хорошо знал  о  колебаниях  псковичей),
что встречи один на один новгородской  и  псковской  рати,  чем  бы  она  ни
кончилась, допускать не стоило. Холмский  разослал  гонцов  во  все  стороны
собирать разъехавшиеся для грабежа отряды, а сам устремился к устью  Шелони.
Тринадцатого  вечером  у  Коростыня  его  догнал  гонец  Стриги-Оболенского,
который сообщил приятную весть: Стрига посылал Холмскому татарский отряд  со
стягами и бунчуками, который должен был  прибыть  к  нему  под  утро,  через
несколько часов.
   Новгородская рать как раз миновала устье Шелони, когда на  другом  берегу
показались москвичи. Было утро недели - воскресного дня.
   Оба войска шли в сторону Сольцы по противоположным берегам Шелони,  почти
на виду друг у друга. Кое-где дорога сближалась настолько,  что  хватило  бы
одного перестрела из лука. Отдельные задиры подъезжали к самой воде.
   - Шухло московское! Суконники! Бояра в лаптях! Воеводы калачные!  кричали
с этого берега.
   Москвичи изредка отругивались. Их было гораздо меньше,  чем  новгородцев,
на глаз - вчетверо, а то и впятеро, и это прибавляло  храбрости  смельчакам.
Холмский к тому же вел рать, обходя открытые места, чтобы она  казалась  еще
меньшей, чем на самом деле. Его сильно  беспокоила  задержка  разосланных  в
зажитье отрядов.
   Выше Мшаги, переправа  через  которую  задержала  новгородцев,  Холмскому
удалось обогнать вражеский полк. Река впереди сворачивала к югу, а дорога на
Псков, по которой шла новгородская рать, отходила к  северу.  Лучшего  места
для переправы не выдумаешь. Новгородцы даже не послали дозорных вперед,  так
как в этих местах никогда не бывало бродов. Но Шелонь сильно обмелела  из-за
сухости, и броды открылись в самых неожиданных местах.
   Запыхавшийся ратник подскакал к Холмскому:
   - Нашел брод! Коню по грудь!
   - Все промерил?
   - На той стороне был!
   - Смотри, головой ответишь!
   - Не, дно твердо, зыбунов нету!
   - Веди!
   Конница с ходу, не  останавливаясь,  скатывалась  по  пологому  песчаному
спуску берега, кони фыркали, окунаясь в воду. Передовые уже выбирались на ту
сторону. К подходу новгородского полка Холмский с Федором Давыдовичем успели
переправить всю свою рать через Шелонь, завести  в  лес  засадный  татарский
отряд, час назад как прискакавший на взмыленных конях от Русы,  и  выстроить
полки поперек дороги, вдоль речушки Дрянь, песчаные берега которой не  могли
помешать легкой московской коннице.
   Еще не все отосланные отряды были собраны, и Холмский  послал  гонца  для
переговоров к новгородцам, не без умысла громко предлагая отложить битву  до
понедельника.
   И  малое  на  глаз  количество  москвичей,  и  это  предложение,   искрой
пробежавшее по рядам и показавшееся признаком неуверенности, привело  в  раж
истомившихся  новгородских  житьих.  К  воеводам,  собравшимся  под  стягом,
подскакивали, ломая строй, комонные:
   - Веди, цего там! Издержались, стоючи! Колькой раз отлагать?!
   Ударимсе ныне! Месяц стояли! Хотя зипунов добыть! - орали десятки глоток.
   Какой-то молодой житий врезался в самый круг боярской воеводской господы,
осатанело крича:
   - Вятшим хорошо тянуть, а я человек молодой, истерялся конем и доспехом!
   Казимеровым молодцам с трудом удавалось оттеснять вышедшую из повиновения
толпу. Сам Василий Казимер только озирался затравленным волком по  сторонам.
