шли  от гребных (sic!) японских галер в открытое
море. Самым позорным  в  сем  деле  стало  то, что японцы  со  своей стороны
потеряли  десять, или  пятнадцать человек  -  не больше того.  Это  была  по
тамошним  понятиям  такая "потеря лица", что  даже китаезы  с  корейцами еще
долго издевались над нашими флагами в этих краях.
     По  сей  день японцы  не могут забыть  той победы  и ведут себя  с нами
крайне  агрессивно.  Прошло  уже  больше тридцати  лет,  но Япония  остается
последней страной в Азии, с коей у нас нет ни торговых  договоров, ни даже -
дипломатических отношений.
     Резанов,  догадываясь  о возможных  последствиях сего дела, не  решился
вернуться  в Россию  через Китай,  но поплыл  в Калифорнию, ибо  прослышал о
войне меж нами  и  Францией. Ему  нужно  было  любой ценой  "загладить" свою
неудачу в Японии  и  он  решился захватить испанский  (и  потому --  союзный
французам) Йерба Буэне.
     С точки зрения поживы, это было весьма мудро, ибо сей город реально  не
охранялся. У англичан с испанцами был конкордат на "вечную тишину" на западе
континента, а для  России сей город был единственным портом, через  коий  мы
подвозили продукты.
     Наши корабли пару раз пальнули из пушек и испанцы живо спустили флаг. А
резановские морячки разграбили Йерба Буэне. А  заодно и  "осчастливили" всех
испанских девиц в этом городе. Резанову же, как  атаману  всего приключения,
досталась шестнадцатилетняя дочь самого губернатора.
     Так  продолжалось недолго,  но  Резанов  успел немало награбить,  когда
обнаружил, что стоянка  его  кораблей  окружена полчищами  воспрявших  духом
испанцев,  настроенных более чем решительно. Возглавлял сие сборище... гонец
из России.
     Ведь Резанов, дабы не смотреться пиратом, якобы торговал с несчастными,
платя, правда, не деньгами,  но - долговыми расписками  "Русско-Американской
компании". Так он ускользнул от международного трибунала, но получилось, что
он торговал с Испанией в годы войны и так стал - Изменником Родины.
     Команда тут  же  заковала  в  железа своего атамана  (морской сброд  на
"торговцах" продаст маму  родную,  коль  дело зашло о  собственной  шкуре) и
повезла  в  Хабаровск. (Ради такого  дела  японцы их  даже  пропустили через
проливы.) А там их встретил  второй гонец, якобы сообщивший, что австрийская
кампания с треском проиграна и у нас теперь мир с Францией, и  Резанов  ни в
чем не виновен. И его - расковали.
     Тут  наш гешефтмахер вскочил  на лихого коня и что  есть духу понесся в
столицу - просить матросов на новое  покорение Йерба Буэне. Деньги у него  с
собой  были и, зная о нравах кочубеевой администрации, можно не сомневаться,
что  все  для него  кончилось бы  прекрасно. Но он  не знал того, что  этими
делами ведает теперь не масон Кочубей, но дядя мой - Аракчеев.

     Второй раз его взяли уже в Красноярске. Он  юлил, сулил огромные деньги
(у него  конфисковали на полмиллиона ценностей из награбленного), но местные
следователи были уже наслышаны о нравах и обычаях Аракчеева  и не посмели ни
"взять в лапу", ни  отпустить мерзавца. Правда, предлог, по коему его взяли,
был  пикантным.  К  той  поре  мы  уже  проиграли  кампанию  в  Пруссии,  но
следователи вели себя так, будто война еще шла и Резанов стало быть -- опять
торговал в дни войны с Францией, стал "Изменником" и так далее...
     Резанов был уже немолодым  человеком, - вот он и помер от разрыва почек
в  Красноярском остроге. Мне  сложно  судить о сием, - Резанов, конечно же -
заслуживал смерти, но не такой...
     Его надо было вернуть в Ново-Архангельск, где с той поры от испанцев не
видали ни зернышка. Это ж надо было додуматься, - разворовать, да разграбить
наш единственный источник  провианта в Америке! Но таковы все гешефтмахеры -
ради полумиллиона себе в карман они уморят голодом не только Аляску!

     И  вот  теперь  на моем  столе  лежал запрос  от "синьоры Кончиты". Сия
девица, будучи  обесчещена,  теперь не могла ни жить - без Чести, ни  уйти в
монастырь, ибо считалось, что она ждет брака с насильником.
