снувши в Заволжье, далеко уходила на  Север,  к  самому
Белоозеру (и град тот древний такожде принадлежал Ростову), в места  глухие,
необжитые, богатые зверем, рыбой и всяким иным  обилием.  Было  куда  расти,
было где и укрыться от иных гостей непрошеных, было  куда  ходить  дружинам,
было где и пахать нивы, сеять хлеб, ставить села, рубить города.
   Да ведь именно туда, к северу, шагнула Русь, прежде  чем,  укрепившись  в
череде веков, обратным всплеском излиться в татарские степи! Но  ни  князья,
ни бояре ростовские не нашли в себе сил для многотрудного и долгого деяния -
освоения новых земель на Севере. (Так же, как не нашли в себе сил для защиты
града Ростова от  нахождения  Батыева.)  Дети  Константина  поделили  отцову
отчину на три части. Васильку достался  Ростов  с  Белоозером,  Всеволоду  -
Ярославль, младшему, Владимиру, -  Углич.  Углич  позднее,  за  бездетностью
своего  князя,  воротился  в  волость  Ростовскую.  Иная   судьба   постигла
Ярославль. Тут тоже, на детях Всеволода, прекратилось мужское  потомство,  и
Ярославский удел должен был  воротиться  Ростову.  Оставалась  там  властная
вдова Всеволода, Марина, дочь Олега Святославича Курского,  княгиня  древних
кровей, гордая родословием и прежнею славой, с трехлетнею внучкой на  руках,
Марией, Машей. И Машину ли судьбу, судьбу ли земли решая,  -  а  паче  всего
вопреки ближайшей ростовской  родне,  отыскала  Марина  Ольговна  стороннего
жениха  для  подросшей  Маши,  смоленского  князька,   Федора   Ростиславича
Чермного, молодого красавца и честолюбца, отодвинутого братьями на маленький
Можайский удел. Ему и досталась девочка-жена с городом Ярославлем в придачу.
   О чем думала, на что надеялась престарелая Марина? Позже (слишком  поздно
уже!) пыталась отделаться она от смоленского зятя, затворив перед ним ворота
Ярославля и объявив князем сына Маши и Федора, отрока Михаила... Тщетно!  За
плечами Федора Чермного уже стояла неодолимая помочь Орды. Прожив  несколько
лет в Сарае, он успел очаровать дочь самого хана ордынского, Менгу-Тимура, и
женился на ней, как осторожно сообщает предание: "после смерти первой  жены"
- Маши. Кончилось тем, чем и должно было окончиться. Федор, как кукушонок  в
чужом гнезде, уморив сына-соперника и приведя татарскую  жену,  начал  свой,
новый род ярославских князей, навек оторвав богатый Ярославль  от  обширного
Ростовского княжения...
   Ростовский дом, до смерти своей в 1217 году, вела вдова  Василька,  Мария
Михайловна,  дочь  замученного  черниговского  князя.  Изящная,  подсушенная
временем, "вожеватая", с древнею  родословной,  еще  более  породистая,  чем
Марина Ольговна, гордая мученическим ореолом отца (а был Михаил при жизни  и
лих, и нравен, и тяжек зело!). Все силы потратила  она,  чтобы  поддерживать
внешнее благолепие и блеск ростовского княжеского дома.
   А  сын,  Борис  Василькович,  мягкий,  изящный  и  слабый  духом,   навек
испуганный убийством деда в Орде, на то только и годился,  чтобы  радушно  и
хлебосольно принимать знатных гостей.  Второй  сын,  Глеб,  был  посажен  на
Белоозере.  Оба  умерли,  не  свершив   ничего   значительного   и   оставив
внуков-двоюродников:
   Дмитрия с Константином, Борисовичей и Михаила Глебовича.
   Дмитрий ездил по городу на сером коне, леденя глазами встречных  смердов,
и ждал своего часа. Порода сказалась и тут, в безумной и хрупкой гордости, в
презрении  к  горожанам,  к  "черной  кости",   в   бессилии,   прикрываемом
высокомерием, в трусости, когда доходило до настоящего дела...
   Умерла Мария Михайловна, и братья тут же рассорились. Дмитрий Борисович в
1279 году  поотнимал  у  Михаила  Глебовича  села  "со  грехом  и  неправдой
великою", а в 1281 году пришел черед и Константину бежать  и  жаловаться  на
старшего брата великому князю Дмитрию. Разномыслие, как видно,  разъедало  и
боярство ростовское. Некому  было  прекратить  свары  своих  князей,  некому
властно призвать к единому, "соборному" делу...

