стя ушли,  подумала:  "Ишь,  ходят,
агитируют. Видно, нужна - раз пришли. А я подожду.  Посмотрю,  как  все  это
обернется".
   Она разостлала на подсохшем полу пестрые домотканые  дорожки,  подошла  к
зеркалу и долго  разглядывала  свое  лицо:  не  появились  ли  морщинки,  не
подурнела ли.
   Родион сказал Панькину, что Клочьева ходит по избам и собирает подписи.
   - Знаю, - угрюмо  отозвался  Панькин.  -  И  еще  кое-кто  ходит.  Контра
проклятая!
   - Все дело испортят! Надо арестовать! - предложил Родька.
   - Нельзя. Рыбаки скажут: вот он, колхоз-то - сразу людей под арест. А что
дальше будет? Убеждать людей надо словом.
   Панькин и сам отправился  по  домам  рыбаков.  Поначалу  свернул  к  избе
Иеронима Пастухова.
   Дедко Иероним поколол на улице дровишек - вспотел, а когда клал  дрова  в
поленницу, озяб на морозе и простудился. Лежа на  горячей  печке,  он  давал
наставления своей старухе:
   - Дрова-то не забудь на ночь в печь  сложить,  чтобы  просохли.  Да  кота
выпусти. Вишь, вон просится на улицу. Еще застолбит тебе угол!
   Старуха выпихнула кота за дверь, в сердцах бросила:
   -  Угомонись,  старый.  Надоел!  Иероним  обиженно  заворочался,   заохал
преувеличенно-страдальчески:
   - Дала бы аспирину! Там в бумажке на божнице был...
   Старуха полезла за лекарством. В бумажке были разные  порошки  и  пилюли.
Разобраться в них она не могла и потому сунула мужу все, что было.
   - Выбирай сам. Который аспирин, котора хина  или  соль  от  запору  -  не
ведаю. Твоя аптека.
   Иероним, быстро сориентировавшись в своих запасах, с явным  удовольствием
проглотил таблетку. Снова выставил с печи подбородок, придумывая, что бы еще
наказать жене. И тут вошел Панькин.
   - Что, занедужил, Маркович?
   Вид у Панькина усталый,  лицо  бледное.  На  плечах  старенькое  суконное
полупальто. Из-под  шапки  на  ухо  свесилась  прядь  русых  волос,  прямых,
жестковатых.
   - Малость попростыл. И вот - маюсь.
   - Жаль, жаль. Ну поправляйся  скорее.  -  Панькин  помедлил,  раздумывая,
удобно ли с больным говорить о деле. Решил все же начать разговор: - Иероним
Маркович, слышал насчет колхоза?
   Пастухов озадаченно поморгал, хотя все деревенские новости  ему  исправно
приносила сарафанная почта.
   - На печи лежа чего узнаешь? Объясни ты мне.
   Панькин рассказал ему о колхозе. И когда спросил, не  будет  ли  Пастухов
противиться вступлению в него, дедко отчаянно замотал головой и выпалил:
   - Обоема руками! Обоема руками буду голосовать за колхоз. Ты ведь  знаешь
меня, Тихон. Я хоть и не молодой, а новые порядки понимаю.  В  кооператив  я
вступил? Вступил. И полная от того мне выгода. Ныне и сбережения стали иметь
со старухой. Правда, хоть небольшие, но все же есть! За вязку  сетей  да  за
рюжи мне хорошо заплатили.
   Жена, скрестив руки на груди, презрительно хмыкнула:
   - Экие сбережения! Да и те пропил! - обернулась она к Панькину. - Истинно
пропил. Как с Никифором закеросинят - дым столбом! Пропил все. Нету  никаких
сбережений!
   - Врешь! - дедко даже приподнялся на печи, чуть не ударившись затылком  о
потолок. - Врешь, старая! Сорок рублей я тебе дал? Куды девала?
   Старуха махнула рукой и полезла ухватом в печь, бормоча:
   - Сорок рублей! Эки сбережения! Тьфу, пустомеля!
