его  за плечо, когда  он вырвался  от меня  и  сказал,  что
помирает с голоду и если я хочу сдохнуть, то он -  готов отдать свою задницу
любому - за горбушку с кашей.
     Наверно, я  мог его удержать,  когда он убегал  от меня, но меня до сих
пор мучит мысль, что я сам - в глубине души надеялся, что мальчик принесет и
мне  хоть -  краюшку хлеба,  хоть - картофельных очистков  с того проклятого
хутора. Это был восьмой день без сна и второй  - без маковой росинки во рту.
Мы там, - здорово все одичали.
     Когда  я подошел к  Одеру,  было  еще  темно и  я думал, что  все спят.
Поэтому  я шел во весь рост, а тут раздался окрик: "Хальт!" и я увидал,  как
из заснеженных кустов поднимаются австрийские ренегаты.
     Я всегда больше смерти боялся попасть  в  плен к  противнику. Поэтому я
что есть  мочи побежал  по  льду  на  нашу сторону  реки.  Тут же  захлопали
выстрелы и  что-то  тяжелое  и горячее  с  размаху ударило меня  под  правую
лопатку и я на всем ходу ткнулся мордой в речной лед. Это меня и спасло.
     Одер  еще не  успел  застыть  и я, лежа  на тонком речном ледке,  вдруг
почуял, как лед подо мной - дышит. Если бы я пробежал вперед еще пару-другую
шагов,  я  бы  - точно провалился,  да  не  на середине  реки, а -  ближе  к
австрийскому краю.
     Теперь я осторожно протянул  руки, пытаясь распластаться  по льду,  как
можно  шире. Мне стала мешать  "Хоакина" и я зажал саблю в  зубах, чтобы она
была под рукой, но - не  мешала ползти.  Потом  я пополз вперед и вперед, не
думая  о  странной, медленно разливающейся по всему  телу тяжести в  ногах и
привкуса крови во рту.
     Пару раз я принужден был  останавливаться и лежать на льду, собираясь с
силами, а потом -  полз дальше. В  первые минуты  по мне выстрелили еще пару
раз, но потом почему-то  стрельба прекратилась и я даже и не  заметил  того,
как  через  мою  голову  защелкали   ответные   выстрелы.   Потом   мне  все
рассказывали, что меня заметили наши секреты, еще когда я  подходил к реке и
- все махали мне фонарями, чтобы я не шел в сторону австрийских постов. Но я
ж -- в темноте слепну и попросту не заметил всех сих попыток.
     Теперь  наши смотрели  на мою карабкающуюся  по льду фигуру и зловещую,
черную в  темноте,  полосу, которую я  оставлял за собой  на  тонком льду, и
только молили Бога,  чтобы  я  нашел в себе силы  переползти  через почти не
замерзшую середину реки.
     А я - так и не переполз. В какой-то миг лед дрогнул и стал медленно, но
верно уходить куда-то вниз, а  из микроскопических  трещинок  вверх  ударили
крохотные  фонтанчики  воды.  Как в  бурлящем  песчаном  ключике  в  отцовом
поместье на Даугаве...
     Я уж не знаю, какая сила  подстегнула меня и заставила прыгнуть вперед.
Мои спасители потом с удивлением  говорили, что впервые видели,  как человек
может прыгать - навроде лягушки. Лед  тут же  проломился подо  мной и я ушел
под воду. Но отчаянное желание  жить подняло  меня из воды, и я, как раненый
лось, стал собственным телом проламывать дорогу во  льду - к  нашему берегу.
Надолго  бы  меня,  конечно же, не хватило и  я  уже -  почти  сдался, когда
откуда-то из небытия раздался отчаянный вопль:
     - "Руку - Вашбродь!  Руку дай! Руку!" - я протянул руку куда-то вверх в
пустоту и меня выволокли  на свет Божий почти что из-под  льдины, куда  меня
затянуло течением.
     Потом по  нам  стали снова стрелять и меня поволокли  к нашим  кострам,
скрытым шинелями.  Там  меня немедля раздели, накрепко  растерли  спиртом  и
прямо  вылили  в  рот  с  пол-литра  этой  огненной жидкости.  Потом доктора
говорили,  что  необычайное  переохлаждение  моего организма  и  последующая
дезинфекция  спиртом  образовали стерильный  тромб  и  потому  не  случилось
дурного.  Больше  неприятностей доставил  врачам  порез  губы.  Я  даже и не
заметил,  как  рассек себе  "Хоакиной", пока держал  ее  в  зубах, всю левую
сторону рта  и с  тех пор моя  левая  щека навсегда  осталась  надрезанной и
поэтому всем кажется, что у меня на все этакая кривоватая ухмылочка.
     В общем, - в Ригу мы приехали все вместе.  Я - полным калекой, Андрис с
простреленной грудью и Петер с перебитой ногой. А еще с нами домой вернулось
десять  человек  младших  чинов,  из тех тридцати,  что выехали с  нами - на
Кавказ. Все были  немедля произведены матушкой в офицеры,  - то-то было всем
радости!
     Еще больше радости  доставила встреча с Ялькой и крохотной Катенькой. Я
