обычаям пойдут защищать родимую  матушку, беря пример
с их родителя -- шляхтича. Ты же сам меня выучил шляхетскому Гонору!"
     Отец  ничего не ответил.  А сын  собрал  жену  и детей  и  увез  их  от
наступающего противника.
     Согласно преданию, старый Раевский долго смотрел вслед старшему сыну, а
потом  кликнул  младшего из  своих  сыновей  (кстати  -- Анджей Раевский был
видным членом якобинской Ложи иллюминатов) и сказал ему:
     - "Собирай женщин. Мы уезжаем. К родне -- в Нижний Новгород. Пока я жив
-- Раевские не пойдут брат на брата..."
     Старый поляк умер в 1820 году в объятиях двух своих сыновей -- генерала
от  артиллерии  (будущего сенатора)  и  профессора Московского  Университета
(вольнодумца и якобинца). Дети его были по разные  стороны баррикад,  но  --
так и не пошли "брат на брата".
     Я всегда поражался, как до хрипоты  спорили братья Раевские практически
обо всем, как ругались они и даже -- хватали друг друга за грудки... А потом
шли вместе  пить чай и воспитывать  детей  и племянников. Они говорили между
собой:
     -  "Пусть  дети слушают и рассудят -- кто прав. Мы --  оба за  Правду и
желаем, как -- лучше!"

     Да... Это -- не все. Попытки использовать "хлорный" порох пусть и не по
прямому его назначению продолжались  и после Победы. Под мои "патронатом"  в
Дерпте стала работать "Комиссия по порохам", в кою вошли весьма многие -- от
старшего Гесса  со  старшим Тотлебеном,  до шведа Гадолина, немца  Вольфрама
(этот -- эпистолярно) и ваших покорных слуг -- Бенкендорфа с Раевским.
     В ту  пору казалось, что с нашей Победой мы  пришли в Новый  Мир -- без
Крови и  Войн... Уже через пару лет из  Комиссии  выделилась "группа  редких
металлов", коя в годы Войны создала рецепт "хлорной бронзы". Некое время они
работали тайно и с этим связаны проблемы  авторства: тот  же Вольфрам открыл
свой металл раньше Тангстена, но по согласию  меж русским и прусским штабами
не  публиковался об  этом. На  двадцать лет задержались  публикации великого
Гадолина...
     Мне  кажется, что мы  вступаем  в  странную  пору,  - когда о все более
великих открытиях будет узнавать все меньше людей... Иной раз -- позавидуешь
ученым Средневековья, -  они  же все знали!  А тут  -- иной  раз выдумываешь
что-то  этакое,  что  уже  сто  раз придумано...  А  такие, как я --  еще  и
руки-ноги повыдергают, чтоб ты этого не придумал, да не сравнялся в том -- с
их Империей!
     Второй группой стало  "отделение порохов". Его возглавил Ваня Тотлебен.
Выяснилось,  что  даже  "черный  порох"  горит  иной  раз  по-разному,  -  в
зависимости  от типа  селитры. Стали  заниматься селитрой и  вскоре началось
производство "селитры нового типа" -- на основе аммония.
     "Аммонийные" пороха (в отличье от черных) дают гораздо большую дробящую
силу и  Ваня предложил их использовать в качестве начинки  для ядер. (В ходе
подавления  Восстания  в  Польше нами  впервые  были  применены  "осколочные
фугасы"  -- на базе аммонийной селитры.) Впрочем, для такой цели "аммонийные
пороха" слишком капризны  и требуют много  "восстановителя" -- например, той
же нефти. Во время одного из таких испытаний заряд сработал не вовремя и...
     Я принес в дом Тотлебенов одну лишь фуражку... Ванина жена так и осела,
увидев ее, а сын его и Наследник молча взял фуражку отца и хрипло сказал:
     - "Я говорил, я просил его... Шутки с  порохом, - те ж игры с Нечистым.
Добром они не кончаются..."
     Я еще тогда рассмеялся и удивился:
     -  "Но  ты ж  ведь и  сам --  хотел  стать таким, как отец! Ты же этому
учишься!" -- а юный Эдик Тотлебен с горечью отвечал:
     - "Нас учат взрывать  мосты, дамбы  и  пирсы. Я сам только что сдал все
экзамены по мостостроению и доподлинно знаю, - где "сердце любого моста".  А
теперь представьте себе,  что давеча я пришел на учебный мосток, стал вязать
там заряды и чувствую -- он, как -- живой... У него и вправду есть Сердце. У
него и вправду -- Душа! А я -- все равно, что - Палач...