   - В колхоз запишусь - больше заработаю! - бодро заверил Иероним. -  Тогда
тебе и шуба новая будет. Сукном крытая!
   - Дай бог, - ядовито отозвалась супруга. - Дак и шубу-то тоже пропьешь!
   - Разве я пьяница, Тихон Сафонович? Единожды только день рожденья отметил
у Никифора, дак полгода корит. Еди-и-ножды! Боле ни капельки...
   - Я знаю, Иероним Маркович, что ты человек  порядочный,  -  успокоил  его
Панькин. - Возможно, твоя дорогая  женушка  и  преувеличивает.  Ну,  так  мы
договорились?
   - Договорились. Вот отлежусь маленько  -  всем  знакомым  буду  говорить,
чтобы записывались в колхоз. Можешь быть спокоен.
   5
   Дорофей Киндяков, придя поздней осенью с моря, переложил печку-лежанку  в
горнице, заменил на крыше подгнившие тесины, сработал новое крыльцо,  пустив
старое на дрова, и утеплил хлев для овец. Впервые за  много  лет  он  уделил
домашним заботам столько внимания. Раньше не замечал прорех в  хозяйстве,  а
теперь увидел, что все  стало  приходить  в  ветхость  и,  если  вовремя  не
подлатать, совсем развалится его, как он порой шутливо  говорил,  "фамильное
именье".
   Когда в дом кормщика явился Панькин,  хозяин  мастерил  новые  чунки  для
домашней надобности. На них обычно подвозили к избе дрова, сено из сарая  да
воду с родникового колодца. В Унде  вода  была  невкусная:  посреди  села  в
колодцах - пахнущая ржавой болотиной, пригодная только для  мытья  посуды  и
полов, а в реке - мутная, в прилив - с солью. За  хорошей  водой  на  чай  и
варево ходили за село, под угорышек к ключу, обнесенному деревянным  срубом.
Ходить приходилось далековато, и зимой воду возили в ушатах на чунках.
   - Не тем занялся, Дорофей! - укорил его Панькин,  посмотрев,  как  хозяин
вставляет копылья в полоз. - Не вовремя чунки вяжешь!
   Дорофей оставил работу,  свернул  цигарку.  Медлительный,  спокойный,  он
являл собой полную противоположность Панькину, нервному, озабоченному.
   - Так ведь и чунки нужны, -  отозвался  Дорофей,  улыбнувшись  и  огладив
бороду. - А ты чего так взвинчен? Колхозом болеешь?
   - Ну, болею не болею, а забот  хватает.  Дело-то  ведь  шибко  серьезное.
Пойдут ли мужики в колхоз? Кое-кто  воду  мутит,  помехи  чинит.  Зловредные
бабенки подписи собирают против. Кто их взнуздал?
   Дорофей стряхнул пепел.
   - Тот, кто хочет жить по-старому. Думаю, Обросим... Его рука чувствуется,
вороватая. Все украдкой из-за угла из кривого ружья целит.
   - Кое-кому их лыко  будет  в  строку,  -  сказал  Панькин,  поморщившись:
прибаливала рана в боку. - У кого есть суденышки, тот не очень-то расположен
к колхозу.
   - Время возьмет свое. Вон в газетах пишут - везде коллективизация. И  нас
она не минует.
   - Так-то оно так... Я разослал людей по избам:  объяснить  народу  что  к
чему. Ты бы, Дорофей, поговорил с рыбаками.
   - Плохой я агитатор. Не умею красно говорить.
   - Зато у тебя авторитет. Одного твоего слова хватит.
   Дорофей сунул под лавку полозья недоделанных чунок.
   - Анисима ты не прощупывал? От него тоже многое зависит.  Уважают  его  в
деревне.
   - У него еще не был. Мужик он осторожный. На зверобойке, на льду,  привык
к осторожности-то. А собрание -  тот  же  лед.  То-о-нкий!  Одно  нам  может
помочь...
   Панькин помолчал, обдумывая мысль.
   - Что? - спросил Дорофей.