Выручил Дмитрий Борецкий. Он властно, так, что  толпа  притихла,  зыкнул  на
нее:
   - Кого вести? Сброд?! Али воев ратных?! Назад, в  полки!  Назад,  говорю!
Боя ждете? Будет бой! Не умедлим!
   Житьи отхлынули, следя издали за своими воеводами.
   Москвича гонца  тотчас  отослали  назад,  отвергнув  перемирие.  Борецкий
оглядел соратников. Лица у иных побледнели. Сказал угрюмо:
   - Сомнем!
   - Продавим их,  всею  силою  ударить  ежели!  -  поддержал  Дмитрия  Иван
Кузьмин.
   Казимер молча вертел шеей. Лицо его под  низко  надвинутым  шеломом  было
мокро от пота.
   - Распорядись, Василий Лексаныч! - сощуриваясь, кинул ему высоким голосом
Губа-Селезнев. Конь под Селезневым  плясал,  беспокойно  переступая  тонкими
ногами, и, заворачивая шею, грыз удила. - Клином станем?!
   Вопрос прозвучал утверждением. Давно уже  новгородцы  не  водили  больших
ратей, и давно уже повелось меж тем, да как-то и разумелось само собою,  что
становиться надо, ежели большой  рати,  непременно  по-рыцарски,  "свиньей",
хоть никто и не мог бы сказать, чем такой строй  предпочтительнее.  Впрочем,
орущая, лишь на время укрощенная толпа не  давала  времени  обсудить  толком
грядущее сражение и толком разоставить полки.
   - Вали! Друг за другом! Всею громадой! - подзуживали молодые.
   Гонцы с приказами понеслись в разные стороны. Кузьмин, спесиво  выпячивая
бороду, поскакал к плотничанам, на правое крыло  рати,  торопить  Арзубьева.
Еремей Сухощек - на левое, во  владычный  полк,  который  тянулся  позади  и
посторонь прочих, явно не ревнуя о сече. Григорий Тучин с  Федором  Борецким
ускакали к своей неревской рати подторопить отстающих.
   Полки   под   кончанскими   стягами:   славенского   Зверя,   плотницкого
Вседержителя, неревского Орла, прусских - от Загородья и Людина - Всадника и
Воина, зашевелились и стали стягиваться в  боевые  порядки.  Неревский  стяг
выдвинулся в чело рати. Бояре в  тяжелых  доспехах  на  окольчуженных  конях
выезжали вперед, строились на немецкий лад, броневым клином, чтобы ударить в
середину московского войска.
   Когда-то новгородские рати громили немецкую  "свинью"  боковыми  охватами
пешцев и стремительными прорывами в тыл конных княжеских дружин.
   С какой поры и почему решили они  сами  избирать  некогда  битый  ими  же
боевой строй? Не с того ли времени, как исчезла у бояр уверенность в дружной
поддержке ремесленников, а у ремесленников - вера в то, что бояре защищают и
их интересы?
   Ни Казимер, ни Селезнев, ни Борецкий не подумали  почему-то  о  том,  что
москвичи, невзирая на неравенство сил, могут напасть первыми.
   Селезнев, Борецкий, Григорий Берденев и один из Михайловых  стали  рядом,
опустив тяжелые копья. Вострубили  трубы.  Был  полдень.  Новгородская  рать
двинулась всею громадой и устремилась в бой.
   Нападающих сразу же постигла неудача. Окольчуженные  кони  с  седоками  в
тяжелом вооружении увязли в песке. Борецкий почувствовал это по  сбившемуся,
ставшему судорожным  скоку  коня  и  роковому,  подкатывающемуся  с  затылка
ощущению тесноты (от слитного дыхания конского и как бы сгустившегося  разом
гомона и звона железа). Он рванул коня, тот, взоржав, грузно встал на  дыбы,
еще  глубже  уйдя  в  песок  задними   копытами.   Чье-то   копье   скользом
проскрежетало по крупу его скакуна, к счастью,  не  прорвав  брони,  и  конь
судорожно скакнул, вновь увязнув всеми четырьмя ногами.
