с  мурманских  промыслов,  но  ему
отказали.
   Придется возвращаться в Унду ни с чем. Хорошо, если еще  удастся  сходить
летом на рыбный промысел. Но опять возникает осложнение, куда сбыть рыбу.
   Выйдя на палубу, он увидел скучающего зуйка. Родька стоял,  прислонившись
к фок-мачте под рындой, и  глазел,  как  у  пристани  разгружались  суда.  С
огромного парусника-трехмачтовика  грузчики  скатывали  бочонки  с  сельдью.
Оттуда донесся возглас:  "Соловецка  селедочка-то!  Ух  и  хороша!"  Поодаль
лебедкой поднимали тюки с товарами на палубу парохода, идущего на Печору.
   - Чего горюешь, Родион? - спросил хозяин.
   - Чего, чего... На берег-от не пустили! Вот и стою...
   - Это мы вмиг поправим, - Вавила взял Родьку за плечо,  повернул  к  себе
лицом,  встретился  с  колючим  взглядом  парня.  -  Команда  скоро   должна
вернуться. Уйдем отсюда вечером. У тебя есть еще время. Поди погуляй.
   Он достал кошелек, дал зуйку денег. Родька повеселел, пошел к сходням.
   Выйдя на набережную, он повернул направо и вскоре добрался до Поморской -
самой оживленной улицы города. Она выходила к Двине. На  берегу  -  базар  с
ларьками, лотками, прилавками, на которых разложены  мясо  и  рыба,  соленые
огурцы и сушеные грибы, картофель и разные овощи.
   Продукты Родьку не интересовали. Он нашел  лавку  с  недорогими  ситцами,
обувью, одеждой, купил матери цветастый платок и отрез  ситца  на  кофту,  а
Тишке - кожаный брючный поясок с набором.
   Денег еще немного оставалось, и он решил купить изюму. Сын Ряхина  Венька
иногда хвастался перед ребятами "изюмными" пирогами и даже давал им отведать
такое необыкновенное яство.
   Возвращаясь на шхуну, зуек на ходу кидал в рот изюминку  за  изюминкой  и
все заглядывал в кулек: "Не съесть бы много. Надо и домой привезти".
   Матросы с  берега  пришли  трезвыми,  что  случалось  на  таких  стоянках
довольно редко. Сидели в кубрике и разговаривали.
   - Погулял? - спросил Дорофей Родиона, когда тот спустился вниз.
   - Был на базаре. Обновки купил и вот... изюму. Попробуй, дядя Дорофей.
   - Не надо. Вези Тишке, - отказался кормщик  и  снова  включился  в  общую
беседу. - Встретил я в городе  знакомого,  так  он  сказал,  что  в  Мезени,
Долгощелье  и  других  деревнях  нынче   будут   промысловые   кооперативные
товарищества. Если так, то Вавиле придется туго.
   - Ну, товарищества еще где-то, - отозвался пожилой матрос  Тимонин.  -  А
нам кормиться надобно. С этого рейса получим шиш! Всего неделю  ходили...  А
рассчитывали на все лето, на целую навигацию!
   - Без Ряхина придется трудно, - согласился с ним Анисим. -  Где  возьмешь
суда? А снасти? А деньги?
   - Наверное,  помогут,  -  не  совсем  уверенно  ответил  Дорофей.  -  Раз
государство велит идти в товарищества, значит, и кредит даст.
   - Придем домой - чем займемся? - опять обронил Тимонин.
   - Покосами.
   - А после придется садиться на тони, на семгу. Невода-то у Вавилы есть.
   - Есть-то есть, да он уж, верно, подрядил сидеть на тонях тех,  кто  дома
остался.
   И все сосредоточенно замолчали.
   А Вавила ходил по палубе, кидая угрюмые взгляды на город. За островами на
Двине закатывалось солнце, и Архангельск был облит теплым розоватым светом.
   Из кубрика вышел Дорофей.
   - Снимайся с якоря. Пойдем домой, - сухо распорядился хозяин.
   - Без груза?
   - Да.