     Вся ее надежда теперь былы в том,  чтобы получить либо документ о казни
Резанова  (Честь  жертвы   казненного  восстановлена  безусловно),   либо  -
дозволения  Синода  на  брак.  (Коль  жених  католик  -  решает курия,  коль
православный - Синод.)
     Но я прекрасно знал, что мы никогда не признаем  ни смерти Резанова, ни
его  невиновности. В реальности, - он был убит по приказу самого Государя за
японский позор, но мы не могли допустить, чтобы слухи о нем дошли до Европы,
тем  паче   -  до   Франции!  Поэтому  решено   было  держаться   версии   с
несовершенством наших дорог и  разгильдяйством.  Мол - страна наша велика  и
обильна, и вести по ней едут долго...
     Если бы все и дальше  шло, как оно шло,  - дело бы это легло под сукно,
девице  уплатили  известную  сумму,  а  Франция,  продав Соединенным  Штатам
Луизиану, вообще склонна была забыть обо всем. Продано, - с плеч долой!
     Я же рассудил, что из всего этого можно раздуть знатный скандалец, если
за  дело приняться  с умом. Я  дал запрос,  с моими доводами согласились и я
(якобы  по  пьянке) "капнул"  кое-что из моих  сведений какому-то испанскому
гранду. Через неделю  Париж  гудел, как развороченный улей,  а  сам  Министр
Иностранных дел Франции князь Талейран вызвал меня  для  объяснений  русской
позиции в вопросах брака и Веры.
     Его  можно  понять,  -  французская  пропаганда  развязала  самую дикую
антирусскую  истерию. Мол, русские мешают счастью  влюбленных,  не  дозволяя
православному брак с католичкой.

     Пришел я в МИД, приготовил  слезливую, душещипательную историю,  но сам
Талейран, опережая события, приказал подать Писание и потребовал:
     - "Поклянитесь, что знаете - где Резанов! Finita la commedia!"
     Я истово перекрестился, плюнул через  левое плечо (чуть не попав в глаз
какому-то испанскому гранду), а потом побожился:
     - "Резанов поражен во всех правах и не смеет даже писать писем, - не то
что  жениться.  Он  содержится там,  куда  на  Руси  принято  посылать  всех
Изменников.  Место  это  в  Сибири..." -  пусть  кто  скажет, что  туда, где
находился Резанов, на Руси не отправляют "врагов народа"!  А то, что Резанов
по сей день в Сибири, - вы не станете отрицать.
     Впрочем, лягушатники настолько  не знали России,  что  мне  поверили. А
бедная  Кончита по  сей  день не может  ни устроить  свою жизнь,  ни  уйти в
монастырь. Лес рубят - щепки летят...

     Когда Талейран уж думал, что дело сделано, я спросил у него, - нет ли у
него приказа  обидеть  Россию?  Должен ли я  доложить Государю,  что  такими
делами готовят общество к войне с моей Родиной?
     Талейран не  знал,  что ответить,  ибо  дела  французов не дозволяли им
немедля идти  на нас. Но  надо было что-то  придкмать и  он  поклялся, что у
Бонапарта и в мыслях нет нарушить Тильзитский мир.
     Я тут же протянул ему  ту самую Библию,  на  коей  только что  клялся в
отношеньи Резанова, и с милой улыбкой заметил:
     - "Я  верю Вам! Но Синод останется недоволен, коль я поклянусь, а Вы не
сделаете ответного  жеста!  Прошу Вас, -  скажите,  что Франция не  намерена
напасть на Россию", - мосты за несчастным уже догорали и он поклялся, хоть и
не мог  не знать,  что  за  неделю до  того  на  приеме  испанской делегации
Бонапарт самолично заверил испанцев, что нападет на нас, как только покончит
с негодною Австрией!
     Не  успел  он дочитать  слов  молитвы, как  среди ревностных  испанских
католиков раздались посвисты, смешки, покашливание и даже выкрики:
     - "Обрезанный аббат! Чертов жид! Для него нет святого!"

     Для высшего  сословия Франции, насквозь  пропитанного  вольтерьянством,
клятва  на  Библии  давно обратилась  в  пустую  формальность,  -  не будь в
аудиенц-зале испанских  гостей,  никто  бы и не осознал сути  сказанного. Но
испанцы были настолько оскорблены преступлением против Господа, что не стали
ждать конца встречи  и  толпой повалили на выход - через  полчаса о безбожии
Талейрана судачил уже весь Париж.
