоящем, только... только если само сокровище не содержит в себе
какую-нибудь тайну.
   В данном случае мы никоим образом не подвергаем сомнению тот факт, что
Соньер нашел сокровище, но мы уверены, что к нему, каким бы оно ни было,
добавилось еще одно, историческое, имеющее крайне важное значение для
своего времени, а может быть, и для нашего тоже. Безусловно, деньги,
золото и драгоценности сами по себе не могут прояснить некоторые стороны
этой загадки, а именно: проникновение священника в закрытый кружок Оффе,
его отношения с Дебюсси, связь с Эммой Кальве. Они не объясняют также ни
особый интерес Церкви к этому делу, ни снисходительность Ватикана по
отношению к непослушному священнику, ни отказ в соборовании, ни визит
эрцгерцога Габсбургского в отдаленную пиренейскую деревушку.6 Наконец, ни
деньги, ни золото, ни драгоценности не могут в достаточной мере объяснить
ту таинственную атмосферу, которая окружает всю эту историю: от
зашифрованных посланий до Мари Денарно, сжигающей свое наследство...
 
   Если и есть какое-то объяснение, то оно должно быть капитальным, далеко
выходящим за рамки жизни скромного деревенского кюре конца XIX века. Эта
тайна, возникнув в Ренн-ле-Шато, глубокой и бескрайней волной накрывает
весь мир. А может быть, богатство Соньера имеет другой источник,
нематериальный? Может, оно является неким таинственным знанием, и в данном
случае одно обменивается на другое: богатство на знание, и первое является
платой за второе, чтобы было гарантировано полное молчание?
   Получил ли Соньер деньги от Иоганна Габсбургского, выдав ему тайну
скорее религиозного, чем политического характера? Во всяком случае, все
подтверждали, что его отношения с австрийцем были очень сердечными. Почему
же некое учреждение - мы говорим о Ватикане - казалось, опасалось
священника и обращалось с ним очень осторожно? Быть может, Соньер пошел на
шантаж? Но такое предприятие было бы рискованным для одного человека, если
только за ним не стоял кто-то недоступный для Церкви, например, эрцгерцог
Габсбургский, который в этом деле был только посредником, имеющим
поручение отдать священнику деньги, появившиеся из сундуков Древнего
Рима.7 
 
   Интрига.
 