   ГЛАВА, ЧЕТВЕРТАЯ
   1

   - Вавила! Ты опять у буфета? - послышался за спиной резкий и раздраженный
голос супруги. - Господи, совсем свихнулся! Как из Архангельска пришел,  так
и не просыхал. Что с тобой? Новые большевистские порядки обмываешь? Не  пора
ли одуматься?
   Вавила сунул на полку стопку, захлопнул дверцу  буфета  так,  что  внутри
него что-то зазвенело, и, махнув рукой, сказал в великой досаде:
   - А пропади все пропадом!
   -- И пропадет! Для тебя  пропадет!  -  визгливо  запричитала  Меланья.  -
Соберу вещи и уеду к папаше. Оставайся тут один. Сожалею, что  связала  свою
судьбу с тобой, неудачником, и приехала сюда, в эту мерзкую глушь! Уеду!
   - Попутный ветер, - пробормотал Вавила и вышел из столовой.
   В соседней комнате на обитом плюшем диване сынишка Венька листал книжку с
цветными рисунками.
   - Батя, ты куда? - спросил он настороженно.
   - Куды-куды! На кудыкину гору.  На  лешевом  озере  пинагора4  ловить!  -
ответил Вавила и прошел мимо сына, бросив на него косой взгляд: "Растет  сын
- ни уму ни сердцу. Весь в матушку. Только бы ему книжки да картинки. Не  то
что Родька-зуек. Тот смолоду к морю тянется!"
   Но тут же пожалел: все-таки сын... единственный.
   Вышел на крыльцо. Запахнул полы пиджака, глубоко натянул на лоб картуз  -
от  реки  несло  холодом.  Побрел  на  берег,  постоял  там,  посмотрел   на
"Поветерь". Во  время  отлива  шхуна  обсохла,  села  на  дно,  накренившись
корпусом к берегу. На верхушках мачт сидели вороны и каркали, разевая черные
клювы.
   - Кабы вас разорвало! Беду кличете! - ругнулся  Вавила  и  обернулся:  не
слышал ли кто.
   Но на берегу никого. Только  поодаль  бабы  полощут  белье  с  плота.  На
головах намотаны толстые платки, на плечах теплые  ватники,  а  икры  голые,
блестят, будто молодая березовая кора на солнце. Вавила  посмотрел  на  баб,
сел на бревно и закурил.
   "Уйти бы в Норвегию!.. Снарядить команду человек пять, поднять паруса - и
прощай! Но кто пойдет со мной? Ни один мужик  не  двинется.  У  всех  сердце
прикипело к дому. И у меня прикипело: родился тут. Без моря Белого жизни  не
мыслю. И с норвежцами мне  не  тягаться.  У  них  на  парусниках  уж  моторы
поставлены. В наших водах под носом  у  русских  бьют  зверя.  Пропаду  там,
обнищаю... сопьюсь... Все чужое: место, обычаи ихние, вся жизнь... Да к тому
же так легко в Норвегию не уйдешь: пограничные морские катера сразу сцапают.
Что и делать?.. Важно не упустить рыбаков от себя. Без них  совсем  пропал".
Вавила  встал  и,  затоптав  окурок,  повернул  в  проулок,  где  стоял  дом
Обросима-Бросима, унденского купца, пособника Ряхина во всех делах.
   Обросим Чухин - купец калибром мельче Вавилы.  Лавок  у  него  нет,  есть
только несколько карбасов для  прибрежного  лова,  засольный  пункт  да  три
ставных невода на семгу. В путину к нему шли наниматься в покрут те  рыбаки,
которых не брал Вавила и которым деваться было некуда.
   О скопидомстве Чухина  по  всему  побережью  ходили  легенды.  Вспоминали
случай с котом.
   ...Как-то выдался неудачный год: зверобойный промысел  был  скуден,  рыба
ловилась плохо. Подтянули животы рыбацкие семьи. Обросим  считал  убытки  от
простоя засольного пункта, щелкая  крепкими  пальцами  на  счетах.  Нечаянно
взгляд его упал на кота, мирно  дремавшего  на  лежанке.  "Ишь,  отъелся  на
моих-то харчах, словно соловецкий монах!  -  с  досадой  подумал  хозяин.  -
Разжирел. А какой прок от тебя? Мышей не ловишь, только  в  сенях  по  углам
пачкаешь!"
