,
когда для их пушек  не были готовы "прицельные  клинья". Не  осталось людей,
кои знали  --  как сие делается. Поэтому на Бородино  французская артиллерия
прибыла со "смоленскими  клиньями",  а  те давали больший  угол наведения  и
оттого более крутую траекторию полета ядра. (В Смоленске французы вели огонь
по вершине стен крепости, а в  районе Бородина крепостей нет, -  нужны  были
более пологие траектории, иль иными словами: "тонкие  клинья".) Единственным
местом,  где французы  стреляли на  диво, оказались "высокие" (в сравнению с
окружающим полем) Флеши и именно там наш фронт и был прорван...
     Другим   следствием   операции   в   Велиже   стала...    относительная
небоеспособность вражеской гвардии.
     Многие историки говорят, что  Бонапарт побоялся использовать "последний
резерв" в Бородинском сражении,  но  мало кто примечает,  что  менее  чем за
месяц  до Бородина  во  всей гвардии произошли вынужденные перемещения среди
офицеров.
     "Новые"  командиры попросту не успели  узнать подчиненных, а для многих
из  них  "карьерный  скачок"  от  взводного до  комроты  стало  серьезнейшим
испытанием. "Освоение Власти" требует времени, а его у гвардейцев как раз-то
и -- не было!
     Да,  и  в  таком   виде  Гвардия  могла   воевать.  Но  любая  атака  с
"неосвоившимся  офицерством"   кончилась   бы  ужаснейшими  потерями   средь
"гроньяров",  а  ими  рисковать  Бонапарт  не  хотел.  (Примерно  --  то  же
основание,  как и у меня  в  "деле об  устраненьи  Антихриста".  "Сделать --
можно, но любой из моих "ворчунов" важней для меня -- всей прочей армии...")

     По сей  день отношение к Велижу,  мягко говоря,  -  неоднозначно.  Есть
верящие, что "Велиж -- военное  преступление",  другие же думают, что с того
дня Война приобрела новую грань.
     Особенно  сия  грань  пришлась  по  душе  многим  русским.  В  "больших
маневрах" нет ничего романтического, того  -- о чем можно  было бы всю жизнь
вспоминать перед барышнями...
     "Большие маневры" -- грязь, вши, голод,  дизентерия,  бездумные решения
генералов  даже  и  не  ведающих  о  вашем  существовании.  Многие  из  юных
романтиков, устремившихся  на Войну  с самыми благими  намереньями,  померли
"неукротимым поносом", побыв пару месяцев "клюквами" старших по званию...
     И вот -  Велиж. Люди вдруг осознали,  что бывает и иная Война. Война --
один на один в лесу,  когда видишь зрачки противника в оптический прицел  из
засады.  Война --  когда  ты  с крохотной группкой товарищей  прячетесь  под
мостом, а над вами грохочут сапогами  тысячные орды противника. Война, когда
Смерть  -- не абстрактный рев  чужого ядра, иль посвист неприятельской пули,
но -- рукопашная в  тихом лесу, когда ни те ни другие не хотят подать голос,
ибо никому неизвестно -- кому из вас придет помощь...
     Такова -  "лесная Война" и  в ней  в сто крат больше детской "войны", в
кою мы все играли ребятами, чем в самых "грандиозных маневрах".
     Относитесь к сему как угодно, но русские  в  душе  -- романтики,  да --
авантюристы. На другой день после Велижа пошли рапорты с просьбою  перевести
их в мой  полк. Так  затеялось  то,  что  впоследствии назовут "партизанской
Войною в России".

