ские  чужеземные
корабли, чтобы вскоре разбудить тишину, взломать ее  громом  пушек,  свистом
ядер и пуль.
   Белая ночь! Тревожная белая ночь на Беломорье!
 
   * * *
 
   Иван, стоя на мостике с непокрытой головой  под  неусыпным  и  бдительным
взглядом шведского  лейтенанта,  готового  в  любой  момент  разрядить  свой
пистолет в затылок русского лоцмана, спокойно посматривал по сторонам.
   Фрегат  вышел  на  параллель  острова  Лапоминка.  Фарватер  здесь  резко
поворачивал на юго-запад. "Где то тут должна быть отмель, - подумал Рябов  и
подался вперед, всматриваясь  в  мелкие  серые  волны,  в  очертания  смутно
различимых берегов. Ее надобно обойти. Она вовсе лишняя. Ага, вот!"  Зоркий,
как у ястреба, глаз кормщика заметил на берегу густое мелколесье  и  одиноко
торчащий столб высотой в человеческий рост на  мысу.  Рябов  определился  и,
резко подняв руку, отдал распоряжение рулевому. Тот  поспешно  положил  руль
вправо. Иван смотрел на сосредоточенную, собранную фигуру рослого  шведского
кормщика, на его рыжеватую окладистую бороду и думал:  "Старайся,  старайся,
кормщик! Все одно не ты ведешь корабль. Твои только руки, а голова  -  моя!"
Вспыхнула, гордость за ремесло русского корабельного вожи. "Вот ведь в твоих
руках три громадных посудины. Веди куды хочешь Что иноземцы?  Ни  лешего  не
разумеют, а карта у них липовая. А тот все держит руку на пистолете! Как она
у него не от сохнет!" - косо глянул он на лейтенанта.
   На мгновение вспомнилось что то из ушедшей молодости.  В  ушах  зазвенела
под колдовское очарование белой ночи знакомая песня, древняя,  как  избяное,
до боли, до сердечной тоски любимое Поморье. И эта песня неотвязно  стала  в
голове, как наваждение, как вещий сон, как призрачная, полуночная даль:
 
   Ой, сяду под окошко
   Да скрою край окошка,
   Окошечка немножко.
   Ой, погляжу далеко -
   Там озеро широко,
   Там белой рыбы много
   Ой, дайте подайте
   Мне шелковый невод
   Ой, шелков невод кину
   Да белу рыбу выну
 
