. Он сам не знал, какой ящик Пандоры он открывает. Ибо
через какое-то  время Несселя оттеснили  от  трона Адлерберг  и Клейнмихель.
Ребята  "без  тени ума и сомнения  на  породистой  морде". Первое,  что  они
сделали, - заявили  Его  Величеству, что "Нессельрод  --  жид  и надобно его
держать, как -- жида, - советчиком,  но ни в коем случае -- не товарищем!" И
-- понеслось...
     Внезапно для всех выяснилось, что единственною преградой  для идиота на
троне остаюсь я и мои егеря, да жандармы. Вдруг все увидели, что человек, не
бывший  дня в армии,  получает (извините  меня за подробность!)  сексуальное
удовольствие при виде повешений...
     О Франкенштейне  и Шелли речь позже, но многие зашептались, что  -- сие
неспроста.  Бездушный,  безмозглый, безденежный  голем  взбунтовался  против
собственного же Создателя.
     Именно в сие время и  возникла История с Пушкиным.  Дело не в  том, что
Пушкин "стерпел". Пришел день, когда он сказал девице:
     - "Моя жена спит с  Царем. За это Царь дозволяет мне спать с тем, с кем
мне хочется. Пойдешь ли ты против Воли Его?!"
     Девица не решилась.  Через год "дон-жуанский" список негодника вышел за
рамки всякого воображения. И мы осознали, - хотим мы того, или -- нет, - все
это на обыденном уровне -- на руку Николаю с Адлербергами, да Клейнмихелями.
     Мы  стали пытаться выслать  Пушкина  из столиц. Государь  (по  наущению
хитрого Несселя) принялся его возвращать. С его точки зрения сие оказался --
"хитрый политический шаг".
     Но... Пушкин  был  внуком  "палача" и "ночного  горшка". Близость с ним
значила всякую потерю Чести для женщины.  А отказать они не могли (верней --
не пытались, - поклонение Барину у русских в Крови!).
     Вообразите  же  ситуацию, - мерзкий черномазенький коротышка вяжется  к
любой   Честной  женщине,  а  та  даже  не  может  его  отогнать,  ибо  жена
черномазенького спит с Царем, а стало быть...
     В  Европе  из того  факта,  что  с его женой спит Король, ничего бы  не
вытекло. В  России  -- наоборот. И вышло так, что уничтожение Пушкина  стало
делом первоочередным и, увы, - политическим.
     В нашей касте и без  того довольно признаков разложения, чтоб... Еще --
этакое.
     Я часто беседовал о том с моим сыном. Он неверно понял меня.

     Однажды, "чтоб привесть Пушкина в чувство", сей повеса  написал на него
мерзкий  пасквиль.  Карикатуру  с  подписью  --  "Рогоносец Его Величества".
Пушкин,  правда, не слишком хорошо  зная  французский  язык,  перевел ее  --
"Король Рогоносцев".
     Как бы там ни было --  возник скандал. Все  кругом стали показывать  на
старшего сына Пушкиных чуть ли  не  пальцами и рифмоплету  пришлось  завести
разговор про дуэль.

     Сын мой --  боевой офицер. По роду службы  и опыту он обязан --  просто
обязан убивать штатских противников. Но сие  нанесло  б  чудовищный удар его
Чести! Ведь для армейского офицера убить  шпака, - все  равно что  -- отнять
денежку у юродивого...
     В  нашем обществе  -- офицер  настолько выше любого  из  штатских,  что
простейшая дуэль с ними -- огромное испытание.
     В сиих обстоятельствах  сын  мой, решившись  на дуэль  с Уклонистом  от
Армии,  рисковал  своей  Честью. Надо было  сделать все так,  чтоб победа не
оставила  ни   малейших  сомнений   --   ни  в  моральном,  ни  нравственном
превосходстве его.
     Многие  говорили мне: "Не дозволяйте вы этого! Дуэль с потомком Палача,
да Ночного Горшка не прибавит ничего вашему отпрыску, а отнять может многое.
Сошлите черномазого за тридевять земель. Отмените все. Сие в вашей Власти!"
     Я  понимал это. Я  понимал также  и  то, что  ежели  Пушкин  каким-либо
образом выживет, - сие может стоить сыну  моему карьеры и Чести. Еще я знал,
что Пушкин -- Гений и его нельзя убивать! И, наконец, я догадывался, что все
мои противники политические сейчас потирают ладошки, да хихикают в кулачок!
