м. В то время грузовых автомобилей в
Москве было сравнительно немного, и на улицах преобладал  ломовой транспорт.
Дом, где я  остановился, был  частично реквизирован представительством нашей
строящейся  железной дороги. Это  во  многом  облегчало  предстоящие нам еще
хлопоты. Я точно не помню  все  учреждения,  где нам пришлось  побывать, для
окончательного оформления  бумаг к отъезду, но, в  общем,  дело  происходило
следующим  образом.  В  понедельник 21 августа/3сентября,  получив некоторые
дополнительные  бумаги  от  представительства нашей  дороги,  подтверждающие
необходимость  найма  плотников,  мы  с  моим  спутником  П.  отправились  в
учреждение,  где  выдавались  железнодорожные билеты для служебных  поездок.
Попросили билеты до станции Дмитриев железнодорожной линии Брянск- Льгов. На
сказали,   что  предварительно  нужно   получить   разрешение   от   ЦУПВОСО
(Центральное Управление Военных  Сообщений)  Пошли  туда.  ЦУПВОСО  занимало
громадный многоэтажный дом,  думаю, что в районе Арбата, точно не помню. При
входе нас спросили документы, потом на лифте  мы поднялись в одну из комнат,
на стене,  которой висела  большая  карта с обозначением  линии  фронта. Я с
любопытством  стал ее  рассматривать  (не  делая  вида, конечно), но  ничего
нового из нее не  узнал по сравнению с официальными сводками. Помню крупными
линиями обозначалось  положение Красных и Белых  в районе прорыва Волчанск -
Купянск (5).
     Затруднений мы  не  встретили,  и, насколько  помню нам  тут же  выдали
нужную бумагу.
     Выходя  из  здания,  я  был  опять  охвачен  грустными  мыслями:  какая
громадная организация и какое это преимущество -  из центра руководить всеми
военными сообщениями. Можно ли то же  самое сказать о Белых? Нет, перед нами
не  Красная  гвардия семнадцатого  года! Отправляемся  оттуда  за получением
билетов. Но тут происходит неожиданная  задержка.  Служащие нам говорят, что
билеты не готовы, что они  не могут их так  сразу приготовить, вот приходите
завтра или даже послезавтра. Меня это крайне не устраивало. Моя командировка
в  определенную местность, а сейчас  она  сравнительно близко от  фронта, но
положение  каждый  день меняется.  Деникин  может  продвинуться  вперед  или
отступить, тогда весь план моего  перехода к Белым рухнет, нельзя терять  ни
одного  дня  с отъездом.  Конечно, всего этого я  тогда им не сказал,  но  в
несколько повышенном и настойчивом тоне  стал говорить, что железная дорога,
которая меня  командировала, имеет большое  военно-стратегическое  значение,
мост  должен  быть построен  в срочном  порядке, а  потому всякая задержка с
билетами недопустима, вы будите, ответственны, если меня задержите. Речь моя
имела полный успех. Нам тут же приготовили и выдали билеты.
     Окрыленный успехом, я пошел вместе с моим спутником в последнюю и самую
страшную инстанцию: отдел  ВЧК по выдаче  пропусков в прифронтовую полосу. В
газетах незадолго  до  этого  было напечатано  постановление  Совнаркома  об
образовании прифронтовой  полосы  размером в 150 верст от  линии фронта. Там
вводилось военное положение,  и  для въезда  в нее по служебным  надобностям
требовалось особое разрешение  ВЧК. Нарушители подвергались  ответственности
по законам военного времени.  А в  ЦУПВОСО  мне  сказали, что Дмитриев, куда
меня  командировали,  находится  в пределах прифронтовой полосы. Итак, мы не
без  страха  в  душе отправились  на  Лубянскую площадь.  Что там  находится
"чрезвычайка",  мы,  конечно,  знали, но в  каком именно  здании,  нам  было
неизвестно. Слава  Богу,  до  сих пор мне  не приходилось иметь дело с  этим
учреждением. На площади  спросили  милиционера, где  ВЧК?  Он  молча  указал
пальцем  на подъезд большого здания страхового общества "Россия", выходящего
на Лубянскую  площадь. Мы вошли. У  входа  часового не было, и нас  никто не
окликнул, пройдя несколько  шагов,  стали подниматься по  широкой  лестнице,
имевшей всего несколько ступеней.  Дальше была площадка, и на ней против нас
нечто  вроде  высокого  прилавка,  за которым  сидело двое мужчин.  "Вам что
нужно?"  - спросил один из них, как только мы приблизились к этому прилавку.