***

   В 1285 году умер,  не  оставя  потомства,  углицкий  князь  Роман.  Углич
воротился в Ростовскую волость. И что же? Дмитрий  Борисович  тотчас  затеял
дележ волости по жребию (!) с родным братом  Константином,  и  -  по  жребию
потерял Ростов, а потом долго и трудно возвращал его  себе.  Словно  бы  сам
хлопотал о скорейшем умалении древнего ростовского дома!
   В этих дележах, переделах и спорах, во  взаимной  грызне  да  в  метаниях
между двумя сыновьями Александра  Невского,  тягавшимися  о  великом  столе,
прошла-прокатила впустую вся его жизнь. Старший внук  Василька,  он  умер  в
1294 году, не оставя даже и сына.
   Константин пережил его на  тринадцать  лет,  проявив  все  пороки  своего
старшего брата. Сев  за  стол,  он  тотчас  рассорился  с  владыкой  и  тоже
продолжал метаться, заигрывать с Ордой, Москвою и Тверью, постоянно  попадая
впросак. Он умер в 1307 году, оставив сына Василия, а Василий Константинович
скончался  в  1316-м,  в  свою  очередь  оставя  двух  сыновей,   Федора   и
Константина, вскоре поделивших даже и город Ростов на две части...  Так  шло
умаление Ростовской земли.
   Видимо, была в древней крови черниговских и курских Рюриковичей  какая-то
отрава, что-то, помешавшее им жить и держаться друг за друга.
   Дети Данилы Московского ссорились до ярости и отъездов в Тверь, а  отчины
не делили, наоборот, деятельно приращивали совокупные земли Москвы.
   На споры в своей семье силы уходят  те  же!  Если  бы  Дмитрий  Борисович
вместо того, чтобы, "со грехом и неправдою", отнимать села у брата,  занялся
освоением северных  палестин  (куда  шли  и  шли  насельники  из  Ростовской
волости!), подчинил себе  ту  же  Вологодчину,  ту  же  Вагу  с  Кокшеньгой,
опередив и потеснив новогородцев (а люди шли именно туда, и даже  появлялись
там, на Ваге и на Кокшеньге, "ростовские" волости!), неизвестно еще, куда  и
как поворотило бы судьбу Ростовской земли!
   Но  так  вот  всегда  и  наступает  упадок.   Со   слабости.   С   потери
предприимчивости. Со  ссор  между  своими.  С  распада,  ослабления  кровных
связей, когда в единой доселе семье  начинаются  свары,  дележ  накопленного
предками вместо новых приращений, взаимное нелюбие вместо взаимопомощи...
   И вот свои становятся дальше, чем чужие, и уже оборотистые дельцы из иных
земель облепляют позабывшего о подданных своих  князя,  уже  братья  вручают
родовое добро черт знает кому, лишь бы не досталось своим.
   Единство - семьи, сообщества, племени, - вот то, что держит и съединяет и
пасет языки и народы. Единство древних  монгол  позволило  им  с  ничтожными
силами покорить едва не весь мир. И не потому была спасена  Европа,  что  ее
закрыла собой "издыхающая Россия", или горы Карпатские, или мужество горцев,
а потому, что двоюродные братья Батыя насмерть рассорились  с  ним  и  увели
свои тумены назад, в монгольскую степь. И не  варвары  с  громом  опрокинули
Римскую империю, а  сами  последние  римляне  в  дикой  междоусобной  борьбе
вырезали друг друга. Подобно тому и Византия погибла  в  спорах  и  раздорах
своих басилевсов, не оставивших сил для обороны от внешнего врага.
   Да что там Византия и римляне! Сравни, в простой крестьянской семье,  как
дружно, помочью, строят дом своему родичу, пашут поле или секут лес, и  как,
в иную пору, озлобленные родичи делят половины и четверти того дома, судятся
за колодец и три яблони в саду, растрачивая при этом  талант  и  силы,  коих
хватило бы с избытком на возведение заново не  одной,  а  трех  подобных  же
усадеб!
   Сами себя! Всегда сами себя! Народ, единый в массе своей, неодолим.
   Или уж навалит вражьей силы тысячу на одного, да и тогда  единый  в  себе
народ найдет силы выстоять и устоять. Не в таком ли числе: "един с тысячью и
два с тьмою", схватывались древние хунны с Китаем, и - побеждали!
   Уважают ли, чтят ли дети отца и матерь своих? Дружно ли собираются родичи
на помочь своему кровнику? Продолжают ли потомки дело отцов?
   Продолжают, помогают, держат - тогда жив народ и все сущее  в  нем.  А  с
малого, с развала семьи, распадается и племя, породившее эту семью  и  людей
этих...