     Другим корнем "Партизанской  Войны" стало  поведенье самих  оккупантов.
Ежли б Великая  Армия  была сплошь французской, - черт его знает, чем бы все
это кончилось.
     Но  к 1812 году француз был уже не тот. Страшные потери предыдущих войн
сказали свое слово и от твердокаменных  "ворчунов" -- "гроньяров", кои одним
своим видом,  иль  словом  умели  поднять  чернь на Войну,  почти  никого не
осталось.    Основу   армии   теперь   составляли   "плуты"   --    "пуалю".
Деклассированный элемент, поднятый со дна насильными мобилизациями.
     Мало того, - принято забывать, что в том году Франция  вела не одну, но
-- две кампании. В ставках все  понимали истинное значение русской  кампании
рядом  с  испанской, но...  Французы  -- галлоцентристы.  Для них события  в
далекой России, - блажь! Война же в соседней Испании -- дело государственной
важности. Поэтому французское общественное мнение требовало именно испанской
победы,  а  победу  над  Россией  воспринимало, как уже свершившийся факт. И
посему  запретило  брать много  французов  в  Россию.  (В чем-то  сей запрет
оказался спасительным!)
     К сему надо добавить мнение самого  Бонапарта. Перед походом  он собрал
своих маршалов, сказав так:
     - "Россия не умеет воевать иначе как -- числом. Фридрих Прусский бил ее
до тех пор, пока не утонул в реках крови, утопив с собой всю свою армию.
     Не  ждите в России простых и легких  побед. Это будет война без изысков
-- стенка на стенку, мясо на мясо.
     Мне  не нужны хорошие люди. Оставьте их. Мне нужны люди скверные. Но --
много. Очень много.  Чтоб  на сто  лет  освободить  жандармов от полицейской
работы!"
     Заветы Императора исполнялись до йоты. Открылись тюрьмы  и завсегдатаям
предложили - в Россию, иль к Гильотине. Кому что ближе.
     Я не верю, что есть народы хуже, иль лучше прочих и счастлив, что Война
не взрастила во мне зла к Франции. Иль в ней -- ко мне. Наш свет по сей день
норовит  говорить  по-французски,  -  ведь  Франция по  сей день  --  Светоч
Культуры  для  нас.  Партизаны не  убивали вражеских  офицеров  потому,  что
услыхав знакомую речь, опасались обидеть "родню" своих природных хозяев.
     Возможно, такая приязнь проистекает  из отношения  к пленным. Французы,
руководствуясь своей исторической памятью, немедля отпускали наших сразу  по
"замирению". Они подсознательно помнили нас союзниками и содержали в гораздо
лучших условиях, нежели англичан, иль пруссаков с австрийцами. Когда Фортуна
переменилась, мы вернули наш "долг".
     Пленники  становились  гувернерами, приказчиками и даже  управляющими в
имениях их  сторожей. Огромная волна якобинства,  захлестнувшая Россию сразу
после  Победы,  пришла из  Европы  не в  ранцах  темных солдат,  но с речами
пленных, хорошо  образованных, "домашних" учителей.  В сем смысле  якобинцы,
конечно, - победили Россию. Но сему стоит радоваться.
     Не  будь  сих  пленных, в России  никогда бы  не поняли  и до конца  не
приняли - Пушкина, Сперанского, иль Бенкендорфа.
     Но такое отношение было лишь к офицерам...
     Вражеские  солдаты,  набранные  из  воров,  убийц   и  насильников   не
пользовались никакой пощадой и уничтожались на месте. Простым людям не нужно
разъяснять про Свободу, или -Террор. У людей все на лице написано. У одних -
способность стать лучшим гувернером для ваших детей, у иных - иное.
     Мне не пришлось ничего выдумывать. Я лишь объяснял простому народу, что
на нас  идет орда нелюдей, потерявших  все  человеческое. Когда  эта  орда и
впрямь  докатывалась  до  мужика,  он видел,  что я  не  соврал и сердце его
обращалось в камень.

     Кроме французских  уголовников  на нас шли и прочие. Их можно разделить
на три части: поляки, мамлюки и прочая шваль.

     Польша окончательно "разошлась" меж Россией, Австрией и Пруссией в 1795
году. Сразу по подавлению очередного мятежа Костюшко.  С той самой  поры все
мы  считали  поляков  своими  врагами  и не  допускали  ни до оружия, ни  до
мобилизации.  Поэтому  к  1812  году  Польша  в  рекрутском  отношении  была
"нецелована" и накопила огромные людские резервы. С момента включения Польши
в  Империю  Бонапарт  пестовал  ее и воспитывал  в  "польском  духе", обещая
полякам земли "от моря до моря". Теперь все сие выплеснулось...
     Поляки  --  яростные католики.  Столь  яростные, что  в дни  мятежа  их
костелы превращались в  настоящие крепости и  суворовским армиям приходилось
сперва бомбить их артиллерией, а потом  брать тяжелыми штурмами. В итоге  от
костелов  мало  что  оставалось,  поляки  же видели  в  этих штурмах  особую
ненависть "москалей" к католическим храмам и еще сильнее их укрепляли.
     В  1812  году  мстительные  поляки  мало  того   что  обращали  всех  в
католичество, но и  обязательно разрушали православные храмы у себя на пути.
Зайдут в церковь, увидят  иконостас и  давай  все жечь, да рубить!  Так  что
агитация напрашивалась сама собой. "Сила Антихриста".
     Мне сперва  не верили. Но когда мужики на  своем опыте вдруг убедились,
как вроде  бы спокойные культурные люди  просто меняются  в  лице  при  виде
иконы,  плюют  на них,  рубят  саблей,  да топчут --  и  у  них  не осталось
сомнений. Это и есть - Легион. Силы Тьмы. Войско Антихриста.