   - Артельность у наших рыбаков в крови. Начнем хоть бы  с  давних  времен:
пришли сюда новгородцы, поселились - и избы строили  вместе,  и  карбаса  да
лодьи шили сообща. Построились, обжили пустынь - стали в море промышлять.  А
там в одиночку - прямая погибель. Зверя бить - артелями,  навагу  на  Канине
ловить - тоже. Чуть ли не всей деревней зимуем там... И колхоз -  дело  тоже
общее, артельное.
   - Все, что сказал, верно, - неторопливо крутя папиросу, заметил  Дорофей.
- Артельность у помора в крови. Однако на нее ты не очень-то надейся.
   Панькин вопросительно поднял светлые брови.
   - На зверобойке и на путине мужики - народ дружный, - продолжал  кормщик.
- Каждый за товарища готов жизнь положить. А вернулись в село, получили свою
долю добычи - и разошлись по избам. Артели больше нет. Каждый сам  по  себе.
Каждый печется о своем добре, о хлебе,  о  семье,  о  достатке,  о  деньгах.
Скажи, есть ли хоть один рыбак, который не мечтал бы завести себе  какое  ни
на есть суденышко да иметь от того выгоду?
   - Все хотели бы жить богаче и независимей, - согласился Панькин.
   - Ну вот, - Дорофей с улыбкой взял со стола газету.  -  Я  вот  начитался
нынче газет и мало-мальски стал разуметь, что такое коллективное  хозяйство.
И ты, конечно, прекрасно это знаешь... К чему я клоню? А к тому,  что  мужик
мечтает  иметь  свои  орудия  и  средства   промысла.   Что   это?   Частная
собственность! А колхоз означает, что эти орудия и средства промысла  должны
быть общественными. Значит, мечте мужика каюк?! Значит, он в хозяева никогда
не выбьется! Верно?
   - Конечно. Хозяйчиком, частником никому не быть. Хозяином своей судьбы  и
достатка через колхоз - другое дело. А все ли  это  понимают  правильно?  Не
все. Вот нынче у нас кооператив. Сколько в  нем  рыбаков?  Только  половина.
Остальные воздержались от вступления, хотя и  видят,  что  кроме  пользы  от
этого ничего нет.
   - Правильно. Многие мужики через кооператив выправились, зажили лучше.
   - И это видят. Однако  выжидают.  Новое  дело  всегда  со  скрипом  идет.
Трудновато придется, коль речь пойдет о колхозе.
   - Трудновато. Но должны справиться. Не справишься - с тебя голову  сымут,
- рассмеялся Дорофей.
   - Надо справиться. А ты глубже  стал  разбираться  во  всем  этом.  Перед
созданием   кооператива   у   тебя   сомнения   были.   Растешь,   брат!   -
полушутя-полусерьезно заметил Панькин, и, озабоченно надвинув шапку на  лоб,
позвал: - Пойдем к Анисиму. Поглядим, куда он  нос  воротит.  Теперь  Вавилы
нет, он от купца независимый. Дальнее родство с Вавилой, правда, цепью висит
на его ногах. Но, может статься, порвет цепь.
   На улице было  тихо.  Мороз  смяк.  С  северо-востока  наползли  тяжелые,
занявшие все небо у горизонта облака.  Панькин  подумал:  "Погода  меняется.
Недаром старая рана ноет". И  Дорофей,  глянув  вокруг  и  глубоко  вздохнув
повлажневший воздух, заметил:
   - К ночи ударит заряд. Моряна подходит.
   В здешних местах бывает так: с моря подкрадется непогода -  вмиг  накроет
землю. Широкий сильный ветер понесет хлопья липкого снега - и ничего  вокруг
не видно.
   День, два бесчинствует вьюга. Потом ветер  спадает,  обессилев,  и  берет
тогда деревню в свои ледяные лапы мороз.
   Перемены погоды в Унде часты и резки.  Оттого  у  стариков  всегда  ломит
суставы, да и у молодых рыбаков иной раз появляются головные боли.
   Было три часа дня, а в избах  уже  кое-где  замерцали  красноватые  огни.