   Подвел итог кошачьей  жизни.  Вышло:  за  год  кот  съедал  пищи  на  три
червонца. Мыслимое ли дело?
   Взял Обросим кота за загривок и выкинул на улицу, пригрозив:
   - Чтобы и духу твоего не было!
   Неведомо как узнала об этом вся деревня - было смеху.
   Прозвище Обросим Чухин получил при погрузке рыбы, потому что кричал:
   - Ну, братцы, еще остатние бочонки  бросим!  Только  тихонько...  Эй,  не
бросай! Спускай помалу!
   - Ты ведь сам велишь бросать, - заметили ему.
   - Это я так, к слову. Понимать надобно наоборот.
   С того и пошло - Обросим-Бросим.
   Со своей "старухой", как он называл жену, Обросим пил чай.
   - Проходи, Вавила Дмитрич! Садись к столу! Самовар еще только до половины
выпили. Опрокинь чашечку-другу.
   Вавила опустился на стул, который жалобно заскрипел под ним.  "Не  сломал
бы!" - встревожился Обросим.
   - Ну и весу в тебе, Вавила Дмитрич! Того и гляди,  стул  развалится...  А
где новый купишь? По нонешним-то достаткам...
   - Не скули. Бери у меня любой стул. Какие  новости?  Я  целый  день  дома
сидел.
   - Новости есть. Приехал из Мезени уполномоченный Архсоюза.
   - Приехал-таки? - поморщился Вавила.
   - Собранье сегодня затевает насчет кооператива.
   - Так я и знал.
   - Выходит, так, - невпопад согласился хозяин. - Придется, видно, вступать
в кооператив. Куды денешься-то. Посольный пункт дает одни убытки. Промысел у
меня небогатый. Да и на тонях сидеть будет некому: мужики-то  кооперативными
станут, рыбу будут сдавать Архсоюзу. Сам-то я как с неводами справлюсь?
   Круглое безусое  лицо  Обросима  лоснилось  то  ли  от  пота,  то  ли  от
переживаний. Маленькие серые глазки пытливо вцепились в глаза Ряхина.
   - Ты-то запишешься?
   Вавила откинулся на спинку шаткого стула.
   - Ха-ха-ха! Запишешься, говоришь... Ха-ха-ха! Да ты разве не знаешь,  что
у меня суда?
   - Отдашь их на общее дело, - расплылся в ехидной улыбке Обросим.  -  Тебе
больше процент от добычи  пойдет,  чем  другим.  Чего  грохочешь?  Все  одно
отберут. Думать надо.
   Вавила помрачнел, насупился.
   - Может, и лавки посоветуешь сдать в кооператив? Разориться?
   - Помилуй бог! - Обросим-Бросим махнул рукой. -  У  самого  разоренье  за
пазухой. День и ночь ноне ношу. Скоро без сахару чай  со  старухой  придется
пить.
   Вавила стукнул по столу крепко сжатым кулаком.
   - Не-е-ет, кооператив мне не подойдет. Это хорошей кобыле драный хомут на
шею.
   - А как жить?
   - Убытки буду терпеть, скрипеть зубами, но не пойду. Понял?  -  Вавила  в
упор смотрел на Обросима. - И тебе не советую. А мужики,  я  думаю,  нас  не
оставят... Не все, конечно, но не оставят.  Кооператив  еще  неизвестно  что
такое, а Вавила - вот он, рядом! С ним не один десяток лет живут.
   Ряхин зло  сощурился.  Обросим  подвинулся  к  нему,  заговорил  шепотом.
Хозяйка вышла в другую комнату и больше не показывала носа.
   - Слышал  я,  власти  интересуются  тем,  как  ты  принимал  да  провожал
Разумовского... - шептал Обросим.
   - Ну? - Вавила впился в лицо Обросима напряженным взглядом.