   Рябов встряхнул головой, отгоняя воспоминания прочь и вглядываясь в стреж
и проступающие вдали лесистые островки.
   А на востоке уже первый  солнечный  луч  словно  мечом  рассек  дремлющие
облака, и ранняя чайка над горизонтом вспыхнула ярым золотом.
   Прилив шел к концу. Подходил час, когда, как  говорят  поморы,  приливная
вода "сполнится", то есть дойдет до того уровня, после которого  суждено  ей
медленно отходить на убыль в море.
   Иван обернулся к Борисову.
   - Перетолмачь им по ихнему: надобно ставить паруса, чтобы  по  полноводью
проскочить остров Марков. Пусть ставят не мешкая.
   И  когда  распоряжение  было  выполнено,  Иван  глянул  на  Борисова   и,
отвернувшись, сказал раздельно и ясно:
   - Будет скоро м а н и х а!
   В голосе его Борисов различил  старательно  скрываемое  ликование,  будто
кормщик приближался к  самому  сокровенному,  самому  желанному,  так  долго
ожидаемому. В  голове  переводчика  мелькнула  догадка,  пока  еще  неясная.
Лейтенант  и  шкипер  не  заметили  волнения  переводчика.  Шкипер  повторял
незнакомое слово:
   - Маних...  маних...  Что  есть  такое?  -  Он  вопросительно  глянул  на
переводчика.
   Тот махнул рукой на северо-запад.
   - Это направление ветра на местном наречии поморов.
   - А нам такой ветер не помешает? - осведомился шкипер.
   - Нет. Не помешает.
   Лейтенант смотрел на  Борисова  недоверчиво,  но  лицо  переводчика  было
непроницаемо спокойно, и это спокойствие передалось и шведу.
   Внешне Борисов был спокоен, а мысль работала напряженно.  Борисов  сказал
шведам неправду: на языке поморов  "маниха"  означает  небольшой  промежуток
времени в конце прилива, когда вода "кротчает" и идет  на  убыль,  для  того
чтобы через полчаса достичь наивысшего  уровня.  Необъяснимое,  таинственное
явление природы!
   "Маниха-обманиха", - вспомнилась Борисову  поговорка,  часто  повторяемая
лоцманами. По интонации голоса  Рябова  переводчик  догадался,  что  кормщик
задумал что-то такое, от чего шведам придется солоно.
   Под парусами фрегат резво пошел вперед. Два других судна следовали  точно
в кильватер, повторяя каждый маневр головного.
   Вот и Марков остров.  Из-за  него  на  полном  ходу  вывернулась  большая
лодка-карбас. Солдаты в нем сидели, зажав меж  колен  мушкеты.  Из-под  руки
смотрел на фрегат находившийся  в  носу  офицер.  С  борта  шведского  судна
закричали привычное:
   - Эй, сюда! Давай сюда! Мой мирный купец...
   Иван стиснул зубы, подумал: "У вас одна повадка - заманить караул на борт
и схватить его! Теперь бы  в  самый  раз  крикнуть  зычно,  изо  всей  мочи:
"Братцы! Это шведы! Лупи их!" Но нельзя.
   При виде своих Иван разволновался,  сердце  застучало  часто.  Однако  он
хранил выдержку, что стоило ему немалого труда.
   Капитан  Эрикссон,  выйдя  из  каюты,  поспешил  к   фальшборту.   Карбас
приблизился к фрегату, и на нем закричали:
   - Это шведы! Люди с ружьями! Пушки!
   Капитан, поняв, что русские раскусили обман, яростно заметался по палубе,
в бешенстве стукнул кулаком по  кромке  фальшборта.  Планшир,  казалось,  от
удара прогнулся. Лейтенант, не  выдержав,  выхватил  пистолет,  выстрелил  в
людей на карбасе. В ответ оттуда грянул  мушкетный  залп.  Капитан  Эрикссон
схватился за грудь, рухнул на палубу. Лейтенант кинулся к нему, но, вспомнив
о Рябове, метнулся на мостик. Иван говорил  рулевому,  напряженно  и  горячо
дыша ему в затылок:
   - Лево, лево руля!
   Борисов переводил поспешно, и глаза его остро блестели: - Лево руля!
   Словно играючи, швед крутанул резное, высушенное, как  кость,  колесо  из
мореного дуба. Рябов еще раз сказал: - Лево! Не зевай!
   Перекрывая слова Ивана, треснул вслед русскому карбасу мушкетный  залп  с
фрегата. Рябов оттолкнул рулевого, и тот  растерянно  передал  ему  штурвал.
Лейтенант не сразу сообразил, почему русский лоцман оттолкнул его матроса, а
когда догадался, было уже поздно. На  всем  ходу  фрегат  врезался  килем  в
отмель, и все, кто был на палубе, от  неожиданности  чуть  не  упали.  Яхта,
вырвавшаяся вперед, тоже ткнулась днищем  в  тяжелый,  слежавшийся  двинской
песок.
   Рябов успел только обернуться и сказать громко: - Вот тебе и маниха!  Где
твое золотишко, чужеземец? Плати за лихую работу!
   И тотчас упал, сбитый с ног тяжелым ударом в затылок.
   Палуба задрожала от, грохота ботфортов. Лейтенант изрыгал  все  известные
ему ругательства, топча ногами русского вожу.
   Шкипер разделывался с Борисовым, кинувшимся было Рябову на выручку.
   Избитых русских солдаты торопливо втащили в пустую каюту, заперли дверь и
кинулись к боевым портам.
   С  острова  Линской  Прилук  голосом  глуховатым,  словно  бы  спросонья,
рявкнула русская мортира, и ядро, перелетев через фрегат, шлепнулось в воду.
Следом за этим выстрелом раздался пока  еще  не  дружный  залп  батареи.  На
фрегате   затрещали   палубные   надстройки.   Фок-мачта   вздрогнула,   как
подрубленное дерево, и рухнула, придавив нечаянно  подвернувшегося  под  нее
солдата. Вконец растерянный рулевой, вобрав голову в плечи, снова вцепился в
рукоятки штурвала, теперь уже бесполезного, ненужного. Разъяренный лейтенант
подбежал к нему, ударил его, и рулевой кинулся по трапу вниз.
 