     Еще бы, - на  дуэли  должны сойтись мой сын  и мой протеже,  - коему  я
предоставил Печатный  Станок  всей Империи. И ежели я отменю дуэль,  скажут:
"Испугался  за сына!",  да "Пощадил  Сутенера и  Труса!" И  то,  и  другое в
казарме -- грех непростительный.

     Случилась дуэль. Мой сын приехал ко мне и радостно крикнул:
     - "Я сделал все так же, как ты --  в твоей молодости! Я отстрелил этому
негру  все  его срамное хозяйство! Больше  не  будет он  пакостить  с белыми
женщинами!"
     Небо  обрушилось  на  меня.  Да,  -  сей  способ досадить  штатскому  с
восторгом будет воспринят во всем высшем обществе. Особенно  --  идея о том,
что "негр больше не тронет ни  одной  белой женщины"!  Сын  мой после  этого
станет -- чудовищно популярен в известных кругах...
     Беда  только  в  том...  Я  --  еврей.  Разговоры  о  том, что  надобно
"кастрировать черных"  в  далекой Америке давно переплелись в  голове моей с
призывами  "оскопить  всех жидов" в  гораздо  более близких  нам  Австрии  с
Пруссией...
     Я привык бороться с такими людьми. Я не привык подавать им руки. И  вот
теперь один из них -- и в поступках и помыслах, - мой единственный сын...
     Я сидел за  столом в кабинете моем на Фонтанке, а он стоял предо мной и
ждал от  меня отеческой похвалы. Я поднял  колокольчик и позвонил. Кто-то из
секретарей, зная в чем дело, сразу подал мне бумагу о состоянии Пушкина. Там
было  сказало:  "Травматическая  кастрация   пулей.  Частичная  эмаскуляция.
Неукротимое кровотечение из паховой вены. Скорее всего, - рана смертельная".
     В  кабинет вошли мои  адъютанты  и кто-то  из  секретарей.  Я, не слыша
голоса своего, прохрипел:
     -  "Повтори-ка  еще  раз --  все что  ты  мне  доложил... Я тебя  плохо
слышал... Сынок..."
     Сияя, как начищенный  самовар,  сын  мой слово  в  слово повторил  свой
доклад и... стал потихоньку  сникать  под изумленными и  немного брезгливыми
взглядами моих близких.
     Я -- еврей. И все мои адъютанты с  секретарями тоже несут  в жилах хоть
каплю  Избранной  Крови. Им не пришлось объяснять --  что  не так. Они  сами
видели - какую гадину я в отеческой слепоте выкормил на своей же груди...
     Мир стал качаться и ползти неизвестно куда, когда я тихо сказал:
     - "Завтра  же  тебе  выпишут  паспорт и все  бумаги для выезда.  Тебе и
твоему  названному  отцу. О деньгах -- не думай.  Сколько  надо -- столько и
дам. А  сейчас  -- выйди, пожалуйста, мне надобно посоветоваться -- со всеми
нашими..."
     Когда дверь  за  моим  сыном  закрылась,  что-то  страшное  сдавило мне
грудь... Я,  срывая  крючки  моей формы, попытался облегчить  себе вздох,  и
услыхал мой же голос -- будто со стороны:
     - "Сбылось Проклятие! У любого из нас -- Единственный сын и ему суждено
разбить  наше сердце! Наследником же фон  Шеллинга будет внук его дочери, но
ему никогда не суждено его  видеть! Так сказано в Книге Судеб... Господи, за
что ты наказал меня таким сыном?!"
     Мир обратился в стремительно вращающийся калейдоскоп, а потом взорвался
яркими искрами. Я рухнул  на руки моих адъютантов и даже не знаю, - какой из
всего этого вышел шум...

     Когда  я вернулся в сознание,  у меня сильно  болела грудь.  Мой личный
врач  Саша Боткин разрезал ее  скальпелем и рукой массировал  мое сердце  --
иначе она не желало работать. Я спросил:
     - "Где он?" -- и все поняли и жена моя просто ответила:
     - "Скорее всего, он уже, наверно, - во Франции".
     Я молча кивнул и больше ни разу ни у кого не спрашивал о том, кого знаю
-- моим единственным отпрыском...
     Но о нем, мне,  конечно, рассказывали, -  то  сестра, живущая  ныне  во
Франции, то  Элен, воспитывавшая его первые годы и по сей день зовущая Карла
-- "беспутным мальчишкой"...
     Я  все  время шлю ему деньги и часто беспокоюсь о нем  (ибо  это -- мой
единственный  сын!), но...  Я -- еврей и  в тот  страшный  день  я видел его
глаза, я слышал даже не то, - что  он сказал, - но как  он это сказал! А вот
этого я ему простить не могу.