     Пришел  домой,  рассказал все  отцу... Он еще  рассмеялся,  задумался и
сказал, - "Вот приеду с очередных испытаний,  тогда и обсудим. Может быть --
тебе  не  стоит быть взрывником..."  Обсудили... Это все  равно что -- Перст
Божий!"
     Меня  будто холодом обдало.  Не верю я в этакое... Точнее, - Верю  всем
Сердцем, что этакое -- неспроста!
     Может  и вправду:  мосты  с крепостями -- живые? Может и они испытывают
такую  же боль,  как и мы? И им (как и  нам!) сводит Сердце, когда они видят
людей с пороховыми зарядами?!
     Может быть,  - Господь  через  Эдика  пытался  достучаться  до Ваниного
сознания... Предупредить его. Остеречь. Не знаю...
     Только я  сразу  же перевел  Эдика  из взрывников  на  курс  инженерной
фортификации. Господь дважды -- на повторяет!

     Я  вышел из лазарета Ларре  в ноябре  1807  года  и  нам  в  посольстве
выделили комнату в "секретарском гареме".
     В  первый же вечер к нам постучали и на пороге появился молодой человек
смазливой наружности и весьма томного вида:
     -  "Владимиг Нессельгоде  -  к вашим услугам",  - и уставился на меня с
таким видом, будто я задолжал десять рублей и уж сто лет, как не отдал.
     Я  мог  бы многое  рассказать  о  милом  Несселе,  но  это  уж  сделано
Грибоедовым. Нужно лишь  догадаться, что  описано общество не московское, но
столичное  -  и  все сразу  становится  на  места. Нессель выведен,  как  --
Молчалин, и этим - все сказано.
     Но при первом знакомстве с сей  гремучей смесью лакейского хамства и не
менее  рабской угодливости, я  был так  потрясен, что даже  не мог в  первую
минуту прийти в себя. Я так растерялся, что предложил ему выпить. На это он,
не моргнув глазом, ответил:
     - "Я человек - взглядов самых умегенных и потому - не пью".

     Через пару  лет чертов  Нессель,  став полномочным  послом, издаст свой
знаменитый циркуляр,  осуждающий пьянство и  "предосудительное".  Как-то,  -
"незаконные половые связи с местными обывателями,  азартные игры на деньги и
нарушение пристойности и благочиния в  пределах посольства", - я  постарался
соблюсти дух сего  документа  и словесные  обороты. Общий же  восторг  в сем
циркуляре  вызывали  слова, -  "отныне девизами  дипломатии  должны стать  -
Умеренность и Аккуратность".
     Сегодня уже не понятна причина  столь бурного  веселья дипкорпуса после
прочтения сей бумажки, так что - объясняю.
     К  той  поре на  Руси  появилось  невиданное  число  вдов  "благородных
Кровей", коим очень хотелось - сами знаете что.
     Так  вот,  -  по  матушкину  наущению,  сих   "веселых  вдовиц"  срочно
переженили гражданскими браками на пажах-содомитах из  Корпуса и  отослали в
страны, завоеванные  якобинцами. Прекрасные дамочки  вели  себя, как от  них
ожидалось,  и  жандармы  быстро махнули на все рукой,  осознавая, что  среди
голодных дурех скрывались "девочки Абвера". Но как их выловить в сем  потоке
клубнички?
     Иностранные  дипломаты  догадывались, что  атмосфера повального бардака
была нарочно создана  нашей разведкой и после  Несселевой  бумаги, его стали
почитать - либо редкостным идиотом, либо...
     Впрочем, ему  не  смогли  ничего приписать  и  объявить  "персоной  нон
грата". А "не пойман -- не вор!"
     Но он  с тех пор всегда нервничает и заводится, когда в его присутствии
поминают "Умеренность и Аккуратностью".

     Кстати,  мне тоже досталось от Саши. Догадайтесь - кем я выведен в этой
фарсе?
     Я,  когда  впервые услыхал эту вещичку - смеялся до слез. Все - правда.
Каюсь, были и  "дистанция огромного размера", и  "собрать бы книги  все - да
сжечь", и даже как -- "в траншею мы засели с братом"! Все это было, было...
     Ну, а  раз  было  - чего  ж тут  стыдиться?  Я даже  нарочно сделал сей
эпиграмме  рекламу,  представляясь   незнакомкам  и  их  мужьям:  "Полковник
Скалозуб!" - так что меня не особо клевали.
     А "Молчалина" злые языки  съели  чуть ли  не с потрохами. Но  он  - сам
виноват. По жизни.