"Нам  нужен  пропуск  для  проезда  в  прифронтовую  полосу".  - "Предъявите
документы", - сказал чекист. Просмотрев их, он  вернул их нам и сказал: "Это
не здесь, а в Отделе выдачи пропусков. В другом здании, тут поблизости".
     Мы вышли и направились к  указанному нам  зданию. Насколько  помню, оно
было типа особняка. У входа на этот раз стоял часовой с винтовкой, но ничего
нас не спросил. Мы вошли в одну из комнат,  где было  довольно много народа,
пришедших, очевидно,  так же как мы за  пропусками. За  таким  же  прилавком
сидело  двое,  один  - лысый  латыш  лет  под пятьдесят,  говоривший  хорошо
по-русски,  но  с  сильным иностранным акцентом. Другой  -  молодой  еврей с
характерно  еврейской физиономией,  интеллигентного  вида. Я  стал объяснять
наше дело. "Предъявите документы от московской биржи труда,  - сказал латыш,
-  что  в Москве нельзя  найти  плотников-специалистов".  Пришлось объяснять
этому болвану, что правление  дороги не стало бы посылать людей  так  далеко
для  найма  плотников,  если  бы их  можно  было  найти  в  Москве.  Мы  ему
доказывали,  что  тех,  кого мы  нанимаем, уже работали на постройке моста и
знают дело,  ну и т.д. К  счастью, в дополнительном документе,  который  мне
дали  в Москве,  были разъяснения по этому поводу. Чекист, в  конце  концов,
перестал  настаивать на  своей  дурацкой "бирже  труда",  задал еще какой-то
нелепый вопрос и в  результате уступил.  "Заполните  анкету", -  сказал  он.
Анкета  содержала довольно подробные  вопросы: что делал до революции, какая
сейчас профессия, образование,  место и год рождения, московский адрес, цель
поездки и т.д.  Но  самого опасного вопроса о  социальном происхождении,  то
есть, кто были родители, не было. Для меня, поэтому заполнить  эту анкету не
составляло труда  -  на  все  вопросы  о  профессии и занятиях  в прошлом  и
настоящем я отвечал - студент, учился.
     Анкету  нужно было заполнять также без всяких поправок, под наблюдением
чекистов,  которые внимательно  следили, как  мы писали. Закончив  заполнять
анкету,  мы  подошли к латышу и  отдали  ее ему. Просмотрев  ее, он  сказал:
"Приходите  послезавтра  днем".  Мы  стали  просить   дать  нужные  пропуска
поскорее,  опять убеждая  о срочности дела,  но  он был неумолим: "Приходите
через два дня".  Пришлось уступить. "  Но тогда,  наверное, будет готово?" -
спросил я. " Да, наверное", - обещал латыш.
     Эта двухдневная отсрочка  была для меня крайне  неприятна. За последние
дни  сведения  с  фронта  были  неблагоприятные.  Войска  генерала  Деникина
отступили как  раз на интересовавшем  меня  фронте.  Они  очистили Рыльск  и
Коренево, отошли от Льгова  и отступили  к  Сумам  и  Судже  на  Харьковском
направлении.  Я   опасался,  что  они  отойдут  еще  дальше  от  места  моей
командировки. Москва продолжала  жить в атмосфере ожидания быстрого  прихода
Белых.  Моя тетушка принесла  мне  с места  ее  службы  тайно печатаемую  на
гектографе газетку "Воскресение России".  Там печатались явно преувеличенные
сведения  об  успехах Белых,  например о  занятии Брянска  и  Курска. Брянск
белыми войсками не  был  взят, а Курск заняли  позже.  С другой стороны, мой
приезд в Москву с намерением перейти фронт не мог остаться скрытым, хотя сам
я ни с кем не виделся, и ни с кем на эту тему не разговаривал. Тем не менее,
ко мне явился один из моих двоюродных братьев с просьбой  взять его к Белым.
Дабы   освободиться   от   призыва   в   Красную   армию   он   поступил   в
военно-интендантское  училище,  но сейчас  ему  грозила  отправка на  фронт.
