етского издания, так как была напечатана по новой орфографии. Так как она
была большого размера,  я вырезал из  нее  часть, которая меня больше  всего
интересовала. Это  касалось  района Льгова-Коренева-Дмитриева  и вокруг них,
вот этот кусок  карты я  и  спрятал в  карман.  Все мои  вещи, в том числе и
злополучный чемодан, я оставил у  М., и отправился в путь только с небольшим
узелком, в котором лежало самое необходимое белье  и кружка. Прошло уже  два
дня как  я приехал  в Дмитриев,  поездов раньше не было  и  я уезжал  только
сегодня вечером. В  теплушке, куда я попал,  находились  опять "  орловские"
мужички.
     Под утро погода переменилась. Пасмурно,  мелкий дождь. Один из мужичков
выглянул наружу из вагона  и проговорил: " сентябрит". И действительно, было
как раз первое сентября старого стиля.


Глава 4
Арест

     Меня поймали, арестовали,
     Велели паспорт показать,
     " Я не кадетский, я не советский,
     Я петушиный комиссар"
     Песенка эпохи гражданской войны.

     Утром наш поезд прибыл во Льгов. Имеются три Льгова: Льгов 1, Льгов 2 и
Льгов  3. Вылезать нужно в  третьем, именно  отсюда идет железная дорога  на
Коренево-  Киев,  здесь  же главный вокзал.  В  первую  мою поездку я так  и
сделал, а сейчас ошибся и вылез преждевременно  во Льгове 1. Выяснилось, что
до третьего Льгова мне придется добираться 3 версты и никакого  поезда  туда
не идет. Приходилось только идти пешком и я подумал, как хорошо, что со мной
нет   моих  вещей.  Итак,  я  пошел  по   дороге,   проходящей  недалеко  от
железнодорожного полотна, но тут возникло  неожиданное препятствие.  Впереди
была небольшая канава, и дорога  переходила через нее по небольшому мостику.
Я подошел  к нему и  думал его  перейти, но меня  остановил стоящий у  моста
часовой  красноармеец,  высокий  блондин  с  русским   лицом.  "  Пароль"  -
скомандовал он мне. Я стал  объяснять, что по ошибке вылез слишком рано, что
мне нужен Льгов 3, что я командирован и  т.д.  " Пароль!" -  опять  приказал
часовой,  и так как  я  ничего  не отвечал,  он заявил: " Не  могу  пустить.
Приказ",  -  и  перестал со  мной  разговаривать.  Что было  делать? Немного
подумав,  я  отошел  влево  саженей  на  пятьдесят  и  на  виду  у  часового
перепрыгнул через канаву. Я боялся, что  часовой меня  остановит, но  он  не
обратил на меня никакого внимания. Это был совершенно безразличный ко  всему
мобилизованный  в красную армию парень, исполняющий приказы, но не  желающий
что-либо делать. Красноармеец-большевик так бы не поступил.
     Я зашагал дальше и скоро достиг вокзала Льгова 3. По долетающих до меня
обрывков фраз красноармейцев и железнодорожников я сообразил, что  на фронте
произошла  важная перемена.  Белые  наступают!(10)  Напряженность  и тревога
чувствовалась в воздухе. Однако поезд на Коренево отходил, как обычно. Я сел
в него,  не  зайдя, конечно,  к "товарищу Кану", у которого четыре  дня тому
назад брал разрешение. Мне не хотелось  снова попадаться  ему на  глаза, а в
случае  чего я  покажу  контролю свой старый пропуск. Опять влез в  открытую
теплушку   поезда.  Народу  было  немного:  обычные   деревенские  бабы.  Из
пассажиров выделялись молодой  красноармеец и более пожилой толстый военный,
типа прежнего унтер-офицера. В настоящее время он был если не чекист,  то во
всяком случае имеющий отношение к тому или иному виду "красной жандармерии",
а  может  и к  органам безопасности,  как сейчас  говорят.  Тронулись  около
одиннадцати часов дня. Погода  прояснилась,  и опять был солнечный,  и  даже
жаркий осенний день. Около часа дня, мы уже были не далеко  от Коренева, как
вдруг  слева,  к   югу   от  железной  дороги,  послышать   глухие   раскаты
артиллерийской стрельбы.  Стреляли  в верстах  десяти-пятнадцати от  нас,  и
канонада  не  прекращалась  довольно  долго.  Эти  звуки,  которые  я слышал
впервые, наполнили  мое сердце глубокой радостью,  окрылили надеждой:  фронт
близко,  белые наступают, избавление близко! Но одновременно было и тревожно
и  страшновато. На красноармейца  и  на красного "унтера" стрельба произвела
сильнейшее  впечатление,  они  оба как-то  съежились,  на  лицах  отразилась
тревога. Между  собой,  они стали  быстро и горячо  обсуждать  происходящее,
говорили: "Вот белые опять наступают, все  не угомонятся, а у  нас все плохо
организовано, да всюду измены", или как "унтер" выразился  - "продажа". Надо
сказать, что он особенно подозрительно и враждебно смотрел в мою сторону.