     Сам  Бонапарт  относился  к  таким   вещам  наплевательски,  но  будучи
полководцем,  он не  мог допустить, чтоб солдаты  усомнились в  добродетелях
своего начальства. Назначилось  следствие - судьям велели "выпустить пар" из
разгневанной  Франции и Талейрана обвинили... не  помню  уж -- в чем!  Дикое
обвинение  -  Министру  Иностранных дел, но  власти  решили "добить  упавшую
собаку", повесив на виновного все свои промахи.
     На  выходе  из  МИДа  ко  мне  подбежал  молодой  человек  корсиканской
наружности, передавший мне записку от самой  "мадам Жозефины"! Так я попал в
круг истинных правителей Франции. (Меж корсиканцами (ревностными католиками)
и якобинцами шла борьба и я своей выходкой оказал им услугу.)

     Первым, кого  я  увидал  в  салоне мадам Жозефины,  был  кардинал делла
Дженга. Я немедля подошел к нему и приложился к руке со словами:
     - "Не смею забыть нашей встречи  - Ваше  Преосвященство! Ваша тогдашняя
проповедь пролила бальзам на  мою  душу!"  - кардинал сначала опешил  и чуть
было не отдернул руки, но тут  же осознал мою силу. Обидь он меня, я выложил
бы о его шашнях  с католиками.  А скандал с Талейраном навел  страх Божий на
верхушку  якобинского общества. Католики  не играли первой роли в казарме, а
генералы,   замаранные  Кровью  сотен  священников,  -  не  моргнув  глазом,
придавили б его, узнай, что именно он - глава католической партии.
     Так  что  кардинал,  изобразив  саму доброту,  благословил меня  и даже
спросил насчет прав латвийских католиков. Тех самых, о коих я в прошлый  раз
"обещал беспокоиться". Я ответствовал, что теперь их уже ничто не тревожит.
     У  кардинала на миг обозначились скулы, но  лишь прощаясь со  мной,  он
спросил:
     - "Вы имели в виду, что они обрели... "Покой Вечный"?"
     Я ж, поднимаясь с колен, отвечал:
     - "Истинно так  - в  лоне  Нашей Матери  --  Церкви!"  - и  кардинал не
решился спросить -- при какой именно церкви похоронены эти несчастные...
     Конечно, его передернуло, но  они с  Фуше отпустили меня и теперь кровь
польских  подпольщиков  была  на нем в той же мере, как и на мне.  Потом его
секретарь  рассказал, что  доброго  клирика неделю  мучил кошмар,  -  так он
переживал за сие, но сны -- Вопрос Совести. Шла война...
     Как бы там ни было, после моей беседы с корсиканским священником сердца
Бонапартов раскрылись  ко мне. Первым ко мне подошел Карл (с ним я был ближе
по возрасту). Я рассмешил повесу парою анекдотов: да так,  - что он  ржал на
весь салон и на веселье потихоньку стянулись его дядья, братья и кузены.

     Что  сказать  про  эту  семью? "Природа, потрудившись на  гениях, имеет
обыкновение  отдыхать".  В  случае  Бонапартов  -  Господь  "вложил  Душу" в
"Антихриста", а до прочих... Но оно и неплохо, - в семье корсиканцев.
     Братья Наполеона  осознавали,  что звезд с неба им не хватать  и потому
просто  боготворили  своего гениального братца.  Так что никаких  раскладов,
когда братья иной раз меряются, - кто из них толще, в этой семье не  было  и
быть не могло.
     Бонапарты при общении  с  внешним  миром были этаким  монолитом, всегда
"прикрывающим спину Антихриста". Можно, конечно, издеваться над сими людьми,
но все ошибки, кои они совершили - были сделаны исключительно по недомыслию,
или из избыточного рвения угодить.
     Ни один из  них в голову взять не мог --  перейти в чем-то путь "Нэпи",
или  -  нарочно  ему  насолить.  В  сем они  выгодно  отличались от  тех  же
Романовых. Но что вы хотите -- это же корсиканцы!
     Поэтому  сам Наполеон искренне любил  своих братцев  и всячески баловал
их,  а  если  ему  и  приходилось  цыкнуть  на  все  на  их  безобразия,  то
императорский гнев был весьма быстротечен и потом он - сам же одаривал самих
провинившихся. Эти вполне взрослые  люди  по-детски переживали от того,  что
вызвали малейшее неудовольствие их повелителя!
     О  чем же мы говорили? Есть  поговорка, - "коль собираются немцы - весь
разговор  у них  "о трех К":  "Kaiser, Krieg, Kanonen". В русской же армии -
про три "П": "про Престол, про... милых дам и про Похмелье"".