     Так вот  и  наша  беседа кончилась -  грустнейшим  образом. Когда  наше
молчание к нему (я  сел пить с  друзьями,  а  Нессель  - сидеть меж нас, как
забытая клизма)  стало  попросту  неприличным, он  наклонился к моему уху  и
очень громко - на всю комнату прошептал:
     - "Откгою вам мою стгашную тайну! Я - евгей!"
     Стакан с водкой чуть  не выпал из моей  ослабевшей  руки. Петер  сделал
вид, что это - не для его ума, а Андрис подчеркнуто громко зашуршал  вощеной
бумажкой, отрезая кусок запеченой говядины. (Я с детства не ем свинины.)
     Когда я пришел в себя, я, поманив эту гниду ближе, шепнул в ответ:
     - "Так уж  и быть, - открою Вам и мою самую страшную тайну. А я - нет!"
- нужно было слышать как громко и обидно заржали мои Петер с Андрисом,  чтоб
понять, как вмиг переменилось лицо Нессельрода...
     В тот вечер Нессель не мог более оставаться среди нас и пулей вылетел в
коридор, чем  вызвал новый взрыв смеха.  (Случайные люди на лестнице, увидав
все это, тоже  не удержались  от хохота.)  Вот  такие сотрудники  работали в
нашем посольстве!

     Дня  через  три в  посольстве был новый бал.  А  где  еще дамам "искать
объект", а  нам  -  волочиться  за  дочками,  иль  женами якобинцев?  Работа
такая...
     Мы  обязывались   ходить   на  танцульки  --  по  долгу  Службы.  Нашим
"Вергилием" по кругам сего рукотворного ада стал  Чернышев. Он со мной был в
Колледже,  но  по  Крови  своей  -  "с  Польского Роду"  для него  не стояло
трудностей  с  католичеством.  Отношения  наши  так и  сложились, -  бывшими
одноклассниками, игравшими роль "добрых знакомцев", но... Иным стоило знать,
что в Колледже мы (мягко сказать!) немножечко враждовали.
     Такова была суть "политики Александра": не имея  чисто русских агентов,
коим он мог бы без памяти доверять, Государь любил посылать двух разведчиков
--  католика  с  протестантом.  Чтоб  они   помимо  собственных   миссий  --
присматривали   за   напарником.   Нервировало   это   ужасно,   но   и   --
дисциплинировало.
     Как я уже  доложил,  это  был для меня  -- не первый напарник.  Но, как
показал  опыт, - лучший. В отличие  от Воронцова, много  нагадившего  мне на
Кавказе,  Чернышев  оказался  больше  "службистом"  и  не  ревновал  меня  к
"миссии".
     С  другой  стороны,  -  я ни на  миг  даже  не  сомневался:  стоит  мне
"закрутить с жандармерией", иль что еще -- Чернышев первым всадит  шпагу мне
в спину и... Рука его не дрогнет при этом.
     Чего я в жизни не ожидал  --  когда в жандармерии укрепились мнения обо
мне и до провала  остался какой-нибудь шаг, Чернышев  сумел "стянуть на себя
одеяло",  был арестован и провел целый  месяц  в жандармском застенке.  (Его
выслали из страны как "персону нон грата" сразу после моего ареста.)
     Жандармерия не  желала признать, что месяц потратила на "сосание пустой
соски" и  обвинение  Саше  так и не  было выдвинуто.  Ну, - а пара сломанных
ребер, да чуток отбитая печень -- мелочи в  ремесле. Главное, - противник не
смог ничего доказать.
     Когда я "в железах" вернулся в  Россию,  Саша был с  теми, кто встретил
меня  у причала.  Мы просто обнялись,  расцеловались и... Я  еле ходил после
раны на горле, Саше не стоило  обниматься после  жандармских допросов -- так
что мы не очень-то тискались.
     Был  удивительный  день, - только  что  прошел дождь  и  пахло  родимой
Ливонией:  морем,  осеннею  сыростью и  --  немножечко  тлением. Странно,  я
никогда не считал Санкт-Петербург своим родным городом, а тут...
     Недаром  во   Франции  правил  Король-Солнце,  а   символ   страны   --
астрологический  Лев.  Во  Франции  я  всегда страдал от  жары и  немыслимой
духоты,  а  тут  --   живительный  холодок  милой  Осени...  Едва  заметными
капельками моросит дождь и они будто капельки пота проступают на кандалах...
     Когда  сбили  оковы,  я  долго  тер затекшие  руки  и  всем  телом  пил
живительный дождь  после тьмы тюремного трюма. Я люблю Осень и Велса -- Бога
Осени  и Осенних дождей.  И я ненавижу Перконса и его жаркое Лето. Возможно,
мое отношение к Франции берет начало и - в этом.