     Через час мы приехали в Коренево. Стрельба к тому времени прекратилась.
Станция  Коренево  была  забита  товарными составами,  стоящими  на запасных
путях.  Вот,  уже готовятся  к эвакуации,  подумал я. На самой станции  было
довольно много красноармейцев.  У меня сразу возник план действий: никуда не
идти, никакой фронт не переходить, а ждать здесь, в Кореново, прихода белых.
По всей вероятности,  они придут сюда через два-три дня,  а  ночевать  можно
будет в  пустых  теплушках, их на путях было множество. В случае контроля, я
мог  показать документы,  но  самому  нигде не заявляться, хоть  это  было и
против установленных правил в прифронтовой  полосе. Самая большая проблема -
как питаться? Ну да ничего,  если  не сумею  найти еду,  поголодаю несколько
дней. Во всем этом было много риска,  могут арестовать как подозрительного и
неизвестно что  делающего  в  Кореневе,  но  пока  это был меньший риск, чем
переход фронта(11).
     От нечего  делать и чтобы не мозолить глаза своим  присутствием, выхожу
походить в местечко, потом возвращаюсь на станцию, пью из  имеющейся  у меня
кружки  кипяток из куба.  Он еще не закипел, и меня предупреждают: " Не пей,
заболеешь!" Но я не обращаю на это внимания и не заболеваю. Кто- то дает мне
кусок хлеба, но в общем на меня никто не обращает особенного внимания.
     Часам  к четырем  дня опять  перемена обстановки:  вновь южнее Коренева
слышна канонада и даже как будто ближе, чем утром. Впечатление, что стреляют
из  тяжелых  орудий.  На станции  у красных  "товарищей" тревога.  Среди них
группа  человек  30-50  так  называемых  "красных  кубанцев".  О  них в моем
рассказе  будет много  сказано впереди, сейчас  ограничусь только  тем,  что
отмечу, что  эта была отборная конная часть Красной  армии, единственная по-
настоящему  сражавшаяся   и  на  которой,  как  говорили,  держался   фронт.
Собственно говоря, настоящих кубанцев в  этой Красной Кубанской бригаде было
немного,  большинство было из Харьковской и  полтавской  губерний.  Это были
настоящие разбойники, от  зверств и насилий  которых  страдало и стонало все
население.  Среди них, несомненно, было  большое число преступных элементов.
Они  резко  отличались  от  обычных  мобилизованных   красноармейцев,  часто
добродушных,  деревенских парней и совсем не  большевиков(12). Но об этом  в
дальнейшем.  а  пока  "кубанцы"   собрались  в  кучку  на  перроне  станции,
возбужденно  обсуждали  положение,   а  я   старался  прислушиваться  к   их
разговорам.  Конечно,  они  сопровождались грубейшей кощунственной  матерной
руганью. "  Из тяжелых орудий стреляют! Это пострашнее Господа Бога гремит".
С разгоряченными и вместе  с тем тревожными лицами говорили они  друг другу,
вернее кричали:  " Говорят, белые в Севастополе двенадцатидюймовые  орудия с
военных судов  поснимали и отправили  на фронт...  А наши то  все бегут,  не
могут их остановить. Кругом всюду  продажа". "Да, - говорит другой, -  белые
сражаются здорово, ничего не скажешь. Только их мало. Если бы наши сражались
так как  они,  мы  бы  их давно  разбили". Мне  было приятно  слышать  такие
разговоры.(13)
     С  наступлением темноты стрельба прекратилась. "Кубанцы" тоже  куда--то
исчезли. Я вошел в здание  станции и сел  в бывшем буфетном зале  на одну из
скамеек. Скоро зал наполнился новоприбывшими, человек около  ста пятидесяти.