   3
 
   Линской  Прилук  ощетинился  дулами  мушкетов,  жерлами  пушек,  колючими
взглядами ратных людей. Иевлев,  весь  подавшись  вперед,  касаясь  выпуклым
животом каменной кладки, смотрел с огневой позиции в недостроенной башне  на
неприятельские корабли. Он видел, как головной фрегат со  всего  хода  вдруг
остановился, замер. Чуть позади,  дав  крен  на  левый  борт,  стала,  будто
споткнувшись, яхта. Третий корабль предусмотрительно остался позади. С  него
из всех орудий левого борта открыли огонь.
   С ближнего фрегата ударил пушечный  залп,  затрещали,  как  сухие  дрова,
мушкетные выстрелы. Карбас  Животовского,  вышедший  на  "голландский"  флаг
разведать,  что  за  гости  пожаловали,  накренясь  на  один  борт  и   этим
прикрываясь от пуль,  убегал  от  шведских  кораблей.  Порты  фрегата  опять
огрызнулись огнем из своих орудий, мстя за смерть капитана, и  Животов-скому
с его командой пришлось туго. Гребцы  взмахивали  веслами  часто  и  сильно.
Из-за крена грести  было  очень  неудобно.  Вдогонку  карбасу  кинулись  две
шведских шлюпки с солдатами.
   На берегу стольник обернулся к пушкарям, стоявшим у орудий:
   - По кораблям огонь!
   Пушкари поднесли к запалам факелы. Мортиры вздрогнули, выплюнули чугунные
ядра. Тотчас открыли стрельбу и другие батареи острова.
   Шведы настигли карбас Животовского. Команда его растерялась и  не  смогла
сразу отразить огнем наскок: три  солдата,  писарь  и  двое  работных  людей
лежали убитыми,  мешая  развернуться  остальным.  Шрапнелью  были  ранены  и
сержант, и сам Животовский. Шведы, налетев на карбас с двух сторон,  вырвали
у растерявшихся солдат знамя и барабан и хотели потопить русских. Но солдаты
опомнились, взялись за мушкеты. Прогремел нестройный залп. Шведы, сообразив,
что дело может обернуться плохо - стрельба береговых  батарей  усилилась,  -
повернули к своим судам, оказавшимся в бедственном положении.
   Карбас кое-как дотянул до берега. Собравшиеся там  люди  вынесли  убитых,
помогли выйти раненым. Животовский  пошатывался  от  потери  крови.  К  нему
подскочили двое работных людей, перевязали руку.
   Вид крови и мертвые тела вызвали великий страх у трудников; и они толпами
побежали от берега прочь. Иевлев, увидев панику,  кинулся  за  ними  следом,
крича:
   - Куда? Куда-а-а? Стойте!
   Часть бегущих остановилась. Запаленно дыша, люди смотрели на стольника  с
опаской, виновато. У того треуголка чудом держалась на голове. Букли  парика
растрепались.
   - Куда побегли? - кричал стольник. - Кто оборонять  остров  будет?  Шведа
испугались, кой на мели сидит? Хуже баб! Срам! А ну, за мно-о-ой! - Он вынул
шпагу и кинулся обратно к крепости.
   Многоликая и пестрая толпа повернула за ним.
   Работных  людей  вооружили  тем,  что  нашлось:  бердышами,   рогатинами,