Глава 3

   Виноват ли  был  боярин  Кирилл,  что  в  тщетном  стремлении  поддержать
ростовскую княжескую династию он рушился вместе с нею?  Что,  упрямо  спасая
Константина Борисовича, не считал имения своего, что,  приняв  буквально  на
руки  Василия  Константиновича,  он  видел  от  того  один  лишь  раззор   и
неблагодарность.  Не   слушая   своего   боярина,   Василий   Константинович
переметнулся было от Михайлы Тверского к  Юрию  Московскому,  и  приведенные
Юрием послы ордынские, Казанчий с Сабанчием, жестоко пограбили Ростов,  а  с
Ростовом заодно и загородное имение Кирилла.
   Василий Константинович умер на  двадцать  пятом  году  жизни  от  морской
болезни, запутав донельзя свои и Кирилловы дела, и тут  на  ростовский  стол
сел углицкий двоюродник, Юрий  Александрович,  пятнадцатилетний  мальчик,  и
именно при нем в 1318 году явился "посол лют именем Кочка", ограбил  Ростов,
разорил и ободрал Успенскую  церковь,  пожег  монастыри  и  окрестные  села,
спалив дотла усадьбу Кирилла, из которой татары подчистую вывезли все  добро
и скот, оставив одно погорелое место.
   Мы сейчас почти не понимаем, что значили богатство и богатый человек в те
века, ибо о богатстве судим по условиям дня нынешнего, когда деньги приходят
в виде зарплаты или  лежат  на  книжке,  то  есть  поддержаны  и  обеспечены
могущественным аппаратом  государства,  устроением,  начала  и  концы  коего
неизвестны для нас, так, будто уже оно и само по себе существует.  В  лучшем
случае мы представляем богатство по условиям дворянской жизни XIX  столетия,
той, с картами, псовою охотой и проматыванием имений...  И  великая  истина,
что богатство создается трудом и что чем больше  человек  работает,  тем  он
богаче, и наоборот, чем он больше  имеет  богатства,  добра,  "собины",  тем
больше обязан работать, чтобы его сохранить, - великая эта истина, верная, в
глубинной сути своей, несмотря на все  иллюзорные  ее  искажения,  для  всех
времен и народов, почти недоступна уже нашему  сознанию.  К  слову  сказать,
получив от Екатерины указ "о вольности дворянства", то есть о праве жить, не
служа в армии, а значит, не работая, дворяне  наши,  несмотря  на  отчаянные
усилия лучших своих представителей, за полвека прожили, промотали и  утеряли
все нажитое их предками за шесть предшествующих  столетий,  и  реформа  1861
года, по сути, покончила с  дворянством,  разрушив  саму  систему  поместий,
"земель со крестьяны"... Ну, а как купеческие сынки умели за считанные  годы
спускать миллионные отцовские состояния, мы знаем из литературы того же  ХIХ
века достаточно хорошо.
   В те же, далекие  от  нас  века,  когда  всеохватывающей  бюрократической
государственной системы еще вообще не существовало,  в  те  века  отнюдь  не
просто было быть богатым и удерживать, и передавать детям богатства свои.