     Моя  беседа  с  сей "Корсой"  шла  скорей "на  русский  манер,  чем  --
немецкий". (Думаю,  что  из  того  у русской  культуры  больше "сродство"  с
галльскими образцами, нежели чем -- германскими.)
     Отсюда уж - извините, что не стану передавать ее. Скажу лишь, что через
четверть  часа мы  так смеялись и  громко шутили, что  нас  просили - отойти
дальше, а то - дамы кругом.
     А  надо сказать,  что вечер  был -  не  из самых  обычных, но и  не  из
знаменательных. Что-то вроде именин то ли - камеристки мадам Жозефины, то ли
- ее любимой собачки. Короче, -  набежало много странного люда,  а танцев не
было, так что  "подержаться за  дам" не представлялось возможным и мы тут же
ретировались в тихую комнатку, где и оприходовали -- одну бутылочку. Другую.
Третью. Десятую...
     Вообразите  себе,  -  к  нам  приходил  "Сам"  (sic!)  (а остальных  мы
выкидывали  взашей из нашей казармы!) и сказал, что мы не в казарме и нельзя
так орать, ржать и ругаться, - "сама" Жозефина весьма расстроена.  Мы тут же
побожились, что больше не будем, налили Государю и принудили его  выпить. Он
обещал,  что  как только  "закончит",-  сразу  вернется, а мы  дали Слово  -
утихнуть.
     Первые полчаса мы  шикали  друг на друга  и прижимали  пальцы к  губам,
опрокидывая одну за другой, но потом - ясное дело - наше внимание отвлеклось
на иное. Император уже не явился, - ему невозможно было оставить  гостей,  а
насчет нас он, видно, махнул рукой, - такому горю слезами не помочь!
     К утру  мы  все были в состоянии совершенно  амикошонском и  мои  новые
друзья звали  меня  исключительно  --  "Алессандро",  а  я  их  --  "Карло",
"Лючано",  "Джузеппе", "Джеронимо"  и "Луижди" -  был  действительно  важный
праздник, так что - стая слетелась в кучу.
     На другой  день после  похмелья в  мою  дверь стал молотиться беспутный
"Карло".  Он  был  не брат,  но  -  племянник Антихриста, и  ему дозволялось
бродить похмельным по улицам. (Братьям же это настрого запрещалось при любых
обстоятельствах.)
     Я  вылез из-под  теплого  бока  Элен, коя всю ночь глаз не сомкнула,  с
трепетом ожидая известий об этой попойки,  пригласил Карло к нам в спальню и
мы с ним  -- "освежились"  после вчерашнего. Элен в  эти  минуты лежала  под
одеялами и ухом не повела. (Обычно я проходил  ее  комнату  сразу  насквозь,
уходя сразу  к Дашке,  но в это  утро  сестра меня не  ждала. Связь  брата с
сестрой не приветствуется. Особенно на дикой Корсике.)
     Сперва  Элен испугалась, что  я заставлю ее  спать с моим гостем, но  я
предупредил,  чтоб она  об  этом  -- не  думала. Она слыла моей "официальной
любовницей" и по местным обычаям я  обязан  был распороть брюхо всякому, кто
посмеет задержать на ней взгляд дольше нужного. В ином  случае я получил  бы
за глаза клеймо "сутенера" и мое общение с Бонапартами "скатилось" бы "не на
тот уровень".
     Юный латинянин аж зацокал языком при виде якобы спящей красавицы, но  я
довольно-таки грубо поправил  ему лацканы сюртука, чтоб он смотрел к  себе в
рюмку,  а не  -- куда не положено. В таких  делах  нужно  сразу  оговаривать
правила, пусть сие и рискованно. Но мне повезло.
     "Карло" окинул меня взглядом с головы и до пят, оценил профессиональные
мозоли  "конного рубщика", припомнил,  видно, характерную  походку  бывалого
кавалериста,  пересчитал  лычки  за  медали  "за  храбрость",  пригляделся к
надрезанной  саблей  щеке  и... мило  улыбнулся,  разведя  руки  в  стороны.
Подальше от эфеса собственной шпаги.
     Я  благосклонно  улыбнулся в  ответ,  снял  руку  с  эфеса  собственной
"Жозефины",  поднял бокал  и,  дозволительным жестом  указал на  мою Элен со
словами:
     - "За наших дам!"