     С  мамлюками был  иной  казус. Как вы знаете,  - мамлюки  -- славянские
дети,  выращенные  в  яростном  магометанстве. Сие --  элитные части  бывших
султанов,  ведомые  мамлюкским принцем  Мурадом,  иль  маршалом Мюратом - на
французский манер. Так вот у них есть заковыристая традиция.
     Видите  ли...  Так  уж  пошло исторически,  что  в  мамлюках  -  только
мальчики. Тысячи, десятки тысяч  мальчиков,  живущих в огромных казармах под
палящим египетским солнцем.
     А когда в  одном месте собрано  столько  мужчин,  в  жизни  не видевших
женщин -- недалеко до греха. В незапамятные времена первый мамлюкский султан
Египта  -- половец  Коттуз  (кстати,  согласно  преданию --  предок  Михаила
Илларионовича Кутузова!)  ввел дикий обычай. Раз в  две недели мамлюки имели
право  войти  в  любой египетский дом и  взять любую  женщину из расчета  --
десять человек на одну бабу по разу.
     Обычай варварский, но в  те времена  он казался единственным средством,
чтоб  юные  мамлюки  хоть  как-то приобщались  к  дамскому обществу, а не...
"варились  в своем соку".  С той  поры в  Ниле  много воды  утекло,  мамлюки
утратили  былую  власть  и  египтяне отменили  позорный  обычай.  (Их  можно
понять.)
     Ежели не ошибусь,  -  вот  уже почти  триста  лет мамлюки  живут "своею
казармой", размножаясь исключительно войнами за счет  пленных  мальчиков. На
Венском Конгрессе  мы запретили само существование сего "ордена", ибо он  не
просто содомский, но и - сатанистский.
     Люди  сии  числят   первым  мамлюком  принца  Заххака,  которому  Иблис
(тамошний Сатана)  предложил  сделку.  Необычайно красивый  Заххак  позволит
Иблису  "поцеловать себя в обе лопатки", а тот за сие дарует  ему --  Высшую
Власть.
     С  той самой  поры  пленных мальчиков  чуть  ли  не поротно  "целуют  в
лопатки",  и  ежели  те выдержат  сию  процедуру  --  принимают  в  мамлюки.
("Целуют"  так,  что  из пяти  пленников  четверо  умирают.  Зато  мамлюками
становятся самые крепкие и здоровые парни.) А уже  принятый в мамлюки  может
подойти  к  любому из  своего отряда и предложить тому "алиш-такиш" -- когда
оба по очереди будут то мальчиком, то -- девочкой.
     Такова традиция.  Я  сразу понял,  что  там,  где "пойдут" лавы Мюрата,
местных мальчиков  ждет черт знает  что и  добром остерег их  родителей.  Не
упоминая  Заххака, объяснял, что  люди  сии --  сатанисты. Это у  них способ
такой - обращать в свою Веру...
     Мне опять не поверили. Пока не пришли мамлюки. А после того... В общем,
- с того дня мне -- истово Верили.

     Надо сказать,  что Бонапарт очень  заботился о своей армии.  Именно  он
ввел моду на лазареты, в коих не просто бросали раненых умирать, но и делали
им нешуточные операции. А кроме того в каждом полку был  медик, коий нарочно
следил за отбором шлюх, ублажавших воинство победительной Франции. Но забота
сия простиралась лишь на французов.
     Поляки  --  особый народ.  Они настолько ненавидят "москалей",  немцев,
евреев и  прочих, что  никогда  не  становятся источниками "стыдной" заразы.
После  "забав"  с  пленницами  (иль  пленниками),  они  обычно  их  убивают.
Исключение делается  лишь для девиц польского корня, с коими сии шляхтичи --
сама скромность. Опять же -- высокая любовная культура поляков заставляет их
следить за своими болячками. Чтоб не "огорчить ясновельможную пани".
     С  мамлюками все проще. Да  --  они сплошь содомиты.  Но все их  жертвы
после  "этого  самого" иль  покойники, или  -- мамлюки.  А  в  столь  тесном
сообществе "болячку" не скроешь!