***

   Боярин Кирилл был "нарочит", великий муж в Ростовской земле. Но  что  это
значило? В чем состояло оно, это богатство? В родовых именьях (напомним, без
крепостного права!), в оружии, стадах, портах и прочей "рухляди", в дружине,
наконец. Но за  стадами  нужен  уход,  оружие  имеет  силу  только  в  руках
ратников,  а  ратных,  дружину,  нужно  кормить,  и  кормить   хорошо.   Чем
значительнее был боярин, тем большее число зависимых от него людей кормилось
от его стола. И выгнать, уменьшить число их было подчас просто невозможно. А
служба князю? Она заключалась в делах посольских (а ездили за свой кошт!), в
военной  помочи  (а  приводили  своих  ратных,  и  оборужали  их  сами!),  в
управлении - ну, тут, на "кормлении", то есть управлении какой-то  областью,
можно было получить причитающиеся по закону "кормы", которые опять же шли на
содержание дружины, слуг, посельских, ключников, и прочая, и прочая. А ежели
земля была разорена, взять с нее что-то было отчаянно трудно (крестьянин  не
был крепостным, напомним еще раз! И волен был уйти на все четыре стороны), а
дружину, всех даньщиков, вирников и прочих - корми! И ежели  князь  разорен,
то одарить боярина за ту же поездку в Орду совместно с князем он не может. А
поездки в Орду - сущее разорение! Там каждому татарину дай по приносу, да  и
стоимость тогдашних переездов, нам даже не  представить  себе:  целый  поезд
людей, коней, дружины, возы с припасом, лопотью, серебро, серебро, серебро -
не то не доедешь и до места... А ездить со князем своим надобно  все  равно.
Не откажешься, ежели ты "муж  нарочит"  и  один  из  ближайших  бояр  своего
господина...
   Малолетних князей ростовских Кирилл жалел. Понимал и отводил глаза,  видя
жалкую улыбку, с коей Федор Васильевич, вместо серебра  и  добра,  награждал
своего слугу все новыми обещаниями в грядущем не забыть...  Князь  был  нищ.
Куда уплыли сокровища, собиравшиеся столь упорно предками, он не знал и  сам
хорошенько. Задерживались дани Орде. Дело шло к тому, что  московский  князь
вот-вот наложит руку на Ростов, без бою-драки-кроволития, а просто так  вот:
возьмет и съест. И боярин Кирилл нищал вместе со своими князьями. Нищал  еще
страшнее, ибо  князь,  даже  разоренный  дотла,  все  одно  имеет  право  на
княжеские "кормы" и дани со своего княжества, а разорившийся  боярин,  теряя
добро и земли, теряет все,  и  может  решительно  опуститься  по  социальной
лестнице до служилых дворян, до городовых "детей боярских", до холопов даже,
и даже до крестьян. И путь этот, безоглядный путь вниз, боярину Кириллу, как
виделось ясней и яснее, был уже как бы предопределен судьбой.

Глава 4

   Юрий Александрович,  очередной  князь-малолеток,  наделавший  новой  беды
Кириллу, умер в лето 1320-е, на восемнадцатом году жизни, освободив стол для
малолетних детей Василия Константиновича... И вот город, сделавшийся столпом
учености Владимирской Руси, погибал. Погибал без  бою  и  славы,  в  которах
князей и боярских несогласиях, в наездах послов, в оскудении, причины  коего
- увы! - гнездились прежде всего в самих князьях ростовских, что "мальчали и
исшаивали",   когда   рядом   слагались   княжества   и   росли,   бурля   и
перераспределяясь, глубинные силы новой Руси.
   За сварами и  ссорами  не  разглядели,  не  учуяли  князья,  да  и  бояре
ростовские, того, грозного, что творилось на Руси и в Орде в эту пору.
   Сыновья Невского, Дмитрий с Андреем, заливали землю кровью, но  спор  шел
не о малом. Великое княжение, а с ним вся  северная  Русь,  лежали  на  чаше
весов и должны были достаться победителю. Дети Невского  властно  простирали
руки к Великому Новгороду, налагали длань на целые  княжества,  приобретали,
захватывали, но не делили!  Ростовские  князья  ссорились  по-мелкому  и  не
увидели, как  с  принятием  мусульманства  Узбеком,  с  победою  "бесермен",
страшно закачались русско-ордынские весы. Не поняли трагической сути падения
Михаила Тверского. Не учуяли, что дело шло к Куликову полю - к Куликову полю
дело шло! Этого не увидели, не поняли в Ростове, хотя  тут-то  и  должны  бы
были и обязаны были понять прежде прочих!
   И потому, век приспособляясь, даже и  приспособиться  не  смогли  к  тому
новому, что начало наползать на Русь с воцареньем Узбековым.
   Кирилл был в числе немногих, понимавших,  -  потому  и  настаивал,  чтобы
Ростов держался Твери и великого князя Михаила, - но что он один мог?!
   Прочим, казалось, пример Федора Чермного, - едва не захватившего,  вместе
с Ярославлем, Смоленское  и  Переяславское  княжества,  -  навечно  вскружил
головы. Изо всех сил подружиться, покумиться  с  Ордой!  Вопреки  своему  же
народу! Милостью хана усидеть на столе! И не узрели, что  даже  у  покойного
Федора Чермного не получилось, да и получиться не могло, ибо вне морали  нет
и не может быть успешной политики на Руси! И не видели, не ведали, что  Орда
уже не та совсем, и союз с ханом, премудро  устроенный  некогда  Александром
Невским,  перестал  быть  возможен  теперь,  когда   победили   воинствующие
бесермены, объявившие Русь "райей", податным бесправным  скотом,  обреченным
на позор и уничтожение. И начались "послы"...