Панькин шел напористо и  быстро,  широко  размахивая  руками.  Рядом  тяжело
ступал Дорофей.
   Анисима дома не оказалось. Бабка, мать жены, сообщила,  что  он  ушел  на
свадьбу к Николаю Тимонину и явится, видно, только к ночи.
   - Черт! В такое время свадьбу затеял! - проворчал Панькин.
   - Тимонину можно простить: семь  дочерей,  четыре  на  выданье,  одна  уж
совсем  перестарком  стала,  вековухой.  Куда  мужику  девок   сплавить?   -
снисходительно оправдал его Дорофей. - Хоть  одну  выпихнул  замуж  -  и  то
радость.
   К Тимонину решили не заходить - не время пировать. Но когда хотели быстро
проскользнуть мимо его  избы,  их  все  же  заметили  в  окошко,  и  хозяин,
низенький, полный, плешивый, мигом выкатился на крыльцо, замахал руками.
   - Тихон! Дорофей!  Загляните  на  минуточку!  Не  обойдите  мою  избу!  Я
дочку... дочку замуж выдаю. - Он сбежал с крыльца и вцепился корявой рукой в
рукав Панькина, потащил его в дом. - Идем, идем!
   - На минутку! Только на минутку! - сопротивлялся Панькин.
   - Я и говорю, на минутку! Разве я не так говорю? - бормотал хозяин.
   Изба встретила новых гостей взрывом пьяного восторга:
   - Начальство пришло! Уважили!
   - Тихон Сафоныч! Душа человек!
   - Ноне свадьбу без попа справляем! По-новому!
   - Место! Место в красном углу!
   - Идите-ко сюда, садитесь.
   Напрасно Панькин пытался объяснить, что им  некогда,  что  они  зашли  на
минуточку из уважения к хозяину и к молодым Его никто не слушал.
   Перед Панькиным и Дорофеем уже стояли чайные стаканы с водкой, братина  с
квасом, на тарелки навалили гору закуски. Панькин решительно отставил стакан
и взял маленькую рюмку. Дорофей, пряча в бороду лукавую смешинку, захватил в
широкую ладонь стакан с квасом. Как ни  бдительно  следили  гости  за  вновь
пришедшими, он ухитрился все-таки обменять водку на квас, отодвинув стакан с
водкой к изрядно захмелевшему Гришке Хвату, что сидел рядом.
   Панькин поздравил молодых, выпил рюмочку, закусил. Дорофей осушил  стакан
с квасом, потянулся вилкой к тарелке.
   Взвизгнула гармоника-ливенка, бабы пустились в пляс - подметать  широкими
сарафанами пол. Панькин под  шумок  выбрался  из-за  стола  и  направился  к
выходу. Дорофей - за ним.
   На улице остановились.
   - Отделались от застолья. Там засядешь - до утра, - облегченно  промолвил
Панькин, вытирая рукавом потный лоб.
   Их окликнули:
   - Тихон! Дорофей! Погодите-ка.
   С крыльца сошел Анисим. Он был навеселе, но не очень.
   - Уф! Жарища там! - выдохнул он. - А не пойти  нельзя  было.  Вот  что  я
хотел вам сказать... - Анисим перешел на полушепот.  -  У  Обросима  сегодня
сборище. Подбивает мужиков против колхоза. Тех, которые покрепче хозяйством,
да тех, кто у него в долгах.
   - Кто тебе сказал?
   - Жена. От баб слышала.
   - Ладно. - По лицу Панькина пробежала тень озабоченности. - Хорошо, что в
известность поставил. Иди догуливай. А мы своими делами займемся.
   Анисим не уходил, намереваясь еще что-то сказать, и наконец решился:
   - В колхоз обязательно всем вступать?
   Панькин переглянулся с Дорофеем: "Вот она, родионовская осторожность!"
   - Это дело добровольное, - ответил он. - А ты что, против?
   - Да нет, я не против... Как все, так и я.