     В  сей прекрасной  стране слишком жарко, душно и потно на мой характер.
(А на Руси слишком сухо, морозно и холодно.)
     "Всяк кулик свое болото хвалит", но мы ни разу не лезли ни к французам,
ни -- к... Так что -- всем им надобно в наших болотах?
     Но я отвлекся...

     В тот день на дороге -- домой, к тихому зданию на Фонтанке, я спросил у
напарника:
     -  "Меж нами  не могло не быть розни... Зачем же ты  "потянул не свое"?
После всего, что было в Колледже?"
     Поляк и скрытый католик усмехнулся в ответ:
     -  "Ты был на  шаг  ближе. Я тоже  мог сделать  что-то подобное, но  --
позже... А дорого яичко -- к Христову дню.
     Цель  оправдывает  Средства.  Из нас двоих только ты мог  достичь Цели,
стало быть мой арест...
     Я  не  люблю тебя и не  строю  иллюзий  по  твоему поводу. Ты, конечно,
немножечко вырос: научился прятать клыки, да острые когти... Иные уж думают,
что ты -- круглый интернационалист, но я помню тебя -- маленького. И  потому
я знаю, - за что мои предки умирали при Грюнвальде и жгли вашу Ригу...
     Ведь черного кобеля -- не отмыть добела. Иль нет -- Тиберий?"
     Я  вздрогнул.  Сей человек  помнил  мое  коллежское прозвище. Прозвище,
данное мне католиками. И я осознал, что мы  -- враги. Государь знал  -- кого
ставить в напарники, чтоб они не снюхались за монаршей спиной.
     - "И все ж ты дал арестовать себя -- за меня?!"
     Поляк, иезуит и несомненный католик с мукою посмотрел мне в глаза:
     - "Почему тебе так везет? Я из кожи лез, в струнку втягивался,  чтоб на
йоту приблизиться к  Миссии! А ты -- надрался до  чертиков  с одною свиньей,
переспал с другой,  третьей  -- и тебя  уж вводят в такие сферы... А  там --
преступление за преступлением! Против всех законов -- человечьих и Божеских!
     И  после  всего  -- ты Добился. Ты  получил  доступ к важнейшим  тайнам
противника.  Ты -- вербовал самых важных из них... Стало быть -- ты, а не --
я,  праведник, верней  исполнял нашу Миссию!  За  что?! За  что, -  тебя  --
Тиберия больше любит Господь?"
     Я не знал, что  ответить.  Что  тут  можно  сказать?  "Ты  --  хреновый
разведчик?" Это -- не так. Саша всегда был лучше меня и в Учении и в Работе.
     "Ты не умеешь входить в доверие  к людям?" Опять -- не то. Меня обожают
немногие.  Люди моего  круга,  -  "нацисты",  "северные  евреи",  Академики,
жандармы  и... мужики. Всем остальным по душе -- Чернышев. Он -- порядочный,
исполнительный  и (чего  греха таить!)  обязательный. А я за все время моего
сенаторства побывал в том  же  Сенате -- раз десять. Каждый раз --  выступал
там с докладом. Всякий раз доклад кончался скандалом...
     Я никогда не скрывал от сенаторов, что они -- не важней дурных газов от
моего таксуса Вилли. Любого из них я могу  взять по  абстрактному обвинению,
докажу вину и  присужу  посадить на кол на турецкий  манер! А  все остальные
сенаторы единогласно  поддержат  это решение и будут рукоплескать под  вопли
несчастного на колу...
     И уж тем  более  я могу  на глазах  у них  всех  подтереться  любым  их
решением, ибо реальную Власть в Империи имеют не Сенат, и не Канцлер, но  --
Тайный Совет.  А там у меня -- один из  трех  решающих голосов. Два других у
Государя и у Сперанского. Недаром же Государь хозяйствует над Первым, Миша -
Вторым,  а  я --  Третьим  Управлениями  Канцелярии Его  Величества.  А  чем
управляет Сенат и сенаторы?!
     Этого сильно не любят. А  вот Саша  делает вид, что от сенаторов что-то
зависит. Так что...
     Я  не  знаю, - почему мне  всегда  больше везет.  Видно, - такова Божья
Воля. Но и тут...
     Саша -- весьма набожный человек.  Он --  истый  католик. Послушать его,
так  --  каждый  обязан  подставлять  еще щеку... Его Господь  -- Воплощенье
Любви,  Нежности  и Всепрощения...  Еще  бы  --  принять  Муку  за  весь Род
Человеческий! Да только - не Верю я в этого Господа.