валялся  в постели в моих Озолях барином и настоящим отцом семейства и  этот
год был у меня одним из самых светлых.
     Пулю удалили мне 6  февраля 1806  года -  в  день, когда русские войска
взяли  Баку. Я даже впервые попал на страницы  научных докладов по медицине.
Мой личный врач и кузен - Саша Боткин сказал, что его отец впервые в истории
медицины  сделал  операцию на позвоночном столбе.  Шум вышел  большой  и все
только и делали,  что  шли к  дяде Шимону  и  поздравляли с таким невиданным
успехом, а меня - с тем, что я - жив.
     Единственное,  что  мне не понравилось в этой  истории, - то,  что пулю
вытаскивали  из  спины,  а  изрезали  -  весь  живот.  Ну  да  вы знаете сих
костоправов - все они норовят гланды вырезать через задницу!
     В общем, - все обошлось. К июню  я впервые  встал на ноги, - правда тут
же  упал  и Яльке пришлось звать на помощь -  подбирать  меня  с пола.  Но к
сентябрю я  уже выучился  ходить и мы все вечера напролет сидели с Петером и
Андрисом на завалинке и рассказывали односельчанам всякие забавные байки про
Кавказ и Грецию и то, как мы воевали в Австрии. Обошлось...
     А то ведь, - жутко мне было встречать мой двадцать третий день рождения
в  кресле-каталке. Представляете, наши деревенские девушки на шею мне  венок
из дубовых листьев надевают, а у меня аж - слезы на глазах, - вдруг к сердцу
подкатило и будто кто-то  вкрадчиво так: "А если - это на  всю жизнь? Если к
ногам и вправду не вернется чувствительность?"
     Как только  после  этого я не  вставал! Хорошо,  рядом  все время  были
Андрис с  Петером и Ялька. Чуть-что  подхватят под  руки  и давай по комнате
водить и все говорят:
     - "Вот видишь, - и вторая  нога шевельнулась! Тебе надо  почаще ходить,
тогда все быстрее в норму придет", - сегодня я знаю, что если  бы не они - я
бы остался калекой.
     Ну  и Ялька,  -  конечно -  тоже тут  помогла. Есть у наших  жен всякие
бабские  хитрости, чтоб вернулась чувствительность - ниже пояса.  Когда я  в
первый  раз вдруг  почуял,  что  еще -  мужик, -  вы  не  поверите - полночи
проплакал в подушку, а Ялька меня успокаивала. А наутро встал любою ценой, -
потому что знал, что нервные окончания там - общие, коль "верный друг" ожил,
- ноги точно уж - оживут.
     В сентябре я  стал ходить без чужой помощи, а  в начале  октября - стал
выезжать  на  лошади. Однажды, когда я с помощью Петера  с Андрисом  сел  на
коня, прибыл гонец  из Риги. Шла  уже "прусская" и, вообразите себе - кто-то
из офицеров снял с убитого якобинца планшет. На планшете был фамильный  герб
фон  Шеллингов, пруссаки мигом признали вензеля их собственной королевы  и -
переслали его в Берлин.
     Я и  думать о нем  забыл, - оказалось что в ночь Аустерлица в запарке я
бросил его в казармах князя Толстого, а потом  страшно мучился без привычных
мне гашиша и опия.
     Чисто по привычке я сунул в планшет руку и, бывает же такое - там лежал
последний из тех восьми кисетов с "травой", кои я набил, выезжая с Корфу (на
острове у меня была крохотная деляночка конопли). Остальные семь  сгинули то
ли  в австрийском плену,  то ли - разошлись  по  пруссакам, а восьмой  вот -
остался. Пустой - разумеется.
     Я вынул  его  из планшета,  помял в  руках,  поднес к  лицу,  припомнил
сладковатый  запах  этой  отравы  и... что-то заставило  меня  обернуться  и
посмотреть  на  моих верных друзей. Не  то, чтобы они смотрели  осуждающе  -
просто взгляд у них был нехорошим. И  тут я подумал: "Господи, что я делаю?!
Сие моя жизнь и  я вправе пустить  ее -  хоть коту под хвост,  но как быть с
ними? Это  -- Братья мои, они  прошли со мной через весь  этот  ад и во всем
доверились мне. Их будущность целиком зависит лишь от меня. От того, что я -
добьюсь в моей жизни!"
     Тогда  я  поудобней  уселся  в  седле и  мы втроем  поехали  выгуливать
лошадей.
     Я  привез  их  на  берег  моей  Даугавы, в  последний  раз  с  огромным
удовольствием  втянул в себя следы запаха этой  нечисти,  а потом без всякой
жалости  - бросил пустой кисет в быстрые воды моей  родимой реки.  А  затем,
давая поводья коню, приказал:
     - "Следите за  мной, братцы! Больших мук стоило мне отвыкнуть, боюсь  -
не удержусь я.  Так увидите  - что со  мной плохо, -  влепите пощечину,  или
дайте хорошего  пинка, чтоб  я опамятовался... Заранее благодарен", - и  мои
друзья мрачно, по-латышски  кивнули в ответ. Так и не притронулся я к отраве
с той поры и по сей день.