     Карло  чуть  кивнул  головой,  поклонившись  на  разрешение глядеть  на
красавицу, и поднял свой бокал в  ответ. Мы чокнулись и выпили  почти что --
на брудершафт (правда -- без поцелуев). Границы были очерчены.
     Потом  Элен  признавалась,   что  пользовалась   успехом  среди  мужчин
Бонапартов,  но  чуть что -- "переводила  стрелки"  в мой  адрес  и  господа
остывали. Моя репутация (шесть поединков  за три года - все  со  смертельным
исходом, -  публика обожает головорезов)  докатилась и  до Парижа,  а исходы
боев вселяли пристойность в чувства мужчин к Элен.
     Впоследствии тот же Карл  говорил, что ни у кого  из  них  не  возникло
сомнений, что я буду драться за женщину и убью любого из них -- будь они сто
раз Бонапарты! Такое  бывает на Корсике  и (по секрету) в -- Ливонии.  Что у
нас, что у них -- бедные почвы и дворяне сплошь небогаты. А когда  дворянину
нечего терять,  кроме Чести, именно ради Чести  он  готов  глотку порвать --
хоть Богу, хоть Черту, хоть -- десятку Антихристов!
     Такое не принято средь более процветающих  земель и народов. Там больше
принято  договариваться,  но  что  средь  медлительных  латышей,  что  средь
отчаянной "корсы" такая "уступчивость" -- признак слабости с трусостью.
     Когда  меня  спрашивают,  - почему  именно наша команда "пробилась"  на
самый верх якобинского общества, я отвечаю:
     "Знаете ль Вы, как  "работает" любая  разведка? Высший свет всей Европы
-- в родстве сам с  собой. Поэтому любой  из разведчиков должен бояться лишь
старых "вендетт" его рода с его былыми  противниками. Причем, - ему всячески
помогают родственники "кровников" его Кровных врагов. Человек, знающий Кровь
своего собеседника, всегда  понимает  --  какую реакцию вызовут те, иль иные
его предложения.
     Во Франции  ж все  было не так.  Весь  "высший  свет"  сей  страны  был
перемолот  в  известных  событиях  и  разведчики,  привычные  действовать по
обычаю,  оказывались в  "безвоздушном пространстве". (Особенно  сим  грешили
сыны Альбиона!)
     Жандармы,  приметив такую вещь  в поведении  иностранцев, стали нарочно
отслеживать тех, кто  пытался  выйти с контактами к "бывшим".  А  "цепкость"
ищеек Фуше уже вошла в притчу...
     Я  (пред  поездкой во Францию)  нарочно изучил сей  предмет  на примере
истории Кромвеля  и событий Революции в Англии.  Я искренне  поразился тому,
что   английские  сыщики  долгие  годы  уверенно   "брали"  всех   возможных
разведчиков, а потом -- в одночасье "пропустили" пресловутого "реббе Якоба",
оказавшегося знаменитейшим из французских иезуитов.
     Меня поразило, - сколько он имел "фавора" при  английском дворе и делал
среди Революции  --  все, что хотел.  От  военного союза со вчера еще  столь
ненавистной бритонам Франции -- до самой, что ни на есть -- Реставрации!
     На первый взгляд, причина сего возвышения и  "неуязвимости" казалось --
непостижимой, но потом...
     Совершенно случайно я обнаружил, что "реббе Якоб" доводился племянником
кавалеру  дю  Ли --  капитану  гвардии  кардинала де Ришелье и... (по многим
слухам) истинным отцом  Людовика XIV --  Короля  Солнце! (В способность  Луи
XIII зачать хотя бы кого-то ни я, ни мой врач -- доктор Боткин совершенно не
верим. Не та у него болезнь -- для этого подвига!)
     Меня осенило, - Кромвель привечал у  себя не абстрактного  реббе, но --
члена "августейшей фамилии"! Родственника величайшего из государей Европы!
     Но  "обычный"  аристократ не  якшался  б  с  безродным  дворянчиком  --
Кромвелем!  Это было б ущербом для его Чести! Если бы он решился на  этакое,
английские сыщики сразу схватили б его и потянули на виселицу.
     Но у евреев по европейским понятиям с Честью -- "что-то не то". Поэтому
когда с Кромвелем стал дружить "реббе Якоб" это не вызвало отторжения -- для
мелких и  бедных  английских  дворянчиков, из коих и складывалась английская
контрразведка, в сей дружбе не было ничего удивительного! Кромвель и "реббе"
в их понимании были, -- два сапога -- пара!
     Лишь я уяснил для себя сей расклад,