Это были только что мобилизованные Красными окрестные жители, в  большинстве
крестьяне. Одеты  были  в  свою  одежду, в руках  узелки с вещами.  Все  они
явились по призыву и их отправляли куда-то дальше. Один из них подсел ко мне
и  стал  рассказывать,  что в  германскую войну он  был  призван и  служил в
поезде- бане. У  него есть о том документы,  которые он мне хотел показать и
просил помочь устроиться и  теперь  в поезде-бане, так как хорошо  знает это
дело.  Наверное, он меня принял за  большевицкого начальника. Я сказал  ему,
что ничем  не могу помочь, а про себя подумал, " что сидел бы  ты дома, чего
ты явился на большевицкую мобилизацию, а теперь будет тебе здесь такая баня,
что не возрадуешься". А вообще, мне было горько, что столько простого народа
откликнулось на  мобилизацию  в  Красную  армию и  какие  все они  смирные и
покорные. Чтобы избежать дальнейших разговоров,  я вышел из здания станции и
пошел  искать в  уже  наступившей  темноте  место для  ночлега  в  одной  из
теплушек. Нужно было отыскать место  подальше от станции, в глубине запасных
путей.  Я  нашел,  без  особого  труда  подходящую   теплушку   в  одном  из
многочисленных товарных составов, взобрался в нее, закрыл  за собою  дверь и
лег спать на солому. Было жарко, я  снял с себя  гимнастерку и крепко заснул
до утра.
     Проснулся, когда было уже вполне светло. Свет проникал в вагон через не
вполне закрытую дверь. Начинался день 2/ 15 сентября. Почти машинально и как
бы по-привычке я засунул руку  в правый внутренний  карман моей гимнастерки,
где у меня лежал бумажник с документами. Говорю "по-привычке", так как часто
проверял,  лежит  ли он  на своем месте, и мне было приятно перечитывать мои
документы. Меня это чтение утешало и создавало чувство безопасности. К моему
удивлению, карман  оказался пустым!  Бумажник с документами куда-то исчез! Я
подумал, что, вероятно, он выпал из гимнастерки, когда я клал ее под голову.
Начал шарить в изголовье, но и там ничего не было. Что такое, не может быть,
бумажник не мог пропасть! Вечером, когда я ложился спать,  он был со мною, я
это  ясно помню, из вагона я не выходил.  Ужас  стал овладевал мною. Я начал
упорные поиски. Десятки раз пересматривал  свои карманы,  шарил место, где я
лежал,  обыскал  всю  теплушку.  Ничего  нигде  не  нашел!  Меня  охватывало
отчаяние, но разум восставал: не может быть,  ты не выходил, да и как  можно
было украсть бумажник, который  я носил на себе, я бы проснулся.  Нет, он не
мог пропасть, надо искать!
     И я вновь начал искать. Опять осмотрел теплушку, вылез из нее, осмотрел
все вокруг, заглянул под  нее, хотя это был  полный абсурд. В десяти саженях
от вагона была  яма,  я заглянул на ее дно, хотя это было совсем глупо.  Как
мог попасть  туда бумажник,  раз  я не выходил из вагона.  Поблизости что-то
делали  двое  мужчин железнодорожников. Спросил их,  не видели ли  они моего
бумажника,  я его потерял.  Они посмотрели  на меня с  удивлением  и я снова
вернулся в теплушку. Более часа я продолжал безуспешные  поиски и как это ни
абсурдно  и  невероятно,  но  надо было  признать,  что  бумажник  со  всеми
документами исчез. Нужно было немедленно что-то делать,  ведь  все мои планы
от этой пропажи менялись. Самый  благоразумный  выход: пойти  на  станцию  и
заявить железнодорожному ЧК,  что у меня пропали документы. В  таком случае,
мне ничего бы не угрожало, вероятнее всего меня  бы задержали и отправили бы
в тыл, для  выяснения личности.  Если бы не  докопались до правды,  кто я на
самом деле и каковы  мои намерения, то вероятнее всего отпустили. Но все это
означало  капитулировать  перед  самим  собой,  отказаться  от  моего  плана
перехода  фронта, да  к тому  же, когда я был так близко  у цели. Да  еще по
такой глупой причине: пропали документы! Какой позор!
     Оставаться в Коренево и  ждать белых,  без документов, тоже невозможно.
Белые могли прийти через несколько  дней, а за это время  меня сто раз могли
попросить  предъявить документы и  мне  придется плохо. Оставался  один  (по
совести)  правильный   выход:  немедленно  пешком   пойти   от  Коренева  по
направлению к фронту и попытаться перейти его. Это был шаг на грани безумия,
но иного выхода я не видел. Уже позже, на основании опыта, я понял, что было
бы благоразумнее дождаться в Коренево темноты, спрятавшись в вагонах и потом
уже ночью  пробирать к  линии фронта.  Хотя и здесь был  свой  риск,  не так
просто было выбраться  из  этого Коренева даже  ночью,  на каждом  шагу были
патрули  и было запрещено выходить  на улицу.  Я не мог больше оставаться  в
бездействии. Не хватало нервов.