   "Клин" замедлил движение. Задние налетали на передних. Ряды смешались.  В
тучах пыли погасли знамена. Борецкий с запозданием  подумал,  что  москвичей
надо было, наоборот, взять в кольцо. Но он уже ничего не мог сделать, не мог
даже обернуться, чтобы отдать приказ, и только продолжал  неровным  коротким
скоком сближаться с плохо различимым сквозь пыль московским строем, сжимая в
руке  длинное  рыцарское  копье.  И  тут-то  Холмский  и   Федор   Давыдович
одновременно, с двух сторон, подали знак к  наступлению.  До  слуха  Дмитрия
долетел режущий  звук  дудок.  Тотчас  легкие  кони  москвичей  стремительно
перенеслись через ручей, разбив его копытами в тысячи  сверкающих  искр,  и,
все убыстряя и убыстряя бег, в вихрях песка поскакали навстречу новгородской
рати.
   - Москва-а-а!
   Донесся нарастающий клич.  Иные  из  москвичей,  как  обыкли  в  походах,
кричали монгольское, перенятое от татар:
   - Хурра-а! Урра-а!
   Ратники стреляли на скаку, и сплоченный конный таран боярского  ополчения
попал сразу под ливень стрел, на мгновение затмивших свет, в уши ворвался их
зловещий посвист. Новгородцы  от  неожиданности  попятились,  стесняясь  еще
больше, и выставили копья. Но  пригнувшиеся  к  седлам  москвичи  замелькали
перед самыми мордами коней, обтекая боярскую дружину с боков  и  проскакивая
мимо рассыпным строем.
   - Отсекают! - срывая голос, крикнул Борецкому Селезнев в самое ухо.
   - Теперь вперед! Только вперед! -  крикнул  в  ответ  Дмитрий,  ринувшись
встречу врагу. Где-то сзади отстали  Берденев  с  Михайловым.  Совсем  рядом
показались московские ратники. Дмитрий шпорами сквозь кольчугу изо всех  сил
ударил по бокам взмыленного коня и рванулся  на  них.  Конь  споткнулся,  но
выровнялся. Копье, вонзившись  во  что-то,  затрещало,  и  Дмитрий  выпустил
древко, тут же с  облегченной  яростной  радостью  вырвал  из  ножен  клинок
дорогого меча.
   - Аа-а-а! - летело в уши.
   Он рубанул и еще, и еще... Ряды сшиблись. Дело наконец дошло до мечей,  и
мертвые стали валиться с обеих сторон.
   Василий Казимер, хоть и был в панике, в ратном деле кое-что понимал.
   Та же мысль, что возникла у Дмитрия, почти одновременно пришла и к нему в
голову, когда он узрел, что продавить с ходу московский строй не удастся.
   Схватив за плечо своего дворского, он прокричал ему:
   - Скачи в Славенский полк, пусть заходят сбоку,  сбоку  и  в  тыл!  -  Он
показал рукой круговращательно. - И  Еремея  поторопи,  пущай  тож  обойдет!
Остатки гордости не позволили ему тут же, спасая жизнь, рвануться следом  за
дворским.
   Рыхлая громада новгородской конницы меж  тем  топталась  в  облаке  пыли,
почти не двигаясь. Огибавшие ее по берегу москвичи осыпали новгородский полк
стрелами, целясь  в  коней.  Раненые  кони  лягались  и  вставали  на  дыбы,
увеличивая сумятицу. Никто не видел, что впереди. Воеводы только  сдерживали
ратных, не наступая, ибо не знали,  куда  наступать  стремительные  москвичи
были со всех сторон.
   Казимеров дворский, выбравшись из гущи, поскакал вдоль  нестройных  рядов
Неревского полка. Казалось, гомон и рев догоняют его сзади.  Стрелы  изредка
посвистывали над головой. Рать славлян топталась, не двигаясь с места.