топорами,  не  раз  выручавшими  в  лихой  беде.  Мужики,  получив   оружие,
почувствовали себя воинскими людьми: придут  на  берег  шведы  -  будет  чем
встретить.
   Канонада не прерывалась. Орудийная прислуга ядро за ядром совала в  жерла
пушек. Бомбардир Павлушка  Сухих  -  низкорослый,  русоволосый,  с  длинными
крепкими ручищами, - подхватив  из  кучи  ядро,  подкидывал  его  на  руках,
приговаривая:
   - А вот вам ищо гостинец. Жрите, подавитесь!
   Бывший гренадер Мосальский наводил пушку по стволу,  пригнувшись.  Кричал
солдатам:
   - Влево! Еще чуток! Стой! - Поднял руку и опустил ее: - Пали!
   Гарь, дым, визг  шведских  ядер.  Инженер  Егор  Резен  сокрушенно  качал
головой:
   - Не успели достроить башню, а уж под ядра попала!  Эх,  развалят  стену,
дьяволы!
   - Худо клали, ежели развалится! - ощерил зубы в ухмылке Иевлев, пришедший
на батарею.
   Проснулись пушки и на Марковом острове. Шведы  отвечали  залпами,  но  не
столь ретиво, как вначале. На  фрегате  что-то  загорелось,  но  дым  вскоре
прекратился: видно, удалось залить пожар.
   Резен смотрел в зрительную трубу,  не  расставаясь,  однако,  с  отвесом.
Длинный, тонкий нос инженера был запачкан копотью. Отвес зажат в кулаке,  на
ветру мотался конец бечевки. Опустив трубу, Резен передал ее Иевлеву.
   - Передовой фрегат изрядно поколочен. Государю Петру  Алексеевичу  нечего
будет показать в виде трофея... А яхта - та едва держится на воде.
   - Не на воде, а на песке она держится, - поправил  Иевлев.  -  Будто  кто
нарочно их на мель посадил. Преудивительно. - Глянув в  трубу,  он  закричал
радостно: - Удирают! Удирают  шведы!  Так  их,  раз-эдак!  По  лодкам  лупи,
братцы!
   Он сунул трубу Резену и, размахивая шпагой, побежал к солдатам,  занявшим
позицию у самой воды на берегу.
   - Залпами, залпами! Чешите им загривок! Хорошенько! Ишь чего захотели! На
матушке Двине хозяевать? Как бы не так!
   Молодой  солдат,  приладивший  мушкет  на  камне  валуне,  не   выдержав,
расхохотался, глядя на кругленького,  исходящего  бранью  стольника.  А  тот
рассердился, хлопнул солдата шпагой плашмя пониже спины:
   - Рано ишшо зубы то скалить! Пали! Целься верней!
   - Так ведь далеко! Пулей не достать, господин стольник! - сказал солдат.
   - Как -  не  достать?  Почему?  Приказываю  достать!  -  в  запальчивости
скомандовал Иевлев.
   На соседней батарее пушкарями  командовал  Животовский.  Его  левая  рука
висела на перевязи.
   Шведы покидали изрядно побитые корабли, опрометью на  "малых  посудинках"
улепетывали на уцелевший второй фрегат, предусмотрительно  остановившийся  в
отдалении от первого. Шлюпки летели, как гонимые  ураганом.  В  воду  падали
треуголки, оружие, оброненные в великой суматохе.
 