     Итак  около полудня я  вышел  из  Коренева.  Пройдя  благополучно  весь
городок с его домиками, садиками  и плетнями, я двинулся дальше  по дороге в
юго- западном направлении на большое село Снагость, откуда вчера была слышна
артиллерийская стрельба  наших войск.  День выдался  солнечный  и жаркий.  Я
сознавал, как опасно  идти по открытой дороге без всяких  документов, да еще
по направлению к  фронту. По дороге мне попался  красноармеец на подводе, он
ехал в  Суджу,  (дорога  туда  ответвлялась  от  дороги на  Снагость)  и  он
предложил подвести  меня. Я отказался, сказав,  что  мне не  по пути. Мне не
хотелось с ним связываться, хотя он был веселым и открытым парнем, да к тому
же  принимал меня  за своего.  Часам к двум дня  я подошел к  селу  Снагость
Рыльского  уезда  Курской  губернии  в  12 верстах  от  Коренева.  Я  прошел
длиннейшую деревенскую улицу и почти никого не встретил. Эта  улица за рядом
домов, упиралась в другую поперечную, на которой было тоже много домов. Тут,
из далека, я увидел, что у одного из домов, сидели и стояли в группе люди. Я
близорук, по  дороге у  меня сломались очки,  и я не мог хорошо рассмотреть,
что это за народ чернеется вдалеке. Почти дойдя  до них, я повернул по улице
налево,  причем,   стараясь   не  смотреть   в   сторону  этой   группы.   Я
руководствовался  "страусовым инстинктом": если я  не  смотрю,  то и меня не
видят.  Они  пропустили  меня  пройти,  завернуть налево и тут  один из  них
крикнул  мне в  вдогонку: "  Эй,  товарищ, постой!"  Я  остановился.  " Куда
идешь?" - "  В Глушково". - ответил я. Так называлось следующее большое село
и станция железной дороги, еще более к юго-западу. Я это точно знал  по моей
карте, которая по счастью осталась у меня в кармане, а потому  не пропала. "
Ах, в Глушково?  - многозначительно протянул красный. - А ты знаешь, что там
в Глушкове?"  " Нет",-  ответил я. Очевидно, он знал, что там белые  и линия
фронта(14).  "  Ну а зачем  ты  идешь  в Глушково?"  -  продолжал настаивать
красный. "  За солью иду, - отвечал я,- Но если  туда нельзя, я не пойду". Я
сказал "за  солью", так как  знал, что многие ездили туда именно за солью, а
говорить им о моей  командировке, не имея при себе документов,  было нелепо.
Да  и  для простых  людей  поездка  за  солью  более  понятна, чем  какая-то
командировка. "  За солью. Вот как! - не  унимался красный.  - А документы у
тебя есть?" " Есть", - уверенно ответил я, хотя знал, что у меня их нет. " А
ну-ка покажи!" С какой-то последней надеждой, что бумажник окажется на своем
месте я засунул руку в карман гимнастерки...Но, конечно там  ничего не было.
" Я их потерял",- вынужден  был я признаться и глупо улыбнулся. "Потерял!" -
воскликнул красный боец. - Ну-ка,  иди с  нами!" И вся орава потащила меня в
дом, где начался допрос.