     А  за саму дуэль с Пушкиным -- я его не виню. Он все сделал  правильно.
Гении не смеют быть Рогоносцами. Особенно -- по своей собственной Воле!

     Здесь, наверное, вы  спросите,  - как  же так? Почему  вы зовете  юного
Геккерна своим единственным сыном?
     А Наследник?  "Дыма  нет без Огня" --  откуда же столько слухов о Вас с
Государыней?!
     Началось все в дни сватовства Nicola. Разумеется, и речи не было в том,
что моя  тетушка вдруг  откажет  ему в  руке своей  дочери. Пруссия  понесла
слишком много потерь в Великой Войне для того.
     С иной  стороны, известные всему миру  несчастья  Романовых  могли дать
повод для тетушки  объявить  любимую дочь "неспособной  к исполнению брачных
обязанностей".
     А  так  как  все  понимали,  что с  политической точки  зрения  Пруссия
принуждена к  браку сему, такой оборот уничтожил бы репутацию Его Высочества
совершенно, и нам пришлось  бы искать ему партию в каком-нибудь Люксембурге,
если не в Африке.
     Посему,  пожелание  моей  тетушки  о  предварительной  тайной   встрече
возможных  жениха  и невесты было с пониманием встречено  при дворе.  Местом
сватовства  был  избран  не  официальный  Берлин,  но тихий,  провинциальный
Кенигсберг. Сие  -  родовое  гнездо Гогенцоллернов и  именно Кенигсберг стал
первой столицей,  посещенной  Петром во  время  первого  в  новейшей истории
"Путешествия русских в Европу". Там было положено начало и первому альянсу в
истории отношений стран, тогда как Берлину, увы, к великому сожалению,  чаще
доводилось видеть нечто обратное...
     Государь и мы, личная охрана его, были, в целях конспирации, наряжены в
форму  моих  егерей.  Это  объясняло  наше появление в  Кенигсберге.  В пору
повсеместного  братания  "ливонцев"  с   прочими  немцами,  егеря  исполняли
конвойные  функции  для  перевоза  грузов  через границу.  Граница при  этом
пересекалась по сто раз  на дню, - на нашей стороне все товары были дешевле,
а  у них  почти начисто отсутствовали женихи, так что  прусская сторона даже
приветствовала появление Ливских  Жеребцов в Местных Конюшнях.  (Люди мои --
не славяне и  любители расовой чистоты  могли сладко спать  -- под довольное
ржанье прусских кобыл!)
     И вот,  - третий  день мы  пьем пиво в кенигсбергских пивных. Наследник
уединился с одной  из моих немецких кузин в номерах нашей  гостиницы. Тут  к
нам  вбегает этакий ангелок  и  дает  мне  записку  о  том, что  "берлинские
белошвейки прибыли  в  город  и  готовы станцевать  тур мазурки  с  русскими
офицерами".
     Я  бросился к Государю. Меня  выругали из-за двери, потом  кузина Вилли
открыла мне дверь, и у  меня  возникло ощущение, что я  прервал их  на самом
занимательном  месте. Я  передал  Вилли, что Его  Высочество  надобно срочно
одеть, умыть и привести в божий вид. Или меня  назавтра разжалуют в рядовые,
а ее - пошлют мыть портомойни. Я  же побегу к невесте и постараюсь протянуть
время.
     По дороге  в указанный  дом  я  все  никак  не  мог выдумать,  как  мне
выкрутиться из сего положения.  Рассказать  истину  было  немыслимо, а нести
бред  сивой  кобылы -  смешно.  Я подозревал, что  наша встреча с красавицей
Вилли была не столь уж случайна. Мою тетушку необычайно заботили наклонности
кузена, - в  Европе все друг  другу уши  слюнявили  грязными слухами  --  об
импотенции  одного  старшего  брата  Наследника,  да  --  содомском  счастье
второго.
     Тетушка неоднократно  давала понять, что ежели Его Высочество обратится
к "ее кровиночке"  с "гнусными, противоестественными предложениями",  она не
только  устроит скандал, но и разорвет всякие отношения меж нашими странами,
чего бы  ей это ни стоило.  Ибо она -- "прежде всего Мать,  а Право Матери -
Свято!"
     Я, разумеется, убеждал ее, что с Николаем, в отличие от его "братиков",
в сием  отношении  - все  в порядке. Тетушка в  ответных письмах благодарила
меня, но я нисколько не осуждаю ее, коль  она не  доверилась другу и  кузену
заинтересованной  стороны. Так что...  появление Вилли сразу  навело меня на
мысли о том, что тетушка решила получить верные сведения из первых рук.