   * * *
 
   Иван не мог повернуться, пластом лежа на полу в каюте с низким  потолком,
похожей на полуподвальное  помещение.  В  крохотный  иллюминатор  пробивался
слабый предутренний свет.
   Долго ли он лежал? Наверное, долго. Потерял память от удара в голову. "Ну
и тяжелы бахилы у шведского лейтенанта! Как он озверел! Целы ли хоть  ребра?
Вроде целы... Но все тело болит. Эк отделали, гады ползучие!"
   Кругом все содрогалось от грохота. Русские ядра то и дело обрушивались на
палубу, круша мачты, реи, надстройки.
   - Дмитрий! Эй, друг! - вспомнив о товарище, позвал Иван. - Жив ли?
   - Живой, -  глухо  отозвался  Борисов.  Он  сидел,  прислонясь  спиной  к
переборке, прижав руку к виску. Из под пальцев сочилась кровь.
   Иван подполз к нему и услышал:
   - Спасибо тебе. Не посрамил чести поморской,  крепко  посадил  фрегат  на
мель!
   - Нам надо бежать, - сказал Иван.
   - А как выйдешь?
   Борисов поднялся, держась за переборку, нашел  дверь.  Она  была  заперта
снаружи.
   - Чем выломать дверь?
   Рябов подполз к столику, но он был крепко вделан в палубу. Больше в каюте
никаких предметов не было.
   - Давай навалимся, - предложил Борисов.
   В этот момент в стену каюты ударило  ядро  на  излете,  и  она  треснула.
Брызнул лучик света.
   - Добро лупят наши! - В голосе Ивана было ликование. - Молодцы пушкари!
   - Прищучили шведа! - Борисов с силой налег на дверь плечом.
   Иван хотел ему помочь, но совсем близко, за дверью, захлопали выстрелы, и
он невольно отпрянул за косяк. И тут же увидел, как Борисов, схватившись  за
живот, мягко осел на пол.
   В дверь загрохотали прикладами. Иван оттащил  от  нее  Дмитрия,  поспешно
отполз в угол, лег на спину, закрыв глаза и  неловко  раскинув  руки,  будто
мертвый. Под ударами дверь вылетела, и  в  каюту  заглянул  швед,  с  лицом,
перекошенным от страха и ненависти. Увидев две неподвижные фигуры  на  полу,
он решил, что русские убиты. На всякий случай, почти  не  целясь,  выстрелил
еще из пистолета в человека, лежавшего в углу, и опрометью бросился  бежать:
надо было успеть в шлюпку.
   - Все, лейтенант! Русские мертвы, - доложил он, спустившись в  шлюпку  по
штормтрапу.
   Шлюпка, до отказа переполненная солдатами, отчалила от покинутого  судна.
Гребцы налегли на весла.
 
   * * *
 
   Воевода   Прозоровский   проснулся   от   гула   артиллерийской   пальбы,
доносившейся со стороны Березовского устья.
   Наскоро одевшись, он выскочил из  каюты  на  палубу,  прислушался:  пушки
гремели у Новодвинской крепости.
   С причала по трапу на палубу коча  поднялся  полковник  Семен  Ружинский,
встрепанный со сна, с мешками под глазами.
   - Швед пришел. Наши бьют из пушек. Что делать будем? - спросил он.
   Прозоровский помолчал, слушая канонаду, потом распорядился:
   - Оставайся  здесь,  Семен.  Обороняй  устье.  Мне  надобно  поспешать  к
Архангельскому. Вдруг они туда прорвутся? Вели снарядить карбас  и  дай  мне
пяток солдат.
   Ружинский, спотыкаясь на сходне, сошел на берег и побежал к причалу,  где
стояли карбаса. А Прозоровский торопливо  засобирался  в  дорогу.  Дрожащими
руками скидывал он в укладку  бумаги,  лежавшие  на  столе,  приказал  слуге
уложить в ларец походные припасы.
   Вскоре карбас на веслах отошел  от  берега  и  повернул  к  Архангельску.
Воевода, ежась от утреннего холода, как нахохлившийся ворон, сидел на банке,
угрюмо посматривая на проснувшуюся воду.
   Отплытие воеводы с Мурманского устья не на Прилук, а в  Архангельск  было
очень похоже на бегство, но он меньше всего думал об этом.
 