     Это были именно те "красные кубанцы", часть которых я видел накануне на
станции  Коренево,   сейчас  их  было  человек  тридцать.  Они  были  крайне
возбуждены  моим задержанием, а  некоторые в  бешенстве  "  Ты  деникинец, -
кричали они, -  ты офицер, ты шпион, мы тебя расстреляем!" Я защищался,  как
мог. " Какой я офицер, мне всего 19 лет". - " А почем мы знаем,  что тебе 19
лет? А  может быть 26?!" - " Да я тебя знаю, ты сын помещика из Лебедина!" -
кричал  другой.  " Да я  в жизни в Лебедино не был", - возражал я.  "  Я уже
вчера  тебя заметил на станции и подумал: вот  это деникинец!" - " Почему же
тогда ты не  попросил у меня документы? Что там это другим поручено?" -  " Я
видел  издали, как ты шел по улице, -  кричал на  меня  другой, -  и сказал:
смотрите, вот деникинец  идет!"  Одним из самых  главных  аргументов,  что я
действительно шпион,  была  найденная при мне карта. Раз карта,  то уж точно
шпион,  чего тут  рассуждать,  все  ясно.  Как  я  не пытался  возражать,  и
говорить,  что  мои  документы пропали  или  их  просто  украли,  ничего  не
помогало.  "  Ну,  а  на  что  тебе  карта,  раз  ты  не  шпион  и  едешь  в
командировку?" - резонно говорили они. Напрасно я возражал, что карта у меня
новая, по  советской орфографии, купленная в  Дмитриево,  чтобы  случайно не
попасть  к Белым. Они ничему не верили, да и мои доводы были не  убедительны
или не доходили до их сознания и умственного уровня.  Хоть я  и говорил, что
для этой  командировки  мне выдал пропуск  ЧК,  на них это  не  действовало.
Спорить с ними было совершенно бесполезно, и я сказал: " Коль в моем деле вы
разобраться  не можете, отправьте меня  в тыл. Там  поймут кто  я шпион  или
командированный.  А  с вами я разговаривать  не желаю!" Я это сказал,  чтобы
избавиться от этих взбешенных  людей и  показать, что я не боюсь  настоящего
расследования. Эффект получился совершенно обратный. Новый взрыв  бешенства.
Высокий "мордастый" казак с красными лампасами на штанах,  ударил кулаком по
столу и заорал: " Ну, вот теперь мы точно видим, что ты деникинец. Это они с
нами  не  хотят разговаривать!  Сейчас  мы тебя  и  хлопнем!" Дело принимало
дурной оборот.
     Не знаю, чем бы это все  закончилось,  но  тут случилось  неожиданное и
странное обстоятельство. Меня спросили, если у меня деньги.  Я мог их скрыть
и они не нашли бы их, так  как тетушка  зашила  их в подтяжки. Но я подумал,
что если они найдут их сами, то будет еще хуже: зачем я  их скрывал? Поэтому
я признался, что около двух  тысяч, зашиты в подтяжках. Я снял  гимнастерку,
через  голову, а они сорвали  мои  подтяжки  и тут же вспороли  их. Кинулись
считать деньги и опять злые реплики: " Вишь, керенки набрал. Все ясно, видно
по всему, что к Белым драпануть собрался. А от нас деньги хотел скрыть!" - "
Да  я ведь сам о  них сказал". -  " А ты  думаешь  мы бы  не нашли? -  нагло
смеялись  кубанцы,  -   Знаешь,  сколько  мы  из   каблуков  золотых   монет
выскабливаем!" Я стал  вновь  надевать  мою  гимнастерку,  и  вдруг  из  нее
выскакивает мой злосчастный бумажник...и падает на пол!
     Тут я сразу понял,  что  произошло. Когда  в вагоне, под утро я надевал
гимнастерку,  прослужившую мне ночью  подушкой, бумажник  выпал из  бокового
внутреннего кармана и каким-то странным  образом попала  под гимнастерку мне
на спину.  Я  его  не  почувствовал,  так  как гимнастерка  была  узкая,  то
бумажник, который был не большой и мягкий плотно держался и не  падал. Тут я
вспомнил, как я панически искал его  повсюду, но мне и в голову не приходило
снять гимнастерку.  И вот теперь  он появляется в  нужный  момент и  спасает
меня. "  Вот  мои  документы",- говорю я  и протягиваю бумажник.  Красные  с
жадностью кидаются на них и читают. К сожалению, они малограмотные и плохо в
них  разбираются, но впечатление большое. Мои слова о командировке, пропуске
ЧК и прочие  рассказы  подтверждаются. Видно было  по всему, что  у "красных
кубанцев"  произошло  разделение.   Одни   продолжают   кричать:  "  Спрятал
документы! Ты хотел нас обмануть!" " Да почему же спрятал? И с какой целью?"
- говорю  я. Один из  них хочет сорвать с моей руки часы,  но другой красный
его останавливает: " Нельзя,  отдай! Троцкий издал приказ не убивать пленных
и не отбирать от них вещей". Часы остаются на моей руке. Но почему-то в этот
момент, "мордастый  кубанец"  манит меня на  улицу,  где  стоит  запряженная
лошадью  линейка, и говорит  мне: " Проедемся!" " Ну, что  же проедемся",  -
отвечаю я  с  какой-то бровадой, чтобы показать,  что  ничего не  боюсь.  Но
другой боец останавлива