   Родионов, опустив голову,  словно  бы  в  раздумье,  поплелся  к  крыльцу
тимонинской избы. Когда он отворил дверь сеней, на улицу вырвалась песня:

   Крылата гулинька порхает,
   Летит к дружочку своему,
   Красива девушка вздыхает,
   Сидит в высоком терему...

   Дорофей не ошибся: к  вечеру  деревню  накрыло  крепкой  морянкой.  Ветер
сбивал с ног, снег залеплял лицо, одежду, и люди, шедшие по улице,  казались
вывалянными в сугробах.
   Подняв воротник полушубка, глубоко сунув руки в  карманы,  Дорофей  почти
ощупью шел по узкой тропинке к избе Обросима. В ней будто не жили: ни звука,
ни огонька в окнах.
   "Может, это неправда, что сборище? - подумал Дорофей. -  Может  быть,  уж
спят?"
   Но, подойдя вплотную к крыльцу, приметил в кухонном окне тоненький  лучик
света, пробившийся в щель между занавесью и косяком.  Постоял,  поднялся  на
крыльцо, прислушался и решительно звякнул витым железным кольцом  о  кованую
пластинку  замочной  скважины.  Лучик  исчез:   видимо,   занавеску   плотно
задернули. Дорофей загремел кольцом настойчивее, громче.
   - Кто там? - в голосе Обросима тревога и явное недовольство
   - Это я, Дорофей.
   Обросим медленно, словно нехотя, отодвинул засов, приоткрыл дверь:
   - Чего, Дорофеюшко, так поздно? Мы со старухой спать ложимся.
   - На минутку. По делу.
   Дорофей легонько толкнул дверь от себя.
   - Впусти в избу-то! Ведь не вор, не разбойник! Не с кистенем пришел!
   -  Говори,  какое  дело-то?   -   Обросим,   ногой   придерживая   дверь,
сопротивлялся натиску Дорофея.
   Но Дорофей поднажал на дверь и, не  обращая  внимания  на  растерявшегося
хозяина, вошел в избу.
   - Мир честной компании! - сказал он, увидев за столом с десяток мужиков.
   Жена Обросима, бледная, с усталым напряженным лицом, выглянула из горницы
и тотчас скрылась.
   - Садись, Дорофеюшко! - льстиво заговорил Обросим, не  в  силах,  однако,
скрыть неприязнь. - Не хотел я широко праздновать свой день рождения, потому
тебя и не  позвал.  Прости.  Времена  нынче  такие,  что  лучше  все  делать
потихоньку. Мне ведь пятьдесят годков стукнуло.
   Гости поспешно и вразнобой заговорили:
   - С днем рождения, Обросим Павлович!
   - Дай бог здоровья да удачи в торговых делах!
   - Ну, ладно, - сказал Дорофей. - С днем рождения!
   Он  почувствовал  на  себе  чей-то  пристальный  взгляд.  Из-за  самовара
выглядывал Борис Мальгин, здоровый  мужик  лет  двадцати  пяти,  однофамилец
Родьки Мальгина. Раньше он работал на складах Ряхина, ворочал тяжелые  мешки
и бочки. Иной раз помогал купцу в домашних делах: ездил за дровами, сеном.
   - Значит, день рождения! - спокойно загудел бас Дорофея. - Так-так... А я
сегодня на свадьбе побывал. Везет на застолье. А дело меня привело  к  тебе,
Обросим, такое: сидел дома, вязал сеть, и лампа погасла - керосин  кончился.
Не найдется ли у тебя взаймы хоть с поллитровку? Спать еще рано,  да  что-то
бессонница привязалась.
   "Притворяется, сукин  сын!  Пронюхать  пришел,  чем  мы  тут  занимаемся.
Панькин  подослал!"  -  Обросим  сделал  постное  лицо   и,   позвав   жену,
распорядился:
   - Там, в чулане, бидон с керосином. Возьми бутылку, налей Дорофею.
   Супруга, накинув ватник, зажгла фонарь, вышла и вскоре принесла керосин.
   - Спасибо, - словно бы ни о чем  не  догадываясь  и  ничего  не  замечая,
поблагодарил Дорофей. - Ну, празднуйте. Мешать вам не буду. Извините. Пока!