***

   А было допрежь того так: сидел в  каждом  городе  баскак  татарский,  без
войска и особых прав, и надзирал за князем - исправно  ли  тот  вносит  дань
татарскую, не злоумышляет ли чего? А князь дарил баскака подарками, а мог  и
нажаловаться на него в Орду. И баскак предпочитал не ссориться с князем,  на
иное закрывал глаза  сам,  на  другое  закрывал  ему  глаза  князь  дареными
соболями... А тут не стало баскаков, начались "послы".
   Посол приходил лишь раз, он был чужой князю и был заинтересован в одном -
взять! Взять так, чтобы другим не досталось. Жаловаться не будут, а и  будут
- попусту: "райя", скот! И поступать можно как со  скотом.  И  каждый  посол
свирепствовал, как мог, и наживался, как мог. Летопись сохранила нам от  тех
лет, с 1314 года начиная, целый мортиролог ограбленных и сожженных  городов,
сожженных не ратным нахождением, а послами! В лучшем случае  обходились  без
огня, а так: приходил в 1321 году из Орды в Кашин посол, "татарин Таянчар  с
жидовином должником, и много тягости  учинил  Кашину".  А  Кашин  был  город
немалый, второй по значению в тверской земле, и учинить ему многую  тягость,
значило - разграбить дочиста.
   И так уж получалось, что сильные князья умели, задаривая хана, отделаться
от послов, и потому разорялись послами грады поменьше и княжества  послабее.
А те, кто умел ладить с Ордою, как Юрий Московский,  еще  и  сводили  руками
послов счеты с соперниками своими.
   И явно, не без чужого наущения посол Ахмыл, в 1322 году пришедший из Орды
с московским князем Иваном Данилычем, взял  и  сжег  Ярославль,  после  чего
готовил такую же участь  Ростовской  земле  и  граду  Ростову  Город  спасло
прошлое, опять прошлое! Спасли нити традиций, которые рвутся далеко не сразу
и не вдруг даже и в величайших катаклизмах истории.
   Райя райей, а старинные связи было порушить не просто и татарскому послу.
   Русская церковь все еще внушала опасливое  уважение  ордынцам.  Давно  ли
православные епископы в Сарае председательствовали на ханских советах?!
   Некогда, еще при Менгу-Тимуре, один  из  царевичей-чингизидов,  придя  на
Русь, крестился под именем Петра и основал монастырь в Ростовской земле.
   Этот  "ордынский  царевич  Петр"  был  посмертно  канонизирован,  не  без
дальнего загляду: была надежда (несбывшаяся) на скорое обращение всей Орды в
православие. И жил  в  Ростове  правнук  святого  царевича  Петра,  Игнатий,
уговоривший владыку Ростовского, Прохора, встретить Ахмыла  крестным  ходом,
поднеся ему "тешь царскую": кречетов, соколов, шубы и прочие  дары.  Да  тут
еще сын Ахмылов заболел глазами на Ярославле, и владыке ростовскому  удалось
его исцелить. И Ахмыл, послушавши Игнатия, - как он сам сказал:
   "цареву кость,  татарское  племя",  -  укротил  нрав,  остановил  грабежи
ростовской волости и не тронул, не стал жечь самого города...
   Это-то и была та самая "Ахмылова рать",  память  о  которой  связалась  с
рождением отрока Варфоломея.

Глава 5

   И вот первое, во что я, человек двадцатого века, смущаюсь поверить: чудо,
бывшее еще до рождения Сергия. Когда в церкви, во время литургии, троекратно
послышался  детский  крик  из  материнской  утробы,  крик  ребенка,  еще  не
рожденного, будущего Варфоломея, в иночестве Сергия,  по  месту  исхода  его
прозванного Радонежским.
   Крик является с дыханием, младенец же  в  утробе  матери  еще  не  дышит,
следовательно, не может и закричать. В это-то противоречие и  утыкается  мой
слабый ум. Было? Не было? Но ведь было! Ибо не легенда, сочиненная позже,  а
настойчиво повторяемый, во всю жизнь Сергия, рассказ.  Событие,  доставившее
много беспокойства и родителям его, заботно, не раз и  не  два  и  у  разных
людей выспрашивавших - к чему такое? И что означает, и о чем повествует,