     Вскоре к нам в  Озоли приезжала из Риги специальная комиссия, которая и
признала меня годным к строевой  службе - 16 октября 1806 года. Это при том,
что 5  декабря  1805  года  списан  был  я -  вчистую. С присвоением  звания
подполковника и вручением  памятного  подарка.  Никто не верил,  что я смогу
снова встать на ноги...
     Вместе со мной вернули в строй и - Петера с  Андрисом, - обоих условно.
Да и я ведь тоже вернулся в строй  - этаким недоделком. С тех пор меня порой
не слишком хорошо слушаются ступни ног, впрочем, -  танцевать  я  никогда не
умел.
     А тут у Петера  одна нога - короче  другой, да у Андриса пол-легкого! С
горами нам пришлось  попрощаться. А хороший  был  у  нас  -  альпенкорпус, -
ей-Богу - хороший!

x x x

     Анекдот А.Х.Бенкендорфа из журнала
     графини Элен Нессельрод.
     Запись апреля 1811 года.

     Тема - "Измена Долгу".

     "В  незапамятные времена  в Германии жил  один курфюрст.  И была у него
единственная дочь - красоты необычайной. Отец любил ее и  берег,  как зеницу
ока, мечтая в один прекрасный день выдать ее  замуж за Императора  Священной
Римской Империи. Принцесса была столь хороша собой, что иная судьба стала бы
для нее истинным проклятием.
     Но  вот  однажды  летом, пока курфюрст  отъезжал на  очередную  войну с
соседями, девица жила за городом и предавалась летним удовольствиям  в кругу
своих фрейлин. Среди же ее  охранников был  юноша  самого благородного рода,
высокого ума и красоты необычайной.
     Молодые люди, увидав друг друга, потеряли  голову  и совершенно  забыли
стыд и честь, приличествующие  столь высокородным детям. Принцесса оказалась
лучшей  женщиной,  нежели  будущей  Императрицей  и...   дозволила  в  своем
отношении все, что ее сердцу было угодно.
     Так они радовались жизни и тешили лукавого, пока лето не кончилось и не
наступила сырая  холодная осень и  не  пришла  пора возвращаться в  мрачный,
холодный каменный замок  курфюрста. Комната  принцессы была  расположена  на
башне этого замка и единственное  окно  ее кельи выходило на ров с  грязной,
зловонной водой  и падать  до этой воды  предстояло сорок бесконечно  долгих
метров.
     Других же окон в  этой комнатенке не  было  и единственный выход вел на
узкую винтовую лестницу  - внутрь  этой  страшной, темной башни.  Таковы  уж
нравы  германских курфюрстов и  свои  замки они  строят по  своему образу  и
подобию.
     Молодым же  было все нипочем и храбрый юноша раз за разом прокрадывался
каждую  ночь к  его любимой и оставался у  нее до рассвета,  а  перед  самым
восходом солнца - выскальзывал из башни в свою казарму.
     Счастье  их  было столь  велико  и  очевидно,  что  люди добрые  вскоре
доложили курфюрсту о сем преступлении и он, потеряв голову от горя и ярости,