Собственно говоря,  его  не  столько  интересовала Белая  армия, он  не  был
большим воякой, сколько он желал избавиться  от отправки  на фронт и попутно
удрать из Совдепии. Я  сказал  ему, что помочь  ничем конкретно не могу. Без
советских командировочных документов  до  фронта не доедешь. Достать их  для
него у меня возможностей нет, а сам я их получил  с огромным  трудом. " Чего
ты  боишься отправки на  фронт?  Ты ведь  там сможешь перебежать к  Белым! -
сказал я ему" " Боюсь, - ответил он мне, - не поверят! Примут за коммуниста.
Расстреляют. Доказывай, что ты не верблюд". Конечно, мой двоюродный брат был
человеком, не способным  меня предать,  но  было крайне неприятно сознавать,
что  слухи о  моих намерениях поползут  по Москве. Кроме  того, ЧК а  (отдел
пропусков), зная мой московский адрес, могла навести справки и многое узнать
обо мне. Одним словом, нужно было торопиться.
     Через два дня, в назначенное  время,  мы  явились в ЧКа за  пропусками.
Часового у входа не  было, и  вообще  дом производил  впечатление  разгрома,
всюду валялись разные вещи, бумаги... В приемной комнате за прилавком сидели
тот  же  латыш  и еврей, но  ни других чекистов,  ни посетителей  не было. Я
обратился  к  латышу за пропусками. "Сегодня ввиду переезда нашего Отдела  в
новое помещение, - ответил латыш, - мы не можем вам выдать пропусков. Они не
готовы. Вы их получите завтра утром в Чернышевском переулке". Меня взорвало.
Опять  новая  задержка!  " Да  ведь  вы  определенно обещали, что  я  получу
сегодня!" - " Это совершенно невозможно. Мы переезжаем!" Выведенный из  себя
и вспоминая как я два дня тому назад добился  немедленного получения билета,
я обратился  к моему спутнику П.  и процедил сквозь зубы,  но так чтобы всем
было слышно: " Это чистый саботаж!" Эффект получился совершенно неожиданный.
Латыш вскочил и, красный,  как  рак, спросил  сидящего рядом  с  ним чекиста
еврея: "  Вы слышали,  что он сказал?" " Слышал", - ответил тот с  противной
улыбкой. Латыш резко ударил ладонью по прилавку и сказал: " Я Вас арестую за
оскорбление сотрудника ВЧК". Проговорив это, он выбежал из комнаты.
     Мы двое и чекист-еврей остались в комнате в  напряженном молчании. Дело
принимало опасный оборот. Через несколько минут латыш вернулся и сказал мне:
"  На Ваше  счастье по случаю  переезда у нас нет сегодня нашего  советского
стрелка (то есть часового). А то бы Вам показали, как оскорблять сотрудников
Чека!" Чтобы замять  эту глупую и вместе с тем опасную историю я счел нужным
заметит, что  я погорячился,  сказал, что  наша  командировка  действительно
срочная и промедление  меня  обеспокоило.  В ответ на это латыш стал  читать
мне,  с сильным  акцентом, целую  лекцию о  том, что  требовать невозможного
является  мещанством и что я как интеллигентный  человек  должен  был бы это
понимать.  Я  хотел  ему  возразить,  (объяснить)  что,  как  раз  наоборот,
требовать  невозможного -  это  романтизм,  а  мещанство  есть примирение  с
действительностью.  Но  предпочел  промолчать. Главное  - это  выбраться  из
страшного и опасного ЧК!
     Думая сейчас об  этом страшном и опасном  эпизоде,  я не  могу  решить,
правда  ли латыш  хотел  меня  арестовать  или  играл комедию с  целью  меня
напугать.  Отсутствие  стрелка,  скоре  представляется  мне  предлогом,  чем
причиною перемены его решения. Причем  здесь  стрелок?  Меня арестовали бы и
без  него.  Вероятно,  он  передумал  и  решил,   что  задержание  человека,
посылаемого в срочную командировку, может  иметь неприятные последствия.  На
мое счастье, меня принимали за какую-то важную личность.
     На следующий день к одиннадцати часам утрам  мы были  в новом помещении
Отдел ВЧК по выдачи пропусков  в  Чернышевском переулке недалеко от Тверской
улицы.  На вид - тоже бывший особняк  довольно больших размеров. В  приемном
зале много народа, ожидающего  пропусков,  но вчерашних чекистов,  латыша  и
еврея, не видно. Вместо  них с  десяток служащих,  все красивые и  элегантно
одетые молодые женщины нахального отталкивающего типа с жестоким  выражением
лиц. С просителями обращаются резко, даже грубо. " Вот еще, ему нужно ехать,
так мы должны из-за  него  торопиться", - говорит одна из них своей подруге,
когда  кто-то  из  толпы  настаивает,  чтобы  ему  поскорее   дали  пропуск.