   Глава пятая
   ВОЕВОДСКАЯ "БЛАГОДАРНОСТЬ"
 
   1
 
   Пуля, выпущенная впопыхах из шведского  пистолета,  задела  Ивану  правое
плечо. "Конец, добьют..."  -  подумал  он,  ожидая  следующего  выстрела,  и
потерял сознание.
   Очнулся  Иван  от  слабого  толчка  в  бок.  Осторожно   подняв   голову,
осмотрелся: дверь каюты настежь распахнута.  Тишина.  И  рядом  очень  тихий
голос:
   - Прощай, брат, умираю...
   Превозмогая боль, Иван приподнялся и увидел Дмитрия. Тот лежал на боку, в
лице - ни кровинки.
   - Что ты, друг! - испуганно проговорил Иван, склонившись над Борисовым.
   - Все. Прощай... - Борисов откинулся навзничь и затих.
   Иван приложил ухо к груди. Сердце Дмитрия  не  билось.  Огромным  усилием
воли Рябов поднялся на ноги и, добравшись вдоль переборки до двери, выглянул
наружу. Палуба была вся  взломана  ядрами,  повсюду  в  беспорядке  валялись
обрывки парусов, канаты, обломки мачт и реев.
   "Верно, ушли все. Наша взяла!" Эта догадка придала Ивану сил.  Выбравшись
из каюты и тяжело  ступая,  он  подошел  к  фальшборту  и  замер,  глядя  на
видневшийся вдали  родной  русский  берег,  на  желтевшие  у  стен  крепости
строительные леса.
   "Ловко я посадил их. Как раз под пушки". Он долго и пристально смотрел на
берег и прикидывал: "Доплыву ли? Ну, с богом! Доберусь до своих  -  попрошу,
чтобы послали карбас за Дмитрием". Собравшись с силами, он бросился за борт,
вынырнул и поплыл, превозмогая боль в плече.
 
   * * *
 
   Селиверст Иевлев приказал Федору Венеричу,  зятю  полковника  Ружинского,
осмотреть покинутые суда, если можно, отбуксировать  их  к  берегу,  а  если
фрегат и яхту невозможно привести на плаву, снять  и  доставить  в  крепость
пушки,  ядра,  припасы  и  все,  что   осталось   там   ценного,   "особливо
неприятельские флаги". Вскоре карбас подгребал к борту фрегата. Рябов к тому
времени уже добрался до  берега.  На  вражеских  судах  русские  взяли  пять
флагов, тринадцать пушек, двести ядер и много других припасов.
  
   2
 
   В тот же день Селиверст Иевлев отправил в Архангельск гонцов с  вестью  о
победе и в качестве доказательств тому - шведский флаг и "чиненое"  ядро.  В
донесении князю Прозоровскому стольник писал,  что  "неприятельские  корабли
взяты, а воинских людей с тех кораблей сбил". Стольник просил воеводу, чтобы
тот прислал к нему "в прибавку" служилых людей, ядер,  пороху,  "впредь  для
опасения", и велел бы  принять  завоеванный  фрегат.  Яхта  была  совершенно
разбита и без починки ее с мели снять было невозможно.
   Воевода, немало  обрадовавшись  удачному  исходу  поединка  недостроенной
крепости  с  иностранными  кораблями,  тотчас  прислал  на   остров   Прилук
солдатского голову Григория Меркурова с  отрядом,  двадцать  пушек,  ядра  и
порох. О трофейном фрегате воевода распоряжений никаких не дал,  и  стольник
по своей воле все же отправил судно на буксире в Архангельск.
   Такое своеволие воеводе не понравилось. Он  велел  вернуть  обратно  "сей
свейский трофей" и вскоре сам отправился на Линской Прилук,  чтобы  во  всем
разобраться на месте, восстановив картину баталии.
 
   * * *
 
   Рябова перевязали, накормили. Сам стольник Иевлев, когда  Иван  рассказал
ему, как он вел шведские корабли с намерением посадить  на  мель  под  пушки
крепости, поднес ему штоф вина, перевел из сырого  рабочего  барака  в  избу
стряпухи и даже отвел кормщику отдельную каморку с кроватью.
   Тело убитого переводчика привезли на остров и похоронили.
   Рябов набирался сил, рас