     Я  вырос  в иудаистско-лютеранской  семье. Матушка моя  --  иудейка. Из
"академических". Поэтому к Господу она всегда относилась хоть с пиететом, но
и -- легкой иронией.
     Отец -- ревностный "нацист" протестант. В лютеровом учении сказано, что
каждый  обязан  восхвалять Господа на  родном языке,  сообразно  -- народным
обычаям.  Поэтому  Карлис  наряду с Господом верил и в Велса  --  Повелителя
Осени,  и Ель -- Королеву Ужей и все прочее --  во что  испокон  веков верят
балты.
     Поэтому Господь для меня сохранил некие черты грозного иудейского Яхве,
преобразившись на лютеранский манер в соответствии с -- нашей этикой.
     Господь для  меня -- этакий нелюдимый,  ворчливый,  угрюмый старик... Я
знал одного такого.
     Он жил на  хуторе  вблизи Вассерфаллена. Его не  любили.  Он всю  жизнь
копался  на полоске  его  личной  земли,  не пил,  не курил, с женщинами  не
общался, а с прохожими -- не разговаривал. Да к нему и не  ходил никто, кому
нужен настолько -- бирюк?
     Три раза в  год он приходил в Вассерфаллен,  садился на скамью у нашего
дома,  развязывал  холщевый мешок и... раздавал детям подарки.  Видно, после
долгой  работы одинокими вечерами  ему  нечем было заняться  и  он всю жизнь
вырезывал игрушечки для детей. Из обычных полешков.
     Не знаю  почему, -  в его  игрушки было  приятно играть. Они  как-то по
особенному удобно ложились  в руку и были... будто живые. У меня никогда  не
было сих игрушек, ибо...
     Однажды Дашка хотела попросить себе куколку, но --  я запретил. Мы были
богаты, а игрушечек мало,  так что -- было б Бесчестно  взять куколку бедной
девочки.  (Через  много  лет Дашка  припомнила  мне  сей  эпизод. Она  вдруг
сказала: "Хорошо, что ты тогда не дал  мне  обидеть крестьянскую девочку. За
это Господь дал мне Счастье. Я -- Счастлива!")
     Старик  сей  погиб  летом  1812-го.  Напросился на  Войну добровольцем,
пришел из Вассерфаллена в Ригу и...
     Может  быть я ошибаюсь, но  в  моем понимании  Господь -- в чем-то этот
мужик. Он всю свою вечную жизнь все время -- трудится. Я не знаю, что он там
делает, но мне кажется, что если он вдруг перестанет трудиться, то... Ничего
не будет. Ни меня, ни вас, ни всей этой Вселенной...
     Мы -- будто та  грядка под  Вассерфалленом, на кою все  время наступает
Болото. Опусти руки Господь и -- конец. Болото сожрет нас за считанные часы.
Ну, - может быть -- годы...
     Мы, отсюда,  не видим  этой работы, ибо нам  не  суждено  подняться над
грядкой. И, иной раз,  когда сильный дождь, иль  нежданный мороз прибьет нам
листочки  к земле, мы готовы ругать Господа  за то,  что он -- не поспел. Не
укрыл. Не обогрел нас Теплом. А у него -- рук на все не хватает.
     Потом  придет  время  и  он  отведет в  сторону  лишнюю  воду  из нашей
бороздки,  укроет  нашу  часть  грядки какой-нибудь  ветошкой  и  все у  нас
восстановится. Не надо только Бога гневить... Ибо все, что Он от нас требует
-- чтоб мы жили и процветали. Чтоб не было среди нас ни болезни, ни порчи...
     Чтоб мы дарили ему Плоды наши и Господь насыщался  ими и мог продолжать
свой Вечный Труд. Наша Миссия --  Созреть и порадовать собой Господа Нашего.
И тем самым -- Помочь Ему в Его Трудах.
     А  он за сие  -- иной раз побалует нас Игрушечкой, сотворенной Им в миг
краткого отдыха. И Игрушка сия называется -- Счастьем.
     Но я отвлекся. Впрочем, приведу забавнейшую историю.

     В январе 1826 года, когда началось следствие, в первый миг следователей
набралось воз и маленькая тележка, но  как стало ясно, что  кого-то придется
повесить - многие струсили.
     В итоге  следователей осталось лишь  два.  Я, потому что  мне никто  не
посмел бы ни угрожать, ни -- "мериться ростом", и -  Саша. Ему  страшен лишь
-- Страшный  Суд, да и то  -  тем,  что он вдруг  не исполнит Миссии  к тому
времени.
     И  вот  в  Крещенскую  ночь  мы  собрались  на  Тайный Совет,  обсудить
дальнейшую судьбу заговорщико