Умудренный опытом, я этого не делаю, а только говорю: " Мне сказали прийти в
одиннадцать.  Готов  ли  пропуск?"  "Подождите,  Вас  вызовут",  -  отвечает
чекистка.  Крайне  неприятный  ответ:  вызовут,  подумал  я,  значит,  будут
расспрашивать, проверять и  т.д. Плохо! Однако через полчаса входит чекист в
кожаной куртке и читает по списку фамилии лиц, получивших пропуск. Среди них
и наши  фамилии.  Подхожу, называю  свое имя.  Чекист, ничего не  спрашивая,
молча подает мне пропуск. В нем сказано, что товарищу Кривошееву разрешается
по служебным обязанностям въезд в прифронтовую полосу в районе Курска сроком
на  один  месяц.  Подпись  и печать Отдела  ВЧК. Слава Богу, все  в порядке,
удалось-таки обмануть чекистов. Остается только сесть в поезд и двинуться на
Юг.
     Но  поезда, как мы уже выяснили, ходили на Брянском  направлении только
через день. Приходится  ждать  до завтра.  Делаю  последние  приготовления к
отъезду.  У  меня прекрасный (слишком  уж  шикарный,  как потом  выяснилось)
кожаный чемодан и еще какая-то сумка  с  бельем, брюками и т.д., но  никаких
теплых  вещей. В Москве осень едва начиналась (в Весьегонске она была  уже в
полном разгаре, все листья пожелтели),  стояла чудная солнечная погода, днем
просто  жарко. До холодов, думалось, Бог  даст,  доеду  до Белых,  а там всю
одежду  мне дадут. Чего обременять себя лишними вещами! Это рассуждение было
правильным  только с  одной точки зрения: до Белых свои чемоданы я все равно
бы не довез!
     Тетушка снабдила  меня  в  дорогу  деньгами,  двумя тысячами керенок  и
зашила  их  для предосторожности в подтяжки. Керенки тогда ценились выше чем
советские  деньги и имели то  преимущество, что ходили также  в тех районах,
которые были заняты Белыми частями. Тетушка мне  подарила  также и нательный
образок  Великомученицы Варвары. "Надень, - сказала  она, а то  попадешься к
казакам, они примут тебя за  нехристя  и расстреляют!" Мой золотой нательный
крест я  незадолго перед этим  потерял, а в советских  условиях стало трудно
найти другой. По своей малоцерковности я  тогда не  знал, что Великомученица
Варвара спасает от внезапной насильственной смерти, но теперь я твердо верю,
что по ее молитвам  Господь избавил меня тогда  от гибели. И во  время моего
путешествия к линии фронта, да и потом я ей молился, как умел.
     Итак, с 24  августа/6 сентября, после пятнадцатидневного  пребывания  в
Москве,  мы с моим спутником П. добрались с нашими чемоданами в три часа дня
до Брянского вокзала. Около  поезда составленного  из теплушек, кроме вагона
третьего класса, толпилось множество народа. Многие, естественно, стремились
попасть в классный вагон, но  два комиссара в "классических" черных кожанках
и с наганами  их не  пускали.  Они  буквально истерически визжали  на толпу,
состоящую   из   простонародья.   Классный  вагон   был   предназначен   для
"привилегированных" коммунистов, советских служащих  в командировках  и т.п.
Мы  показали свои бумаги, и  комиссары нас  беспрекословно пропустили. Вагон
был  полон людьми  с их багажом, но мы все же нашли сидячие места в одном из
купе.