   - Вот те и ну. Предупреждаю по-свойски.
   Вавила опустил голову, задумался.
   ...В девятнадцатом году, в смутное и тревожное время,  когда  Архангельск
захватили интервенты, в Унду неведомо откуда прибыл отряд белых под командой
поручика Разумовского. Квартировал поручик в  хоромах  Ряхина.  Немало  было
съедено семги, выпито вина. Немало  было  произнесено  и  хвастливых  речей.
Грозился поручик "передавить" всех большевиков и комбедовцев, но  таковых  в
Унде не оказалось. Хотел поручик назначить Вавилу  председателем  волостного
Совета. Но тот, чувствуя, что еще неведомо, чей будет верх - большевиков или
белых - от такого поста отказался наотрез, сославшись на  малограмотность  и
нездоровье. Но предложил поручику помощь продовольствием, зная, что, если не
предложить, сами возьмут.
   Отряд Разумовского уходил  из  Унды  с  запасами  муки,  селедки,  крупы,
безвозмездно отпущенной щедрой хозяйской рукой. Обросим, напомнив  об  этом,
поселил в душе Вавилы мрачные предчувствия.
   2
   Мать не ожидала, что Родька придет из плаванья  так  скоро:  не  успел  и
чистое белье заносить, что дала ему в дорогу.
   Однако возвращению сына  Парасковья  обрадовалась:  вернулся  жив-здоров,
все-таки еще одни руки на покосе, мужик в доме.
   Родион выложил из мешка покупки и деньги, выданные Вавилой  за  рейс.  Их
оказалось совсем немного. Прикинули:  на  пуд  муки  да  килограмма  на  два
сахару.
   Тишку деньги не интересовали. Он сразу набил рот изюмом  и  ухватился  за
ремень с  блестящими  бляшками,  со  свисающим  до  колен  концом  наподобие
кавказского.
   - Хорош ремешок! По праздникам носить буду.
   Мать, чтобы порадовать сына, тоже надела на голову привезенный  платок  и
погляделась в зеркало:
   - Очень мне к лицу. Спасибо, сынок. И за ситец на кофту спасибо.
   А сама уже решила сшить Родьке рубаху из этого отреза ситца - красного  в
белый горошек.
   Родион помылся в бане, попил чаю и принялся чистить сеновал  от  остатков
прошлогодней сенной крошки и мусора, А мать с Тишкой на улице  стали  сажать
картофель.
   Сажала Парасковья и думала: "Вырастет ли?" В Унде картошка  вызревала  не
каждый год: часто в середине лета ее били заморозки, ботва чернела.

   Родька возвращался из лавки: мать посылала за селедками. Увидел на  улице
возле избы Феклы, кухарки Вавилы, Веньку. Тот грелся на  скупом  солнышке  и
что-то  привычно  жевал.  Он  часто  на  улице  ел  такое,  чем  можно  было
похвастаться.
   - Родька! - позвал Венька, - Иди сюда.
   Родька замедлил шаг.
   - Чего тебе?
   - Да подойди.
   Светлые волосы  у  Веньки  аккуратно  причесаны,  смазаны  бриллиантином.
Рукава чистой белой рубахи подвернуты до локтей.
   Родька неохотно подошел к нему.
   - Хошь пирога? - спросил Венька и сунул руку в карман, выжидательно глядя
на Родьку.
   Тот усмехнулся:
   -А с чем пироги-то?
   - С изюмом.
   - Ешь сам. Я ноне изюму тоже привез. Тишку до отвала накормил.
   - Ну, как хошь... Ты ведь теперь моряк, - с иронией произнес Венька, -  К
чему вам пироги?
   - Верно, нам пироги ни к чему. Был бы хлеб.
   - Слышал, в Совете собранье будет?
   - Слышал.
   - Батя сказывал - насчет кооператива. Ты  в  него  запишешься?  -  Венька
презрительно скривил рот. - Туда самые наибеднющие будут записываться, те, у
кого ничегошеньки нет - ни снастей, ни судов. Одни штаны, да и те для  ловли
рыбы не годятся - дырявые,
   Родька насупился.