 
   Итак, в 1972 г. появляется "Потерянное сокровище Иерусалима?", первый
из трех наших фильмов, посвященных Соньеру и тайне Ренн-ле-Шато. В нем нет
ничего, что можно было бы оспаривать, ни спекуляций ни на каких
"взрывоопасных" секретах, нет никакого шантажа на высшем уровне, а имя
Эмиля Оффе даже не упоминается.
   Фильм в очень простой и доступной форме рассказывает обыкновенную
историю.
   Сразу же нас захлестнул поток писем. Авторы одних пускаются в забавные
рассуждения, другие полны восхвалений, третьи - сплошной бред. Правда,
одно из этих писем, автор которого-английский священник на пенсии-просил
нас его не публиковать, привлекло наше внимание авторитетной и
категоричной манерой суждения без всякой заботы о достоверности.
Сокровище, утверждает он априори, не содержит ни золота, ни драгоценных
камней; оно содержит формальное доказательство того, что распятия на
кресте не было и что Иисус в 45 г. нашей эры еще был жив...
   Абсурд! - такова была наша первая реакция после прочтения письма. Какое
"формальное доказательство" может увидеть здесь даже убежденный атеист?
Все, что мы старались представить себе в качестве "доказательства" или
даже "формального доказательства", оказывалось из области невероятного или
чистой фантастикой и, следовательно, должно было быть отброшено. Тем не
менее, нелепость этого утверждения требовала пояснений; на конверте был
указан адрес, и мы отправились по этому адресу.
   Представший перед нами собеседник показался нам нерешительным и как бы
смущенным из-за того, что написал нам. Он отказался как-либо
прокомментировать свой намек на "формальное доказательство", и мы с
большим трудом получили от него скудное дополнение к имеющейся у нас
информации: это доказательство или, по крайней мере, его существование
выдал ему другой священник, Кэнон Альфред Лесли Лиллей.
   Умерший в 1940 г. Лиллей был признанным писателем, поддерживающим всю
свою жизнь тесные контакты с Модернистским Католическим Движением, которое
располагалось сначала в Сен-Сюльпис; в молодости он работал в Париже, где
у него завязались отношения с Эмилем Оффе. Таким образом, круг замкнулся;
если существует хоть одна ниточка, протянутая между Лиллеем и Оффе, то не
стоит сразу отвергать утверждение священника.
   Уверенность в том, что имеется какая-то великая тайна, снова пришла к
нам, когда мы начали изучать жизнь художника Никола Пуссена, имя которого
часто встречается в связи с Соньером. В 1656 г. Пуссена, который в то
время живет в Риме, навещает аббат Луи Фуке, брат знаменитого
суперинтенданта финансов Людовика XIV. За визитом следует письмо, в
котором аббат повествует своему брату о встрече с художником. Процитируем
часть этого письма:
   Вместе с г-ном Пуссеном мы задумали кое-что, что, благодаря г-ну
Пуссену, окажется для Вас выгодным, если только Вы этим не пренебрежете;
короли с большим трудом смогли бы вытянуть это у него, и после него
впоследствии, быть может, никто в мире этого не возвратит; к тому же это
не потребует больших расходов, а может обернуться выгодой, и это сейчас
разыскивается многими, и кто бы они ни были, но равного или лучшего
достояния сейчас на земле нет ни у кого". Ни один историк, ни один биограф
Пуссена или Фуке ни разу не дали удовлетворительного объяснения этому
письму, в котором явно подразумевается нечто исключительно важное. Отметим
однако, что спустя некоторое время Никола Фуке был арестован и приговорен
к пожизненному заключению. Его имя с тех пор окутано непроницаемой тайной;
некоторые упорно считают его Человеком в Железной Маске. Но известно, что
после прочтения его переписки, Людовик XIV повелел достать ему картину
Пуссена "Пастухи Аркадии", которую потом он укроет в своих личных
апартаментах в Версале...
   Какими бы высокими ни были ее художественные /достоинства, эта картина
представляется совершенно бесцветной. На переднем плане трое пастухов и
пастушка, окружив старинную могилу, созерцают надпись, выбитую на
надгробном камне: "ЕТ IN ARCADIA EGO"; на заднем плане изображен один из
тех горных пейзажей, которые так любят художники- совершенно мифический и
полностью выдуманный Автором, если верить Энтони Бланту и другим
исследователям творчества Пуссена. И тем не менее... В 1970 г. была
найдена могила, идентичная той, что изображена на картине-форма, размеры,
расположение, растительность вокруг, даже кусок скалы, на который
опирается ногой один из пастухов, совершенно совпадали.
   Эта могила находится на опушке леса близ деревни Арк, по меньшей мере,
в десяти километрах от Ренн-ле-Шато и в каких-нибудь пяти километрах от
замка Бланшфор.
   Пейзаж там точно такой же, как и на картине Пуссена; с вершины одного
из холмов можно вдалеке разглядеть Ренн-ле-Шато.
   Ничто не указывает на возраст этой могилы. Даже если допустить, что
надгробие поставлено недавно, то как так случилось, что архитектор сделал
его до такой степени похожим на надгробие с картины Пуссена? Значит,
вполне возможно, что оно существовало и во времена художника, и что он
точно воспроизвел его на своей картине. Впрочем о нем уже упоминалось в
"памятке" 1709 г.9, а местные крестьяне говорили, что всегда знали о нем,
как их родители и прародители.
   Архивы деревни Арк уведомляют нас о том, что этот клочок земли, где
находится могила, принадлежала американцу из Бостона Луи Лоуренсу вплоть
до его смерти в 1950 г. Когда в 1920 г. американец вскрыл могилу, она
оказалась пустой; впоследствии он похоронил там свою жену и тещу.
   Во время съемок фильма о Ренн-ле-Шато мы целое утро провели
фотографируя надгробие, потом пошли завтракать. Когда спустя три часа мы
вернулись, могила была диким образом разворочена: кто-то, вероятно,
пытался ее вскрыть.
   Если на могильном камне и была раньше какая-либо надпись, то ее уже
давно не существовало. Что касается надписи, фигурирующей на картине
Пуссена, то она более, чем условна в воспоминании о присутствии смерти в
этой тихой Аркадии, пасторальном раю классических мифов. Однако,
задерживает внимание одна деталь:
   отсутствие глагола:
   только и всего. Почему? Из философских соображений, чтобы стереть
всякое понятие о времени, всякое указание на прошлое, настоящее или
будущее и, таким образом, внушить понятие о вечности, или же напротив, из
чисто практических соображений?
   Не напрасно все же найденные Соньером документы изобилуют анаграммами.
Эта коротенькая фраза без глагола тоже могла быть - а почему бы и нет? -
анаграммой, сокращенной до точного числа необходимых букв.
   Таково было мнение одного из наших телезрителей, который после первого
фильма сообщил нам результат своих остроумных латинских упражнений:
 
   I! TEGO ARCANA DEI' ИДИ! Я СКРЫВАЮ ТАЙНЫ БОГА
 
   Что касается лично