бросил свою войну и во главе отряда своей лейб-гвардии понесся в свой замок,
дабы покарать преступников.
     Когда  перед ним спустили мост и он въехал со своими слугами и палачами
во двор своего родового замка,  громкий  шум прервал неверный сон несчастных
любовников, они выглянули  в  окно  и  чудовищная  правда  открылась им. Сам
курфюрст с его самыми доверенными людьми  уж поднимался по винтовой лестнице
к  спальне  его  преступной дочери  и  этот  путь  к  спасению  был  отрезан
совершенно. Путь же из окна вел  в никуда - за окном был только узкий карниз
шириной не  более  ступни, покрытый мхом и  плесенью, который продолжался не
долее сажени  в  обе стороны  от окна и  обрывался с обеих  сторон бездонной
пропастью.  Удержаться  на  этом  осклизлом   камне  под  ударами  свирепого
ноябрьского ветра и косого дождя не было никакой возможности...
     Но другого пути не было и юноша решился простоять на этом карнизе, пока
разгневанный  отец  не покинет  комнату дочери.  Но принцесса,  понимая  все
безумие этого дела, воскликнула:
     -  "Мой батюшка  добр ко  мне  и  не пойдет против  моей воли!  Если мы
бросимся  к ногам  его с  мольбами о прощении, он  сохранит нам  жизнь! И  в
монастыре люди живут... А когда-нибудь тебя выпустят из темницы и ты найдешь
меня и вызволишь из моего узилища".
     Слова ее были умны и правильны, но юноша, оказавшись лучшим дворянином,
нежели милым любовником, отвечал:
     - "Завтра я  сам приду к твоему батюшке и попрошу твоей руки  - род наш
известный и меня не посмеют убить сразу.
     Возможно, твой отец, коли я исполню его желания - отдаст мне твою руку.
Но я легче брошусь в сей  ров,  нежели стану причиной твоего бесчестья",-  с
этими словами он распахнул окно и вышел на ужасный карниз.
     Когда курфюрст  со  своими  слугами вошел  в  спальню  дочери, он сразу
почуял в воздухе осеннюю сырость и приказал своему адьютанту:
     - "Откройте окно и посмотрите,- нет ли преступника на наружном карнизе.
Больше здесь негде спрятаться".
     Адьютант  распахнул окно и выглянул наружу. Представьте  себе его ужас,
когда в преступнике он узнал своего лучшего друга и однополчанина, с которым
они вместе подыхали под пулями и хлебали из одного котелка!
     Офицер  оказался лучшим  другом, нежели верным  слугой  и, закрывая  за
собой окно,  он с самым спокойным  и невозмутимым видом  отрапортовал своему
повелителю:
     - "Никак нет, Ваше Величество! Карниз пуст! Там - нет никого!"
     И  тут раздался тяжкий  удар.  Это принцесса,  побледнев  как смерть  -
потеряла сознание.
     Через неделю  в этом  замке  играли  свадьбу. Курфюрст оказался  лучшим
отцом, нежели мудрым правителем".


 * ЧАСТЬ IIIb. Дорожные сапоги *

     "Volga, Volga -- Vater Volga.
     Volga, Volga -- Deutsche Fluss".