   - Ты что же, и меня голяком считаешь?
   - А как же, ты - сирота. Что у вас есть? Одна изба. Да и  та  покосилась.
Мой батя в кооператив не пойдет. У него, брат, все имеется: и шхуна, и  бот,
и лавки, и завод... На что ему кооператив? Он, если захочет, свой кооператив
открыть может. - Венька бросил объедок пирога и вытер руки о  штаны.  -  Вот
так... Ну, пойдешь в кооператив-то?
   - Тебе-то какое дело? Ты чего задаешься? - Родька  приблизился  к  Веньке
вплотную. - Скоро твоего батю Советская власть прищучит.
   - Руки коротки. Готовь штаны  вместо  невода...  Р-р-ры...  -  Венька  не
договорил: Родька, разозлившись, выхватил из кулька селедку и прошелся ею по
щекам обидчика. Тот оторопел от неожиданности, потом опомнился и сцепился  с
Родькой. Оба покатились по траве, тузя друг друга.
   - Эй! Эй! Атаманы! - услышал Родька знакомый голос. Он  выпустил  изрядно
помятого Веньку и встал, одергивая рубаху. Венька плакал, растирая  по  лицу
слезы с грязью.
   - Гражданская война кончилась. -  Перед  ними  стоял  Дорофей.  -  Хватит
воевать.
   - У нас она только начинается, - сказал Родька, подбирая с земли селедку.
   - Из-за чего бой? Чего не поделили?
   Родька пошел к берегу мыть запачканную во время  свалки  селедку.  Венька
кричал вдогонку:
   - Я те еще припомню! Зуйком больше на батиной шхуне не пойдешь!
   Дорофей только покачал головой.

   Вечером Родька пошел к Киндяковым. Они только  что  отужинали.  Ефросинья
мыла у стола чайные чашки. Дорофей, сев поближе к лампе, в который  уже  раз
перечитывал газету, привезенную из Архангельска.
   - А-а! Атаман? Садись, - сказал он парню.
   - Есть хочешь? - спросила Ефросинья.
   - Спасибо, я ужинал, - ответил Родька.
   - Что скажешь? - поинтересовался Дорофей.
   Родька смущенно поерзал на лавке: было неловко перед Дорофеем за ссору  с
Венькой. Но, преодолев смущение, он спросил:
   - Дядя Дорофей, скажи, что такое кооператив?
   - Господи! - изумилась Ефросинья. - И тот с кооперативом явился. Не  рано
ли знать?
   - Не рано, - возразил кормщик. - Лучше раньше знать, чем после. Я тоже не
шибко подкован, однако в  газетах  пишут,  Родион,  что  это  -  объединение
рыбаков на коллективных началах. Вроде как артель.
   - Так ведь и раньше артели были. Вон на зверобойке тоже.
   - Тогда были малые артели, и добычу они отдавали  Вавиле.  А  он  снабжал
провиантом, оружием, снаряжением. А теперь добычу рыбаки будут  по  договору
сдавать государству по твердым ценам, и оно отпустит кредит  на  обзаведение
снастями, пропитаньем и прочим... Вот такая разница, Родион. Понял?
   - Маленько понял, - ответил паренек.
   В избу вбежала Густя. Скинула пальтецо, ткнула Родьку в спину:
   - Отплавался, зуек?
   - Отплавался.
   - Много ли заробил? Пряников мне привез из Архангельска?
   - Заробил не шибко. Пряников нет, а изюму дам! - Родька достал из кармана
горсть изюму, захваченную специально для Густи.
   Она сложила ладонь лодочкой, приняла подарок.
   - Спасибо, вкусный. Только маловато...
   Родька немного растерялся от такой прямоты девочки.
   - Я бы... боле принес, да Тишка все съел.
   - Хватит попрошайничать, - сказал отец.  -  Где  пропадала?  Ужином  тебя
кормить не стоит. Не вовремя явилась.
   - У Соньки Хват была. Картинки переводили...