   Крыльцо заметено снегом. Ветер налетел, захватил дыхание,  яростно  кинул
ворох липких снежинок в лицо. Дорофей застегнул полушубок.
   - Экая завируха! - сказал Обросим, выпуская его на улицу. - Добрый хозяин
собаку не выгонит, а тебе керосин понадобился. Ну, прощевай!
   Он захлопнул дверь. Засов заскрежетал яростно, с визгом.
   "Так, - размышлял Дорофей, тихонько выбираясь через сугроб на  дорогу.  -
Значит, под видом  именин  собрал-таки  мужиков,  Гришка  Патокин  -  бывший
приказчик Ряхина. Свой парусник имеет, три тони семужьих... Демидко  Живарев
- шесть озер неводами облавливает, десять мужиков на  него  работают  каждое
лето... Дмитрий Котовцев, двоюродный племяш Обросима, преданный дяде душой и
телом... Слыхал: сватал Обросим за него Феклу Зюзину, да та выгнала свата...
Все крепенькая братия. Мешать будут на собрании. Но хорошо, что  я  их  всех
увидел у Обросима. Ему крыть будет нечем!"
   Дорофей заметил позади громоздкую фигуру. Насторожился.  Человек  нагонял
его. "Борис Мальгин, - узнал Дорофей. - Это  он  на  меня  выглядывал  из-за
самовара"... Мальгин поравнялся с Дорофеем, держа  правую  руку  в  кармане.
Сказал глухо:
   - Я домой. Нам по пути.
   Дорофей молча посмотрел на него через плечо:  "Чего  он  руку  в  кармане
жмет? Будто камень там держит..."
   - Почему не досидел за столом? -  спросил  Дорофей.  -  У  Обросима  вина
много, пил бы до утра.
   Мальгин молчал, щуря глаза: ветер со снегом бил прямо в лицо.
   - Значит, полвека  прожил  купец.  Теперь  другую  половину  разменял,  -
продолжал Дорофей. - Что делать! Годы идут на убыль, как  вода  в  отлив.  А
прилива уж не ожидай...
   - Какие годы? Какие к черту годы? - вдруг взорвался Мальгин. - Ты что,  в
самом деле поверил в именины?
   - А почему бы и не поверить? Сидят друзья-приятели,  поднимают  чарку  во
здравие хозяина... Ну а если не так, зачем же собрались, если не секрет?
   - А ежели секрет? - Борис, замедлив шаг, заглянул в лицо Дорофею,  и  тот
почувствовал, что Мальгин сильно  взвинчен,  чему  причиной  могло  быть  не
только выпитое вино. В его поведении чувствовалась какая-то нервозность.
   - Ну, ежели секрет, тогда уж я не буду  расспрашивать.  Только...  Только
все  ваши  секреты  шиты  белыми  нитками.  К  нашему  собранию  готовились?
Думали-гадали, как его сорвать? И что надумали? Ладно, можешь не говорить. И
так ясно...
   Мальгин молчал. Он теперь ступал по снегу медленно и не  очень  уверенно,
что-то обдумывая.
   - Все ясно, говоришь? - спросил он. - Нет, брат, не все тебе ясно... Тебе
не может быть все ясно. Понял?
   - Почему не может?  Мо-о-ожет,  -  сказал  Дорофей  медленно,  словно  бы
нехотя. И вдруг спросил отрывисто, невзначай: - Бить будешь?
   - Кого? - тотчас отозвался Борис.
   - Да меня. Кого ж еще? Ведь Обросим послал  тебя  расправиться  со  мной,
потому что я оказался свидетелем  вашего  сборища.  Парень  ты  здоровенный,
косая сажень в плечах. Кого же еще  послать?  Ты  своим  хозяевам  -  прежде
Вавиле, а теперь Обросиму - верный слуга. Так? Вот и велел он  тебе  тюкнуть
меня по голове, спустить  на  лед...  Метель  следы  закроет...  Пролежу  до
половодья, а та