     Тем  более  что Вилли - моя родственница,  а с  тетушкой ее  родство  -
косвенное.  Боюсь, тетушка не моргнула б  и  глазом,  ежли б выяснилось, что
русский принц  и  впрямь охоч до "гнусных, противоестественных предложений".
Теткино  попечение о судьбе юных  девиц распространялось лишь на ее  кровных
родственниц.
     Но и  задерживаться я не  смел,  - принцесса  - моя  троюродная сестра!
Добавьте к сему известную подлость  придворных нравов: разумеется, принцессе
представили  портрет  ее будущего  жениха, но  нет  в  мире  вещи  лживее  и
продажнее кисти  придворного художника, да перышка борзописца. Я знаю, о чем
говорю, ибо сам покупал сиих  проститутов  оптом и в розницу и, смею сказать
-- за грошовые деньги!
     Эти  мерзавцы способны  написать кого  угодно вылитым  Аполлоном, а  на
поверку  выходит, что  вместо антического героя  вас выдают за  кривоногого,
горбатого карлу  с гнойным лицом  и  зловонием изо рта. И ежели  карла может
"делать  Наследников",  вам  вольно  закатывать  любые  истерики,  вешаться,
бросаться  из  окна - бесполезно:  из петли вас  вынут,  от камней под окном
отскребут,  подмоют,  надушат и в постель поместят. И даже подержат, ежели у
урода силенок не хватит. Это называется -- "Большая Политика".
     Вот на минуту представьте себе, что вы сидите в чужом городе с горсткой
фрейлин  и ждете, когда раскроется дверь и появится  суженый.  И неважно кто
он: красавец, или урод;  умница, или полный болван, - вам придется принять и
любить  его. Если не как любимого, так хоть - как отца  ваших  детей.  Любою
ценой, или назавтра  русские  казаки разобьют  свои бивуаки  посреди  дворца
ваших родителей.
     Я не  сгущаю. Именно в таком  тоне  и  разговаривала  с  кузиной  милая
тетушка. (А  кузина рыдала и  плакала, -  несмотря ни на что --  она мечтала
замуж за другого. Женатого.)
     Так что моим первым долгом было  прибыть  к принцессе и рассеять все ее
опасения.  Мой  друг  и впрямь  был  высок, без  малейших  изъянов, не  имел
"гнусных" наклонностей и был истинным "Жеребцом".
     А что еще нужно для семейного Счастья?!

     В раздумьях сиих я и вошел в указанный дом. Там меня провели в светлую,
большую гостиную, где сидели шесть ангелоподобных  созданий в самых простых,
бюргерских   платьях.   Милые   фроляйн  и   впрямь   вышивали   и  тихонько
пересмеивались меж собой.
     Я, к моему большому стыду, не узнал никого (хоть за два года до этого и
видался с  принцессой  --  она  была тогда нелепым  голенастым подростком  с
напуганным, дрожащим  лицом, -  бросилась от меня стрелой, стоило мне отдать
ей документы о следствиях на ее палачей) и небрежно бросил, оглядываясь:
     - "Привет, крошки, могу ли я видеть Ее Высочество?"
     Одна  из девиц  медленно  сложила  милую вышивку  и  встала  со  своего
табурета.  Я  думал,  что  она  хочет  проводить  меня  к  повелительнице  и
поклонился,  а она -  легчайшее,  бестелесное создание  вдруг обвила мою шею
руками и поцеловала меня прямо в губы.
     В первый миг я решил, что попал в какую-то каверзу, и сказал:
     - "Ты мне нравишься, крошка", - затем поднял голову, чтоб спросить, где
же все-таки...
     Я  увидал  раскрытые рты и побелелые  лица  всех прочих  девушек, и  от
осознания правды у меня побежал холодный  ручеек по спине. Что бы вы сделали
в такой  ситуации?  Продолжили  целоваться с  вашей будущей Государыней, или
стали бы отдирать ее от себя?!
     А она  удивленно  посмотрела на  меня, взмахнула ресницами и, в  прямом
смысле подтягиваясь на мне вверх, обиженно прошептала:
     - "Я тебе... что... не нравлюсь?"
     Я был в состоянии такого умопомрачения, что промямлил:
     - "Я восхищен, я... боготворю Вас".
     Тогда она запрокинула голову назад и подставила мне свои губы. Я увидал
ее  тонкие  черты  лица,  розовую  почти просвечивающую  на  свет  кожу,  ее
серо-голубые глаза, так похожие на воды моей милой Балтики, вьющиеся светлые
локоны...  Каюсь,  я  поднял  ее  на руки и поцеловал. От  нее  пахло свежим
жасмином...