   - Хорошее дело! Играла бы еще в куклы.
   - Что вы, батя. Куклы - это для маленьких.
   - Оно и видно, что ты большая.
   Густя опять прицепилась к Родьке.
   - А на клотике5 ты вертелся у Наволока?
   - Не пришлось.
   - Все стряпал?
   - Стряпал...
   - Эх ты, стряпуха! Где тебе на клотике!
   - Приходи завтра по прибылой воде к шхуне. Покажу, как вертятся!
   - Но-но! - предостерег Дорофей. - Не выдумывай. Еще нарвешься на  Вавилу,
он те даст клотик!
   - Ничего, он не увидит.

   Дома Родьку поджидал сам Вавила. Он сидел на лавке и о чем-то  говорил  с
матерью. Тишки не было видно - он уже спал.
   - А, Родион! - в голосе Вавилы укоризна.  -  Что  же  ты,  братец,  своих
лупишь? Венькину рубаху  всю  ухайдакали!  Мать  потчевала  его  ремнем.  Не
годится так-то... Нехорошо! Вроде на меня обижаться нет причины. Я для  вас,
сирот, все делаю. Нам с тобою, Родион, надобно жить в мире  да  дружбе.  Вот
скоро я пойду в Кандалакшу за сельдью. Мог бы тебя  опять  взять  зуйком.  А
теперь, выходит, надо еще посмотреть...
   - Смотрите, - негромко отозвался Родька. - Только я зуйком с вами  и  сам
больше не пойду.
   - Что так?
   Родион промолчал, избегая встречаться взглядом с Вавилой.
   Мать чувствовала себя неловко. Она хотела было одернуть сына,  но  только
посмотрела на него с упреком.
   3
   Дорофей, поднявшись рано, чтобы не разбудить домочадцев, ходил по избе  в
одних носках домашней вязки, курил  махорку  и  озабоченно  вздыхал.  Встала
Ефросинья и собрала завтракать. Ел Дорофей вяло, сидел за столом рассеянный.
   - Ты чего сегодня такой малохольный? - спросила Ефросинья.  -  Ешь  худо,
бродишь по избе тенью. Нездоровится?
   Дорофей отодвинул тарелку, выпил стакан чаю и только тогда ответил:
   - Жизнь меняется, Ефросинья. Вот что... Сегодня собрание. Вот и  думаю  -
вступать или нет в кооператив?
   - Чем худо тебе с Вавилой плавать? Он не обижает, без хлеба не живем.
   - Так-то оно так, - Дорофей запустил руку в кисет, но он был  пуст.  Взял
осьмушку махорки, высыпал в мешочек. - Живем пока без особой нужды. Но  дело
в другом... Политика!
   - А чего тебе в политику лезть? Почитай, уж скоро  полвека  без  политики
прожил. Твое дело - плавать.
   - Скоро Вавиле будет конец как купцу. Прижмут. Суда отберут. Дело к  тому
идет. В  Архангельске  новая  власть  всех  заводчиков  поперла,  купцов  за
загривок взяла. Везде нынче кооперативы... Вот и думаю.
   Ефросинья помолчала, побрякала чашками, моя посуду. Потом промолвила:
   - Господи! Чего им не живется спокойно?  Испокон  веку  так  было:  ловим
рыбу, бьем тюленя. У кого нет судов, те нанимаются в покрут. И вот - поди  ж
ты... кооператив какой-то.
   - Ладно, помолчи, Ефросинья.
   Кормщик надел пиджак и собрался идти  пораньше,  послушать,  что  толкуют
люди.
   На улице Дорофей встретил Тихона Панькина, он шел в  сельсовет.  Среднего
роста, сутуловатый, с серыми живыми глазами  и  худощавым  рябоватым  лицом,
Панькин был ловок, подвижен и не  расставался  с  морской  формой.  Потертый
бушлат ему был великоват, широкие  флотские  брюки  мешковато  нависали  над
голенищами  яловых  сапог,  но  фуражка-мичманка  сидела  на  голове   лихо,
набекрень. Спутанный русый чуб выбивал