   - Почто стоите?! - крикнул дворский на подскоке. Голос его почти пропал в
многоголосом гуле и ржании коней.
   - Почто, почто! - озлясь, заорал ему в ответ боярин  в  граненом  высоком
шеломе, без нужды дергая повода, так что конь всплясывал,  задирая  морду  и
обнажая багряные десны. - Куды наступать-то? Своих давить?
   Плотничана-ить вспятились!
   Боярин хитрил. Полк явно стоял без движения, просто так. Дворский с  ходу
врезался в ряды:
   - Чего медлите тут?!
   Ратники переминались, отводили глаза.
   - Кто его знат! Мы не знам! - ответил,  морщась,  пожилой,  мирного  вида
ремесленник в не по росту широком кожаном кояре и старом клепаном шеломе.
   Давишний боярин подскакал сзади:
   - Почто владычные стоят?!
   - Передовой полк бьется! - возразил запальчиво дворский. - Казимер  велел
вашим сбоку и в тыл зайтить!
   - Ищи воеводу! - засопев, отмолвил боярин.
   Шум, стихший было, опять разросся, приблизившись.
   - Москвичи!
   Что-то створилось. Боярин, махнув рукой, ускакал.
   - А-а-а! Москва-а-а! - неслось издали.
   - Боярина какого спроси, цто мы? Нам не приказано! - загомонили мужики. -
Каки мы ратные, силой набраны!
   Дворский, уже с отчаяньем, вновь поскакал вдоль неровного строя  славлян,
разыскивая невидимое в пыли знамя и воевод. Лишь бы успеть!
   В это время владычный полк тронулся, наконец,  с  места,  видимо,  Еремей
добился своего, и, все убыстряя  ход,  поскакал,  вздымая  облака  иссохшей,
перетолоченной в пыль земли.
   Впереди тоже стояли без движения ратные, и  владычному  полку,  чтобы  не
врезаться в своих, пришлось  взять  правее,  в  прорыв  между  славенской  и
прусскою загородскою ратью. Ратники нестройно растягивались, огибая своих.
   Передовые, небольшая кучка, плотно скакали  с  Еремеем,  прочие  начинали
отставать. То тут, то там, словно нечаянно, запинался конь, кто-то осаживал,
дергая повода. Нестройный гул от топота копыт заглушал выкрики.
   Далеко впереди то взмывал, то глох рев и лязг  сечи,  и  непонятно  было,
свои ли, москвичи ли то, лишь порою прорывалось дружное: "Москва-а-а!", -  и
тогда становилось ясно, где рати.
   Владычный полк, растянувшись, загородил дорогу плотничанам, и  Кузьмин  с
Арзубьевым принуждены  были  остановить  своих,  пропуская  ражих  владычных
конников. Все как на подбор: в бронях, зеркальных шеломах, на хороших конях,
они проходили ленивой рысью, недовольно поглядывая по сторонам и все  больше
и больше растягиваясь.
   Вот голова полка, ведомая Еремеем, - он не стал ждать отстающих, вступила
в дело и начала теснить москвичей. Военное счастье заколебалось.
   Но Даниил Холмский, вовремя  усмотрев  замятню,  обрушился  на  нестойких
архиепископских воев с отборной ратью, смял и  погнал  бегущих  на  боярский
клин. Еремей, кинувшийся за подмогой, попал в гущу московской  рати.  Задние
владычного полка вместо того, чтобы устремиться на Холмского,  тотчас  стали
поворачивать коней, налетая на своих же.
   Неразбериха стояла полная, и тут одно слово легко могло решить все, и это
слово пронеслось. Сполошный крик: "Татары!" - разом порушил рать.
   Желтые татарские стяги стояли над лесом.