     Я  не  знаю, как  это все  называется.  В семье нашей сие списывают  на
"Проклятие Шеллингов". Говорят, что основатель нашей Династии -- Рейнике-Лис
в действительности  был сыном женщины и  Вечного  Лиса, существование  коего
подтверждается в мифах Азии.
     Рейнике  якобы  -  Оборотень и передал  всем  потомкам  своим  качества
удивительные... В том числе -- неподвластное прочим Лисье Чутье и вытекающее
из него  Чувство Крови. Считают, - мы подсознательно чуем в окружающих Кровь
древнего Оборотня и... Не нами придумано, что волк живет только с  волчицею,
а медведь с медведицею. "Лиса" же всегда тянет с его подруге - "лисе".
     Поэтому-то  все фон Шеллинги и выходят  замуж, да женятся исключительно
внутри  нашей семьи, да -- становятся  друг  другу  любовниками.  А  так как
мальчиков в  нашей  семье  почти нет  -- женщины  дома фон  Шеллинг живут  с
немногими мужчинами нашего  дома  на манер  гарема или -- лисьей  стаи. Один
"лис", много "лисанек". Других объяснений у меня этому нет.
     Я знал, что не смею  ни прикасаться, ни  трогать мою будущую Государыню
--  ибо  сказано, - "до первого  прикосновения Древнее  Проклятие  не  имеет
сил"... Но... Через много  лет  Государыня Александра Федоровна  (урожденная
принцесса Шарлотта) скажет мне:
     - "Ты все забыл... А я  помню, как ты поднял тогда -- на  берегу Немана
плачущего ребенка. Ты,  конечно  же, -  не  любитель  маленьких  девочек, но
Древнее Проклятие с того дня обрушилось на меня. Я, кроме  тебя, и думать ни
о ком не могла!"
     Она скажет мне  сие через пару лет,  -  после  рождения ее первенцев, а
пока... Я обнимал, целовал  кузину и  мир рушился вокруг нас. Я сделал  все,
чтоб мой кузен женился на кузине Шарлотте. Я знал, что в сей миг рушатся все
политические построения  и... Нас тянет в  такой политический водоворот, что
-- черт знает, чем он закончится!
     Я знал  сие и... продолжал сей самоубийственный поцелуй. Есть вещи, кои
поважней Карьеры, Политики, да Империй. К примеру, - странное и таинственное
Проклятие, кое  принесло  мне так много Счастья... С моей кузиной - женой. С
родною Сестрой. И так далее...

     Когда  мы выпустили друг  друга, Шарлотта плакала. Она  стала бить меня
кулачком в грудь, будто выталкивая из себя:
     - "Как ты мог?! Почему ты не дождался меня? Мы были друг другу обещаны!
Почему ты нарушил все Обещания?!
     Я  выросла!  Я  каждый  день  мерила  свой  рост у  двери,  я  была  на
специальной  диете, чтоб быстрей вырасти -- почему ты не дождался меня?! Как
ты мог?!"
     Я  не  знал,  что  ответить.  Я не  знал,  -  кто  предо  мной:  просто
"дозревшая"  девочка, иль  --  потомственная  девица  фон  Шеллинг. Потом  я
решился и заговорил с ней, как с взрослой:
     - "Прости... Я думал, что тебе объяснили. Я переписывался на сей счет с
твоей матушкой и она, по долгому размышлению, освободила меня от сей Клятвы.
     Я  --  Наследник  Латвийского  Герцогства. Оно,  конечно,  в  России не
признано,  но  в  него  верят все мои подданные. Лютеранские подданные. Я --
Глава  партии,  выступающей за  отделение и провозглашение Независимости  от
Империи всех моих лютеранских земель -- Латвии, Эстонии и Финляндии.
     Теперь вообрази-ка  себе,  что я взял в  жены  тебя  -- старшую дочь и,
возможно, Наследницу -- Пруссии.
     Со дня нашей свадьбы все начнут подстрекать русских, чтоб они вторглись
в  Прибалтику. Если  учесть, что весь  мой  народ  спит и видит отделение от
Империи,  война  начнется  сразу   и  быстро.  И  без  прусской  помощи  нас
растопчут!"
     Принцесса вцепилась  в меня. По ее глазам я понял, что  девушка выросла
не только телесно, но и -- умом. Она крикнула:
     - "Почему  без  помощи Пруссии?! Моя  матушка выставит для  меня... Для
нас..."
     - "Ни солдата. Ни пфеннига. Видишь ли... Я -- еврей.
     Можно  долго