     В феврале 1806 года погиб Цицианов, а Котляревский занял Баку. К апрелю
до  матушки дошли сведения о состоянии нефтепромыслов  и она простила России
ее трехмиллионный долг  в  обмен на бессрочное  право "первоочередной скупки
нефти".
     Через неделю  представители  России  и Пруссии  оговорили  между  собой
детали "Рижского конкордата", -  коалиции, к коей потом прибавились Англия и
Саксония. Речь шла  о  "проблеме  Ганновера",  -  тамошние герцоги  подарили
Англии ее королей, а сами - вымерли за ненадобностью.
     Теперь пруссаки напирали на мнение  местных немцев,  коим и  впрямь  не
терпелось  "слиться  в экстазе" с прочей Германией. Бритты ссылались на дела
династические. Так бы  они  препирались до морковкина заговенья,  но тут  до
Ганновера  добрались якобинцы и босяки позвали друзей  не по национальному с
династическим, но - социальному признаку.
     Тут-то пруссы, да  бритты  позабыли  прежние распри,  решив  хорошенько
"поучить  голодранцев".  Англия  "болела  американской  болезнью",  опасаясь
драться  с  восставшим народом, Пруссия  дышала на ладан по итогам "порки  в
Голландии", кою она продула вчистую  и теперь битые немцы уже не так рвались
"на француза". Им нужен был "большой, сильный  парень", который  бы за них и
подставлял  лоб  под  пули.  Как ни  странно  (после  трагедии  в  Альпах  и
Аустерлица!) на сию роль по-прежнему представлялась Россия.
     Да, - у нас была слабая армия.  Но не потому, что -- хреновый солдат. А
потому что  - солдат сей стрелял из  мушкета пятидесятых годов прошлого века
два раза в  год на  учениях. На большее в казне  не было средств --  спасибо
Императору Павлу.
     Я уже говорил,  что Государь наш был  слаб. Но чудовищно, гениально  --
хитер. Как только  он  осознал, что  без нас любой  альянс против Франции --
дутый пузырь, он стал плакать, посыпать  голову пеплом и рядиться в какие-то
рубища, убеждая всех, что Россия  -- вообще "из пещерного  времени". И ежели
нам немедленно  не помочь, мы  на  общих глазах  ляжем  на бок и  -- дрыгнем
лапками.
     Стенания его нашли отклик. Согласно решениям  "Рижского конкордата" меж
Россией, Англией,  Пруссией и Саксонией, мы "подряжались" набить  морду всем
смутьянам  и якобинцам за...  чисто формальную сумму в  двенадцать миллионов
гульденов золотом -- "на укрепление русской армии".
     Но Бонапарт в очередной раз "разрушил все планы". Узнав о сути Рижского
конкордата,  он немедля вошел  в  Ганновер  и объявил там  плебисцит, - дабы
местные  жители  сами определились - с кем  они  хотят жить.  В любой стране
голытьба  составляет  большинство  населения  и  союзники,  понимая  к  чему
приведет всенародное вече, бросились на Бонапарта, как стая шакалов кидается
на одинокого льва.
     А тот, как истинный лев, легкими ударами одной лапы расшвырял их войска
так легко и непринужденно - будто и не заметил начала войны.

     Россия же к главной раздаче, увы -- "опоздала". С одной  стороны, - нам
нужно  время, чтобы переварить денежки, сыто рыгнуть и лишь потом - спустить
ноги с печи. Так мы потом объясняли этот конфуз. С другой...
     Сие  считалось  -- "Государственной  Тайной",  но  сегодня  я  могу  ее
приоткрыть. В реальности --  мы ни минуты не собирались исполнять требований
"Конкордата"!
     Война за  тридевять  земель -- в далекой  Германии не  имела  успеха  в
армейских кругах. Зато -- на юге России гремело  аж две войны -- с Персией и
Османской  Империей.  Ежели  в  итоге  "германской  войны"  нас  ждало  лишь
"спасибо"   от   благодарного  европейства,  то  на  Кавказе  --  совершенно
конкретная нефть, а против турок -- закрепление границ на Балканах.
     Даже сравнивать  сии  вещи для  блага  Империи  с  войною в  Европе  --
попросту неприлично. И поэтому из двенадцати миллионов  займа  на  "войну  с
якобинцами" "Главная армия" получила где-то - полмиллиона, не более.
     Около  двух  миллионов  ушло  на  Войну  против   персов  (поддержанных
англичанами)  и трех  -- на кампанию  с  турками (коих поддерживали  явно --
французы и --  неявно пруссаки). Как видите  -- наши  "союзники" в этот  год
вложили средства и  в нас, и в наших противников!  (Когда сие  вышло наружу,
нас  обозвали "подлыми азиатами", да пригрозили вообще не иметь  с нами дел.
Потом "передумали" - заканчивался 1812 год...)
     Но  это  не  самое  главное.  Почти  половина  всех  денег  ушла  на...
строительство  дорог внутри России,  укрепление границы  с Китаем, появление
новых заводов и крепостей на  востоке страны. Мало кто помнит  об этом, но с
денег от "Рижского конкордата"  Государь  смог уменьшить  налоги  и народное
недовольство.  Появились  больницы   для   бедных,  раздачи  хлеба  сирым  с
убогими...
     Не надо думать кузена "идиотом на троне". Может быть, - он лучше других
понял, что нужно  России. Да,  - за шесть лет до Нашествия он мало что делал
для Славы и армии.
     Зато  --  Время  сие называют "Эпохой  Великих  надежд"... Обыватель не
знал, что сии милости на  самом-то деле -- пять миллионов рублей золотом  за
участие  в  австрийской кампании,  да  --  более  двадцати (за счет  разницы
курсов) за войну в Пруссии.
     За  деньги  сии  мы  расплатились Кровью  сполна --  при  Аустерлице  с
Фридляндом. Но Государева Миссия...
     При  совершенно пустой казне,  разваленной  экономике и разрушенной его
папашей   промышленности,   Государь  не  допустил  Волнений  со  всяч