     Поезд  отошел к шести часам вечера.  На  следующий  день  к  полудню мы
приехали в Брянск, откуда дальше шла одноколейка на Дмитриев - Льгов (тем же
поездом без пересадки). Но еще до Брянска нам встретился бронированный поезд
шедший на Север. Это была первая ласточка приближающегося фронта, чему я был
доволен.  Публика в вагоне  была  разнообразная,  но  в  основном "товарищи"
разных  рангов.  Завязались  разговоры.  Я  старался быть  как  можно  более
сдержанным и, конечно  никому не  давал повода подозревать о настоящей  цели
моей поездки. "Товарищи" принимали меня за  своего. Помню,  как двое из  них
рассказывали мне,  как  они занимали ответственные посты в  одном из уездных
городов Екатеринославской губернии и как им пришлось бежать при  приближении
Деникина. Один из них был комиссаром по продовольствию. Он был комиссаром по
продовольствию и  был  убежденным сторонником по регламентации хозяйственной
жизни, государственной монополии на всю торговлю, введение продовольственных
карточек  и т.п. Все  зло,  по  его  мнению, шло  от  свободной  торговли  и
спекуляции.  "  Мы  построили   целый   аппарат   государственной  торговли,
уничтожили спекуляцию. А теперь пришел Деникин и разрушил все наши труды", -
говорил он. " А как работал ваш аппарат?" - спросил я его. -Было ли налажено
продовольственное  дело?" " Нет, все  плохо  работало,  -  признался  он,  -
продовольствие совсем исчезло. Но только  потому, что мы  не  успели  хорошо
наладить  работу  нашей   системы.  Да   и  спекулянты   мешали".  Другой  "
екатеринославец" был скорее чекист. " Куда же  Вы сейчас едете? - спросил  я
его, - ведь  почти  вся Украина занята  белыми  отрядами". -" Меня  посылают
организовывать партизанские отряды в тылу белых". - "  Да  неужели так легко
перейти фронт?" - спросил я. Этот вопрос меня  интересовал. " Одному трудно,
но при  помощи наших на фронте это совсем легко.  Войска ведь  хорошо  знают
линию фронта, и какие движения войск предстоят".
     И  он стал рассказывать,  как он будет организовывать свои партизанские
отряды.  "  Партизанскому  движению  и  разведке  в  тылу  противника,  наше
командование придает большое значение". Мой спутник П. был занят в это время
оживленным  разговором  со своими соседями, которые  слушали его  с открытым
ртом. Он  рассказывал, как  в  1916 году он принимал  участие  в  подавлении
восстания "сардов" (так  их называли до революции). Довольно  мало известно,
что когда  царское правительство постановило в 1916  году призывать в  армию
туземское  население  Туркестана,  которое  было   освобождено  от  воинской
повинности,  то  эти  туземцы  восстали  и  перерезали  три  тысячи  русских
переселенцев.  Конечно, это  восстание было жестоко подавлено армией.  И вот
мой П.  рассказывал, как он  служил тогда на железной дороге  в Туркестане и
как  знающий хорошо  местность  водил войска по  горным  аулам указывая, где
происходили убийства русских, и как войска  расправлялись  потом  с туземным
населением. Надо сказать,  что я с ужасом слушал эти рассказы П. и несколько
раз пытался  толкнуть его  ногой,  дать знак, чтобы он прекратил  их.  Я был
убежден,  что слушающие его "товарищи" вскочат со своих мест  и арестуют его
как царского карателя и контрреволюционера, подавлявшего  народные восстания
против "царизма". Но не тут-то было! К моему удивлению, " товарищи", слушали
его с восторгом и полным сочувствием и одобрением.
     Я потом  наедине сказал П.: "Зачем Вы это рассказывали? Ведь Вас  могли
арестовать как  участника карательных экспедиций  при  старом режиме. А меня
могли арестовать за компанию. Будьте осторожны". П. очень  удивился: " А что
плохое  я сказал? Ведь  сарды убивали русских". По-  видимому,  и "товарищи"
рассуждали так же. Интересно отметить, что во всех вагонных разговорах почти
никто не касался военных событий на фронте.
     Начиная с Брянска, стала ощущаться близость фронта и войны. В  Брянске,
где мы простояли около двух часов, вокзал был занят красноармейцами. Человек
полтораста -двести. Им раздавали сейчас обед из походной  кухни. Большинство
сидело тут же  на  платформе или на земле и  ело из  своих  котелков. Другие
бродили  по вокзалу.  Офицеров  не было  видно.  Потом  их  стали собирать и
грузить  в воинские  эшелоны  для  отправки на фронт. Вид у них был довольно
распущенный. После Брянска вошел кондуктор проверять билеты.  Так как у меня
был  служебный билет,  он  потребовал от меня  паспорт. Никакого  паспорта у
меня, конечно, не было, я показал ему мои командировочные документы, включая
пропуск  от  ЧК  а,  а  также  вид  на   жительство,   выданный   Московским
университетом. Это был  единственный документ, имевшийся у меня помимо  моих
бумаг. Но