     Иное  дело  все  прочие.  Эти   шли  подневольно,  не  имели  галльских
лазаретов,  польского гонора,  иль мамлюкских  казарм.  Посему сифилис  цвел
средь них пышным цветом.
     По   неизвестным   науке   причинам,   восточные   славяне   неспособны
противостоять сей  заразе.  Человек  сгнивает  заживо  за  полгода.  В итоге
повсеместно, где бы ни ступала нога оккупанта,  вспыхивала эпидемия "срамной
болезни".
     Неграмотные  люди, видя сии ужасы, не могли  объяснить  сего, иначе чем
"Пришествием Антихриста".  А как еще понимать, - ежели постояли  пришельцы в
чьем-то дворе, а у хозяйки  через неделю "чирьи  пошли", а у хозяина --  нос
отвалился?! Божья Кара!
     Нередко  бои  с  вражьими  фуражирами начинались  с  того,  что  мужики
добровольно  отдавали тем нажитое, но при этом не  подпускали к себе. Те, не
видав до того столь удивительного приема, требовали, чтоб кто-то  из местных
первым попробовал подношений и давали  местному старосте кусок от брошенного
наземь  хлеба-соли. В ответ следовал плевок вместе с отчаянным размахиванием
крестом, да кадилом, а дальше...
     Оставались либо фуражиры, иль - мужики. А провиант  сжигался, как теми,
так и  другими. Одни думали,  что все отравлено. Другие,-- что все к чему те
прикасались - проклято.
     Когда-нибудь  задумайтесь  над тем,  что "мужицкие" отряды  (за вычетом
чудом спасшихся офицеров противника) никогда  не брали врага в плен, никогда
не "поднимали с поля трофеев", а  убитых врагов не хоронили по-христианскому
обычаю, но только -- сразу сжигали...

     Когда  я  уяснил для  себя  это  все,  само собой  написалось  прошение
Государю, Синоду и Штабу. Я писал так:
      "Враг запятнал себя  воровством, грабежом и насилием. Посему армия его
-- Сила Зла.
     Враг жжет иконы  и рушит Церкви.  Посему  армия  его  --  от Врага Рода
Нашего!
     Враг  насилует мальчиков ради  кощунств  и обрядов. Посему сие  -- Сила
Содома.
     Враг носит в  жилах Срамную Болезнь -- самую страшную и губительную для
всех христиан. Посему сие -- Сила Блуда и Мора.

     Наш  Святой долг призвать все доброе и  хорошее, что  есть в каждом  из
нас.
     Каждого  из  наших солдат, или  офицеров, запятнавших  себя воровством,
мародерством, иль бессудным насилием  --  надобно предавать  смерти.  Против
воровской армии нельзя быть Без Чести.
     Все  в армии  должно совершаться с  Божьего соизволения, торжественного
молебна  и  благословения батюшки.  Посему прошу передать  в  войска столько
священников, сколь это возможно и  приказать командирам в вопросах  морали и
нравственности ни  в  чем  им  не  противиться.  Пусть и  в  ущерб  воинским
интересам.
     Запретить всякое мужеложство в армии. Уличенных казнить  под барабанный
бой. Без упокоения после этого.
     Требовать от солдат сходиться с  женщинами лишь по взаимному согласию с
дозволения присланного священника. Лишь по  Любви, иль ради утешения  вдов и
сирот. Брать слово с солдата,  что после Победы он найдет доверившуюся ему и
честно пойдет с ней под венец. Ради того, - отпустить всех таковых  из армии
после Победы".

     Я   не  слишком   хорошего   мнения  об  Александре,  но  верю   многим
свидетельствам, что он рыдал,  читая это письмо. И я знаю, что выплакавшись,
он сразу поставил под сим свою подпись.
     Когда мои предложения  читали в Синоде -- главы православия встали, как
один, и  вознесли Славу Господу,  что хоть  кто-то из Штаба  наконец-то внял
всем надеждам и  чаяниям Русской  Церкви. В тот же день было послано по всем
губерниям и уездам и не нашлось ни одного из сельских батюшек, кто отказался
б надеть армейскую форму!
     Тяжелей всего мое послание встретили в Ставке. Наследник Константин тут
же стал брызгать слюной и кричать, что  все это -- направлено против него! И
так далее...
     Многие  шушукались, - в нашей армии нет офицера, коий не причастился бы
к прелестям своего денщика,  или  "клюквы".  Да и  потом,  -  все  армейские
состояния составлены из трофеев,  так что все лихорадочно обсуждали, - имеет
ли сей Указ обратную силу.
     А потом сам Барклай поднялся и веско сказал:
     - "Раз уж мы воюем за Святую  Русь, причастимся-ка и  мы к  святости. Я
подпишу сие с оговоркой, что Указ действует  лишь  на время  войны на Святой
Руси", - и все выдохнули с облегчением.