   Пока передовые врубались в московский строй, тут кинулись  назад,  смешав
своих  же.  Владычень  полк  целиком  повернул  на  бег,  оставив  Еремея  с
несколькими верными ему ратниками. Те,  что  только  утром  кричали,  требуя
наступления, теперь круто осаживали коней, поворачивая к Новгороду.
   Роковое месячное стояние без дела,  насильственный  набор  ремесленников,
рознь славлян с неревлянами, бояр с житьими,  а  житьих  с  черным  народом,
приказы Феофила - все тут сказалось разом.
   Дмитрий Борецкий врубился во вражеские ряды и  уже  пробивался  к  Даниле
Холмскому, когда страшный удар в плечо сбоку  и  сзади,  прорубив  кольчугу,
чуть не сбросил его с седла. Правая рука, выронившая клинок, повисла плетью.
Борецкий  оглянулся,  ища  подмоги,  но  кругом  были  москвичи.  Конь   под
Селезневым на его глазах повалился, Василий вскочил, чудом не запутавшись  в
стремени, но татарский аркан упал ему на  плечи,  и  Василия,  сбив  с  ног,
поволокли по земле. Борецкий вырвался и, одолевая  боль,  поскакал  воротить
полки. Великие бояре на глазах бросали сабли, сдавались в плен.
   "Часу не  стояли!"  -  подумал  он  зло.  Горсть  боярской  дружины,  еще
ощетиненной копьями, теряла строй. Под стрелами пятились кони. С горы к  ним
прорывался, натужно крича, Киприян Арзубьев  с  негустою  толпой  плотницких
житьих.  Борецкий  левою  рукой  неумело   махал   шестопером,   расшвыривая
москвичей. Грянулся конь, и от удара о землю у Дмитрия затмилось  в  глазах.
Он уже не видал, как взяли Арзубьева, как слагали оружие  последние  ратники
окруженной боярской дружины.
   Неревляне, двинувшиеся вслед передовому боярскому полку, были остановлены
встречным  натиском   москвичей.   Слишком   тесные   порядки   и   неумение
ремесленников толком держаться в седлах  не  давали  возможности  развернуть
полк к бою. Большая часть  рати  недвижно  стояла  под  стрелами,  с  трудом
удерживая бесившихся коней, которые уже от посвиста стрел  прижимали  уши  и
храпели, а будучи ранеными, взвивались или падали, увлекая седоков за собою.
Кольчужные брони на конях были только у немногих бояр. Полк погибал, редко и
неумело отстреливаясь.
   Григорий Тучин, как только полк остановился,  понял  прежде  прочих,  что
происходит. Но, пока он выпутывался из тесноты и выводил свою дружину, время
было упущено. Московские ратники уже обошли полк и с той и с другой стороны.
   Растерявшись (где-то внутри мгновенно похолодело) и разом озлясь на  себя
за эту растерянность, так что кровь  прилила  в  голову,  Григорий  крикнул:
"Вперед!" - и рванулся в гущу москвичей. Длинные просверки сабель зазмеились
вокруг, посыпались удары по щиту, прямь и скользом. Он опять растерялся,  на
миг прикрыв глаза и шатнувшись назад. Скоп москвичей,  рассыпаясь,  пролетел
мимо. Григорий снова  ринулся,  но  жеребец  резко  остоялся,  дернувшись  и
взоржав от удара шпор. Тучин в горячке не сразу понял, что стремянный держит
за повод его коня.
   - Отдай! На помочь! - В гневе он оглянулся на бледные  лица  дружины.  За
мной!
   Пришпорив  коня,  с  опущенным  копьем  Григорий  поскакал   туда,   где,
окруженная со всех  сторон,  гибла  передовая  рать.  Ему  наперерез  летели
легкоконные московские лучники. Дружина  за  спиной  топотала  вразброд.  Он
обернулся на скаку:
   - За мной!
   Ратники заспешили,  неохотно  подтягиваясь.  Стрела  ударила  Григория  в
шелом, мало не в лицо. Зазвенело в голове. Москвич увернулся от удара копья.