     Как глава Особого отдела Русской армии, доложу, - за весь 1812 год нами
не зафиксировано  ни одного  случая  воровства, насилия, иль  мародерства  у
наших людей. Ветераны говорят, что с людьми творилось что-то  необычайное --
они  будто стали на голову выше и будто -- "светились внутри". Если в первые
дни  войны  вслед нашим  частям  разве помои не выливали,  после сего  Указа
мужики (особенно белорусы), единожды узрев сих солдат, сами  просились в наш
строй.
     Ежели  униаты дали триста тысяч  штыков в армию Шварценберга,  белорусы
поставили сто тысяч штыков  в нашу армию.  Отсюда  разница в нашем  нынешнем
отношении к Украине и Белоруссии.
     А уж какой нравственный подъем был в самой России, -  это  невозможно и
передать. Это было похоже на сказку. А у всякой сказки есть свой конец...
     Первое открытое  нарушение "Святого Указа" случилось в Минске в декабре
1812 года. Наследник Константин устроил откровенно содомскую  оргию, а когда
ему пригрозили, отрезал:
     - "Мы уже не в России!"
     Вы скажете, - вот негодяй! А я отвечу  -- политик. Уже тогда было ясно,
что  Константин  примеряет на голову венец  Царства  Польского,  а  вопрос о
принадлежности  Белоруссии  --  вечный  "оселок"  на коем  поляки  проверяют
Верность их королей в "святой войне с москалями".
     Вообразите  же, что человек нарочно отказался от "святости" и "спасенья
Души" ради сиюминутных политических  интересов...  Да еще -- таким способом.
Что  самое удивительное, - после сей  оргии Константин и впрямь стал главным
претендентом  на польский  трон.  Поляки плевали на его содомию,  - для  них
важней то, что их новый царь заявил: "Минск - не Россия"!

     Русские историки любят чуть ли не по дням описывать Войну 1812 года. Их
можно понять, - мы тогда  были  самой Чистой, Светлой и  Честной армией, кою
можно представить.
     А  уже  к 1813 году мы вернулись  в прежнее  свое состояние.  И о более
поздних  годах  русские  историки  вспоминают,  скрепя  сердце.  Их не стоит
винить. Я сам стал служить в прусской  армии, чтоб  не  краснеть  за Россию.
Будто все то злое, поганое  и нехорошее, что было задавлено в людях на целый
год, вырвалось на  поверхность! Наши союзники сделали все от  них зависящее,
чтоб только мы скорей убрались из Европы... И я их понимаю.

     Это был не первый Указ  Войны, писанный с "моего голоса". Второй был во
сто крат страшнее и проще.
     В  начале августа отряд, ведомый поручиком Невельским, исполнял  задачу
по разведке боем.
     Дорога назад шла через хлипкий мостик, причем офицеру, охранявшему мост
(не из моих) была дана простая команда: "до появления якобинцев, или  группы
Невельского моста не взрывать".
     И вот,  представьте себе, -  откуда-то к тому  мосту принесла  нелегкая
какую-то  совершенно заблудшую часть. И ее командир при всем  честном народе
налетел на  охранника, -  мол,  почему мост не  взорван? Мол, лягушатники  -
вот-вот  появятся, а вы тут -- репу чешете. Сей фанфарон отстранил охранника
от команды и чуть ли не самолично подорвал тот чертов мост.
     И надо же так случиться,  что  буквально  через какой-то миг  к бывшему
мосту  с той стороны подходят люди Невельского, а у них на плечах  - чуть ли
не драгунский полк  якобинцев.  Наши  надеялись  проскочить,  да  прикрыться
охраной, а тут - такой казус.
     Ну, и порубили их всех на глазах...
     Парень, что  командовал охраной моста, оказался человек Чести,  - вынул
пистолет и пустил себе пулю  в лоб. А эти скоты... Даже не почесались! Будто
бы так и надо.
     Я  когда  узнал  о  сем