Тучин, не сумев повернуть, пронесся мимо. За спиной во  вскриках  рассыпался
новгородский строй. На Тучина  набросились  сразу  двое,  один  ловко  отбил
копье, обрубив наконечник. Григорий, бросив древко  и  обороняясь  щитом  от
удара кривой татарской сабли, вырвал меч и рубанул вкось, клинок  столкнулся
с клинком, раз и два, и три. Кони плясали.
   Перегнувшись, Тучин, остервенясь, хватил второго  -  и  тотчас  у  самого
потемнело в глазах от удара по шелому. Вздев за повод коня, он отбил  второй
удар (чуя, что дружина его уже повернула и он один среди москвичей),  бросил
коня вперед, яростно рубанул, и на этот раз в мягкое.
   Вывернув коня, Тучин бросился было на второго, но туча стрел затмила  ему
свет - только панцирь спас. Раненый конь взвился на дыбы и пошел  судорожным
скоком. Бледное лицо слуги, вновь схватившего повод, оказалось рядом.
   - Беда! - прокричал он в ухо Тучину. - Окружили!
   Над головой просвистел аркан. Стремянный вовремя отдернул Григория.
   Еще один ратник спешил им на переймы.  В  стыде  за  то,  что  приходится
скакать назад (расквитаться хоть с одним!), он кинулся на москвича,  но  тот
прянул в сторону, и, опять едва уйдя  от  аркана,  Григорий  понял,  что  те
просто умеют драться, а они - и он тоже - нет.
   Кругом бежали. Оглянувшись, он увидел только четверых из своей дружины, и
у тех в глазах был ужас смертный.  Следовало  остановить  бегущих,  и  Тучин
попытался было это сделать, но  его  отбросили  и  чуть  не  сбили  с  коня.
Морщась, кусая губы от бессилия, он  глядел  на  этот  позорный  разгром  и,
оборотясь, обнаружил рядом только одного  стремянного.  Криво  усмехнувшись,
Тучин приказал ему:
   - В Новгорорд!
   Во втором часу дня уже никто не сопротивлялся. Бежали и сдавались, бросая
оружие. Бояре обрезали брони -  полосовали  лезвиями  кожаные  завязки  лат,
скидывая тяжелое железо, чтобы облегчить коней. Ремесленный люд, доскакав до
лесу, валился с седел, разбегаясь по  кустам.  Москвичи  безжалостно  рубили
бегущих.  Уже  вели  полоняников.  Кое-где  начинали  обдирать   доспехи   с
мертвецов.
   Захваченные  стяги  торжественно   проводили   вдоль   войска.   Ратники,
подъезжая, прикидывались к полотнищам,  целовали  святые  лики  новгородских
знамен.
   - Сам Бог за Москву!
   Победа была полной.  Вместе  с  обозом  Холмскому  достался  и  противень
договорной грамоты Новгорода Великого с королем  Казимиром,  что  для  Ивана
Третьего было самой ценной добычей.
   Савелков поспел к третьему часу. Нападать было бессмысленно. Хоронясь  за
лесом, повел своих к городу,  по  пути  собирая  бегущих.  Подобрали  пешего
окровавленного боярина, оказался Никита Есифов. От него узнали  о  том,  что
Кузьма Грузов и многие плотничане взяты в плен. Называли  и  убитых.  Никита
поведал, что Сергея прикончили на его глазах. Тот с криком кинулся на  копья
москвичей и  был  сражен  наповал.  Позже,  на  устье,  не  доезжая  Голина,
наткнулись на трех москвичей, осадивших одинокого новгородского ратника.
   Увидев отряд Савелкова, москвичи пустились наутек. Ратник был весь  черен
от грязи и пыли и шатался вместе с конем. Только по панцирю Савелков признал
Григория Тучина.
   К вечеру москвичи прекратили погоню. По тропкам и по лесу, обочь  дороги,